3 октября в концертном зале «Измайлово» развернулось действие театральной программы «Жизнь поэта», созданной Алексеем Горшенёвым и группой «Кукрыниксы». В этой постановке приоткрывается дверь во внутренний мир поэта, кем бы он ни был, и зрители будто бы сами испытывают его страхи, знакомятся с его внутренними демонами, пугаются его тени. Программа передает весь спектр чувств поэта с завораживающей достоверностью. А необходимость определять точный жанр постановки отпадает, когда перед глазами разворачивается волшебство, сотканное из музыки, стихов, декораций, образов и аллегорий.

Год назад мы говорили с Алексеем Горшенёвым о том, с каким трепетом и волнением он отправлялся в тур, где «Жизнь поэта» будет представлена впервые. С тех пор «Кукрыниксы» сыграли эту программу в нескольких городах России и отшумели большой премьерой в Санкт-Петербурге. А теперь, в день рождения Сергея Есенина и самого Алексея Горшенева, представили ее и в Москве. Перед началом московской премьеры мы пообщались с Алексеем о том, какие чувства вызывает у него программа «Жизнь поэта» теперь и какие видоизменения она может претерпеть.

— Сейчас есенинская программа обкатана и уже пользуется успехом. Какие у Вас ощущения она вызывает у вас сегодня?
— Сейчас нам с ней уже более менее все понятно, и появились сложности другого характера: надо отыграть так, чтобы понятно все было и людям. Некоторые вещи они пока не понимают, ведь тут почти все выстроено на символизме. Актер здесь всего лишь один, и я выступаю в роли его тени, его души, в роли друга, а еще и пою. Для меня это такой большой груз, который мне приходится нести. В дальнейшем я надеюсь это «апгрейдировать» и вместить больше сценографии, больше артистов. А самому просто петь и в некоторых моментах выступать в качестве инструмента наказания, чего-то темного вокруг поэта. Сейчас это для меня становится испытанием, а я не хочу, чтобы каждый концерт для меня был испытанием.

— А сейчас Вы что-то меняете в постановке от раза к разу?
— Мы играем одно и то же, но, конечно же много импровизации: ведь все не запомнишь, многое забудешь. Мы же не каждый день играем эту постановку, как в театре. Сейчас прошло полгода с последнего раза, когда мы показывали ее в Питере. Конечно, мы многое не помним, но в принципе подкорка осталась, всякие ходы актерские остались, но, конечно, стремновато.

 — Появилось ли у вас какое-то новое ощущение на сцене во время обычных концертов? Может быть, какие-то игровые моменты?
— У меня стало больше театрализованности. Рок стал более агрессивным в плане действий на сцене. Раньше я просто исполнял песни, а сейчас каждая песня имеет под собой какую-то пластику: либо рук, либо тела, либо еще чего-то. Конечно, это отражается, я же живой человек, это как камень: бросили в воду и круги пошли. Тут то же самое.

— А что вообще вам дала эта программа? Как автору, музыканту, артисту…
— Я понял, что взвалил на себя больше, чем обычно. Это камерная и академичная вещь, и это лишняя ответственность и большой груз труда. Когда я писал альбомы, душевную свою благодать я уже испытал! А теперь я просто работаю и думаю, зачем мне этот груз…

— На сцене присутствуют очень интересные декорации. Они все задействованы подобно чеховскому ружью?
— У нас не было особой темы для декораций. Стол и машинка, естественно, были нужны. Но надо было что-то добавить из предметов домашнего обихода. В одной из гримерок увидели вешалку, и я подумал, что это подходящий элемент. Вообще сцена требует постоянного изменения сторон, иначе замылится глаз у публики. Все время нужно менять композицию. Я все время перемещаюсь: то слева, то справа, то в центре, то за столом. В конце больше за столом, потому что человек должен уже успокаиваться, и ты ему даешь понять, что уже можно выдохнуть. Три вещи я исполняю на полу: «Покойник», «Отрава» – потому что это дно, и еще есть композиция, где сверху идет текст стихотворения, которое записал я. И происходит нечто, его просто рубит! Вообще все это аллегория, все построено на образах. И в этот момент происходит катарсис, поэту приходит финал, в этом месте поэт умирает.

— Изначально проект «Горшенев-Есенин» был вашей сольной работой. Теперь «Жизнь поэта» вы делаете вместе с группой. Прониклись ли музыканты есенинской лирикой, стала ли эта работа ощущаться как коллективная?
— Да, я вижу, что они прониклись. Мы давно уже вместе работаем, и даже если они что-то не понимают, им и деваться-то некуда. И они в процессе понимают, что да, действительно, у Есенина было много интересного. И даже если это не их, они понимают, что соприкасаются их мысли и стихотворения Есенина, они тоже в чем-то соучастны и являются единомышленниками.

 — А какую реакцию вы уже слышали от людей, которые видели постановку?
— Близкие говорили какие-то критические вещи, они так всегда говорят. А остальные говорили, что все очень здорово, очень интересно, что это новый стиль между рок-концертом и театром. Это же не мюзикл, не зонг-опера, не театральная постановка. Вроде все вживую играют, и я исполняю все песни, вроде это и рок-концерт. Это что-то, объясняющее текст, объясняющее стихотворения. Что-то странное я выдумал. Вот примерно это и говорят. А вот мама сказала, что нужно добавить больше себя. Что-то вроде: «Звезда Есенина уже погасла, твоя звезда еще горит…»

Московская премьера проходит на ура и оставляет теплое ощущение причастности к внутреннему миру поэта. А мамы всегда говорят дело. Звезда Алексея Горшенёва в этой постановке горит ярко и уверенно, и жизнь поэта удивительным образом открывается зрителю посредством жизни и работы артиста.

Беседовала и наблюдала Даша Мишина специально для Musecube

Фото Елены Малиновской