Необычно. Динамично. Страстно. Трагично.

 

Впрочем, для спектакля «Фрекен Жюли» на сцене Первой студии Театра им. Евг. Вахтангова в постановке Гульназ Балпеисовой по одноименной драматической пьесе Августа Стриндберга не подобрать настолько ярких выразительных эпитетов, которые бы отразили весь накал происходящего на сцене.

 

Их всего трое. Фрекен Жюли (Полина Кузьминская), кухарка Кристина (Яна Соболевская) и лакей Жан (Владимир Шульев). И все роли здесь – главные. Внимание сконцентрировано на каждом персонаже, оно не перебегает рассеянно от одного к другому, не в силах уловить характер героев, поскольку спектакль выстроен так, что каждый персонаж либо единичен на сцене и полностью переключает все внимание зала на себя, тем самым знакомя зрителя с самыми потаенными уголками души своего героя, либо все персонажи гармоничны в своем тандеме, когда необходимо показать динамику развития характера каждого во взаимоотношениях, тем самым еще больше раскрывая каждого героя зрителю. Сделать это непросто, но режиссеру спектакля – Гульназ Балпеисовой – успешно удалось воплотить на сцене противоречивый внутренний мир героев.

 

Спускаясь в зрительный зал, каждый мгновенно погружается в атмосферу, которой пронизан весь спектакль. Сцена не имеет границ, она словно вбирает в себя и перемещает зрителя в ту реальность, в которой происходит действие спектакля. С полной уверенностью можно сказать, что зритель остро переживает трагедию каждого героя, поскольку рамки пространства стираются неуловимо и незаметно с первых секунд спектакля, вовлекая в действие, погружая в мир героев, как в сон. Музыкальное сопровождение спектакля (особенно выбранный совершенно не случайно фрагмент плача Дидоны из оперы Г. Перселла «Дидона и Эней», сопровождающий Кристину в ее одиночное погружение в собственные мысли) много способствует этой странной летаргии, какому-то то необыкновенному трансу, близкого к завороженности происходящим, — тем, что разворачивается сначала медленно и тягуче, а затем стремительно и бурно на сцене.

 

Пространство зала поначалу импонирует тем рамкам, в которых герои пытаются держать себя, когда их характеры еще не раскрыты, а сжаты внутри, словно принудительно скованные внешними вынужденными нормами приличия, которые затем стремительно будут отброшены вырвавшейся наружу бурей страстей, так долго томившихся взаперти в поисках того момента, когда, наконец, наступит разрядка. Вялый сон сменится бешеной пляской. Тишина будет нарушена, а спокойствию придет конец. Это удачно отражено в диалогах героев – поначалу это пара ничего не значащих фраз, которыми небрежно перебрасываются персонажи, тех фраз, которыми обычно отдают дань приличию, враз ожидаемых в той или иной бытийной ситуации, заполняющих пустоту (чувств и отношений), а затем это — поток мыслей и чувств, которые пытаются найти выход в словах, сносящих все на своем пути, поток, который не остановить, пока живы все герои и, значит, пока живы их чувства. Убаюкивающая тишина и размеренность бытия сменяется убийственным грохотом рушащихся надежд и жизней. И в этой буре сцена и пространство причудливым образом расширяются до удивительного мира, не имеющим никаких границ, в котором разворачивается действие спектакля через полное обнажение характеров героев.

 

А какие они, эти герои?

 

Жан. Это человек беспринципный, которого захлестывает собственный эгоизм, хитрый и расчетливый. Мораль для него – пустое слово, понятие, не наполненное никаким смыслом. Весь мир крутится вокруг него, как и две женщины, оказавшиеся с ним в эту роковую Иванову ночь. Можно сказать даже так: весь мир должен крутиться вокруг Жана. И пока все идет так, как хочет этот никчемный лакей, то маленький мирок вокруг этого человечка спокоен и безмятежен. Но стоит встать поперек, не удовлетворить и даже не уловить малейшего и низменного желания этого возомнившего себя королем прислужника графа, как разверзается вулкан бешенства и хладнокровной жестокости в поступках, словах, мыслях и действиях. Лакей, который вынужден угождать своему барину, беспринципно самоутверждается за счет слабых – за счет женщин, любящих его, а потому и дающих ему то, что ему больше всего нужно – безоговорочное поклонение и восхищение, а также самопожертвование. Жан любит, когда угождают ему, тем самым он возносится над собственным существованием, забывая, кто же он есть на самом деле, впадает в забытье или даже в сумасшествие, когда размывается его собственное «Я», распадаясь на части. Мир чувств не знаком Жану. Ему знаком лишь мир чувственности. Этот человек – прекрасный лицедей, притворщик, действующий с выгодой для себя в любых обстоятельствах, он ловко жонглирует собственными «Я» в целях получения выгоды от любого, кто бы ни находился с ним рядом. Жан омерзителен. На него временами совсем не хочется смотреть, даже при всей его внешней привлекательности. Он грациозен, как тигр, но так же опасен и жесток, он видит в женщинах только добычу и никогда не сожалеет о том, как поступает с ними. Жан – это хищник. Он – приманка. Он красив, но его красота – это всего лишь манящий огонек, скорее, даже костер, на который слетаются прекрасные бабочки (Фрекен и Кристина), обжигая собственные крылья, чем ближе они оказываются к этому обманчивому огню, в котором они видят многообещающие чувства всепоглощающей любви и страсти. Не в силах остановиться, пленяемые ярким пламенем обманчивых несуществующих чувств, бабочки гибнут. Одна теряет рассудок, вторая умирает физически. А огонь продолжает гореть, съедая самого Жана. Но это уже финал.

 

А что же бабочки?

 

Кристина – такая же прислуга, как и Жан. Но она – полная его противоположность, совершенный антипод характеру Жана. Кристина покорна судьбе, глубоко религиозна, преданна, но абсолютно несчастна. Кристина также является полной противоположностью и второй героине спектакля – Фрекен. Яркая, полная жизни (поначалу), грациозная, блистательная, роковая, соблазнительная Фрекен – это совсем не то, что невзрачная и неухоженная Кристина. Но двух героинь все же кое-что сближает — это совершенное одиночество и глубокое переживание собственного несчастья. Только в понятие счастья каждая вкладывает свое, откуда и несчастье у каждой – ее собственное. Но несчастны обе одинаково сильно – безвыходно и трагично. Кристина покоряется своей судьбе и молчаливо, терпеливо принимает все ее удары. Фрекен же, напротив, как строптивая лошадка, брыкается, горделиво вскидывает свою прекрасную головку с копной роскошных волос, недовольно хмурит очаровательное личико избалованной девочки, не понимая, что все эти уловки, как и иные манипуляции через кокетство и отчасти детское озорство, не могут возыметь действия над человеком, изувеченным полным отсутствием каких-либо чувств и лишенного умения чувствовать в принципе (Жан). Все страдания Жана – это страдания эгоиста, то есть страдания по самом себе.

 

И вот эти столь разные люди встречаются в Иванову ночь на кухне графского замка. Что же их объединяет? Ничего. Почему же они оказываются вместе? Сарказм судьбы, издевка. Для чего их сводит автор пьесы в одно? Чтобы показать несовместимость несовместимого, невозможность невозможного, дабы люди не питали ложных иллюзий об обратном. Ведь согласитесь, что невозможно, например, заставить любить, а добро и зло не совместимы, что-то всегда преобладает, либо же – случается хаос.

 

Начало спектакля довольно необычно. Кристина грубыми, резкими движениями нарезает сырое мясо, чтобы приготовить ужин для привередливого Жана, возвращения которого она ждет с тем же напряжением, с которым она могла бы ждать появления самого бога. Но эта сценка нарезания мяса – не просто так именно здесь и сейчас. Она готовит зрителя к той жесткости и жестокости, которые ждут его далее по мере развития действия спектакля. То же – со сценой рассыпания муки, когда Кристина, словно погрузившись в какой-то транс, а по сути — всего лишь в собственные гнетущие мысли, сначала перебирает, в задумчивости и какой-то отстраненности от бытия, мягкую белую пыль, которая медленно пересыпается между ее пальцев на стол, а затем, отчаявшись найти выход и обезумев от осознания собственного бессилия повлиять на разворачивающийся ход событий, взбирается на стол и буквально купается в муке, словно очищаясь от собственных греховных мыслей, которые одолевают ее против ее воли и желания. Мука – как символ очищения, как замаливание грехов – своих и тех двоих (Жана и Фрекен, которые поддались соблазну и совершили грех), а невозможность собрать и удержать муку в руках – как символ беспомощности перед лицом судьбы, как осознание рока и покорность ему. Невозможность удержать то, что зыбко, и невозможность сохранить в вечности то, что скоротечно и мимолетно – вот о чем эта сцена. Последующее самобичевание Кристины – это лишь отголосок этой сцены, физическое воплощение замаливания грехов, стремление через боль физическую унять боль души.

 

А что те двое? Что же Жан и Фрекен?

 

Запретная страсть между людьми из разных социальных слоев (Жана-лакея и Фрекен-графской дочери) – это не то, о чем данный спектакль. Такой связью никого не удивишь, да и ярлык запретности на ней уже никто не ставит. Последствия запретной любви очевидны и так. Спектакль о другом. О мужчине и о женщине. Об этих двух разных мирах. И о том, что любовь – это не принуждение, а страсть – это еще не любовь. Запрет ставится именно на пародию любви. Здесь – именно об этом. А еще о том, что если жить – то либо правильно, либо – умереть. И дело не в социальном навязывании стереотипов правильной жизни, а во внутреннем голосе совести. Героев всего трое. Теоретически, о позоре каждого из них никто никогда не узнает. Ни о том, как пала дочь графа (Фрекен), отдав свою невинность человеку, который ей прислуживает и находится намного ниже ее по социальной лестнице (Жан), хотя по мнению общества такой поступок (вернее, проступок) должен быть расценен как потеря собственного достоинства, унижение, оскорбление, да что и попросту аморально и безнравственно. Никто не может узнать и о том, как лакей (Жан) бесцеремонно и откровенно нагло пытался воспользоваться невинностью (ума), что сродни глупости, своей госпожи (Фрекен), внушив ей любовь, но сам испытывая любовь исключительно к графскому богатству, ведь попытка бегства с денежками и графской дочерью (как обузой, от которой хотелось поскорее избавиться) так и не удалась и за стенами графского дома никто никогда не мог бы узнать о том, как была обесчещена дочь знатного и уважаемого человека. Ни один человек уж и подавно не догадался бы о том, как была брошена и обманута невеста (Кристина) загулявшим женихом (Жаном). Но об этом знает совесть. И именно она гложет, и гложет, что примечательно, именно тех, кто погряз в грехе, кто совершил падение (Фрекен и Жан). Совесть – вот кара за грех. И спектакль в том числе и об этом. От себя не убежишь. Ты можешь жить неправильно, но в конечном итоге ты умрешь – либо физически (как Фрекен), либо сгниешь морально (как Жан). Зрителю дают выбор. Точнее, время для размышлений над тем, какой выбор стоит сделать в этой жизни, пока ты есть.

 

Не случайна также в спектакле и клетка с птицей – единственным существом, к которому искренне и трогательно по-детски привязана Фрекен. Она присутствует на протяжении всего спектакля, размещенная посреди происходящих действий. Птица – как символ чистой и нетронутой любви, идущей от природы, от бога, как символ жизни истинной и правильной, данной нам свыше как самый ценный дар. Когда Жан убивает невинное существо, к которому так привязана Фрекен, каждому в зале становится понятно, что финал близок и вот-вот случится развязка драматическая, далекая от хэппи-энда. Это убийство – тоже символ, символ жестокости, которой нет места рядом с жизнью, жестокости как выражения зла, которого просто не должно быть в мире, но которое существует и убивает самое лучшее, что только в этом мире есть – нетронутую любовь, невинность, беззаботность, чистоту, — все то, что символизирует маленькая пташка. Клетка – это о том, что невозможно принудить стать человека человеком, невозможно вызвать любовь, невозможно в принципе подчинить добро злу. Но если такое происходит, то все лучшее (Человек – с большой буквы, любовь, добро) умирает. Это и произошло в конечном итоге с несчастным созданием. Подавленная заточением пташка, едва вырвавшись наружу, погибает. То же происходит, например, и с любовью: исковерканная любовь уже никогда не будет тем, что прежде, она изувечена и потому уже мертва, она не для этого мира. Либо свободный полет, либо заточение и смерть. Полет после заточения невозможен. Это всегда – гибель. Пташка – это и сама Фрекен. Заточенная в своем маленьком ограниченном мирке, имеющая такой же маленький и ограниченный ум, Фрекен, едва вырвавшись на волю, в новый для себя мир – мир людей другого сословия, погибает, запутавшаяся в ловко расставленных силках коварного Жана. Раскидывая сети для мужчины, Фрекен не учла, что не все мужчины одинаковы, не все они такие же, с которыми она привыкла общаться (а точнее, играть и повелевать) в своем мирке. Переоценив собственные возможности и силу своей красоты, Фрекен гибнет, попавшись в ловушку, которую готовила другому. Фрекен гибнет потому, что она всегда была пленницей (ограничена собственным миром). И потому она не смогла распознать ловушку, подготовленную ей миром, ей не знакомым. Да уж, полет после заточения невозможен. Желая взлететь, Фрекен лишь обожгла крылья о Жана и разбилась. Ограниченный и искусственный праздный мир, где все легко и просто, а все прихоти исполняются, не смог подготовить Фрекен к иному миру, а ограниченность воспитания, его ошибочность и неправильность (воспитание ненависти к мужчинам, например) губит Фрекен сначала морально, а затем и физически, выстроив ее жизнь так, что трагический конец становится практически неизбежен.

 

Игра актеров – разрыв души. На пределе. Накал такой, что вот-вот полетят искры. Невероятное мастерство. Сложность персонажей — в испытываемых ими муках. И воплотить эти противоречия на сцене физически, порой даже без единого слова, а лишь жестами, мимикой, движением тела – это действительно тяжело, что должно быть понятно каждому, кто видит такую игру. Это достойно похвалы и восхищения. Полное перевоплощение. И полное погружение в мир героев. Стереть грани, расширить пространство, объединить зрителя и героя, слив воедино два мира, – это великое мастерство. Это шедевр. Браво.

 

Ирина Чернобровкина специально для Musecube
Фотографии предоставлены пресс-службой театра