Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей,
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.
А.С.Пушкин

 

Образ Дон Жуана – вечен.

 

И пусть каждая мечтает, что именно ради нее ОН изменит себе, если это действительно произойдет, в нем разочаруются. Должно быть, это особенная ирония свыше, и в знаменитой пьесе знаменитого писателя, поставленной знаменитым режиссером, ей уделено особое внимание. Развенчание Дон Жуана. Смерть Дон Жуана. Рождение земного человека из Образа. Следуя авторскому тексту, Дон Жуан вопрошает: «Скажите мне, герцогиня, как называется состояние, когда в слезах и судорогах, с криком, кровью и болью, мы готовимся погрузиться в неизвестность, выйти на встречу с другими?» Это именуют рождением. Но что ближе рождению, чем смерть? Кто-то рождается, кто-то умирает. Кто-то теряет веру, кто-то обретает. Веру в Бога, веру в любовь. Но все же что-то донжуановское есть даже в смерти Дон Жуана-героя и его пути к личностному возрождению – как бы пафосно ни звучало.

 

«Вы любите секс, но судьба посылает вам любовь в оболочке, к которой вы не испытываете никакого влечения. Какое наказанье! Я же был создан для любви. Но не так и не там, как это принято. Опять наказанье! Но за что? За какие грехи? Так кто же дурен: Бог или человек? Но все-таки Бог существует, Дон Жуан, Бог существует. Ведь то, что я испытываю к вам и есть Бог».

 

И этого Бога Дон Жуан открывает для себя не через внезапное озарение возвышенной и святой любовью – в лучших традициях романтизма, а через любовь другого к нему.

 

Любит ли в тот момент он сам умирающего Шевалье? Возможно, хотя все еще не… правильно, насколько возможно применить такое выражение в отношении любви. Знает ли он это? Едва ли. Окончательное прозрение – ночь процесса. Сестра Шевалье, Малышка Анжелика, и «урок» узнавания любви. На следующий день перед судом предстает НеДонЖуан. «Я хочу любить!» – восклицает он. Постаревший и переменившийся, готовый даже к своего рода самопожертвованию ради попытки, надежды на любовь. Ведь «единственная смерть, которой он боялся» не должна оказаться напрасной. Но такой Дон Жуан уже не нужен никому из своих бессчетных любовниц. Он им скучен и пресен.

 

Анжелика (мучительно): А я не хочу, чтобы меня делали счастливой, мне нужен эгоист, настоящий эгоист, собственник и ревнивец, который любил бы меня для себя, только для себя, чтобы стать счастливым, со мной.

Дон Жуан: Но это не любовь.

Анжелика: А я люблю именно так. Любовью эгоиста и хочу того же в ответ. Уезжайте. Теперь я знаю, почему вы хотели жениться на мне. Причина слишком возвышенна, она вызывает у меня отвращение.

 

Дон Жуан умер!

 

Да здравствует … человек?

 

Историю мы наблюдаем, скорее, с развязки, следя за ее развитием по воспоминаниям. Главный герой становится старше, уходя от детского эгоизма чувств, стареет, принимая прошлое и ответственность, умирает и благодаря этому рождается. Интересна параллель повествования и идеи возвращения к началу, и, вместе с высказываниями о том, что человек и есть вечный ребенок, тут уже ощущается веяние восточной философии.

 

Да, признаться честно, разговор о Боге — не совсем то, чего ждешь, идя в театр Романа Виктюка на постановку про величайшего соблазнителя. С другой стороны, даже крайне поверхностное знакомство с творчеством Эрика-Эмманюэля Шмитта — создателя «Ночи в Валони», ставшей известной как «Последняя любовь Дон Жуана», не оставляет сомнений, что Бог всегда где-то рядом, хотя не столько в теологическом, сколько в философском осмыслении. Ярчайший показатель – одно из самых титулованных произведний автора, рассказ «Оскар и Розовая Дама».

 

А если взглянуть с третьей стороны, то поневоле вспоминается эдакое жизненное кредо режиссера, увековеченное в каком-то из интервью – борьба с навязанной обществом моралью. И тут встает вопрос, как это соотносится с темой любви именно моральной, появляющейся в спектакле? Если мораль – оковы общества, то почему свободный от нее Дон Жуан на протяжении всего спектакля закован в цепи и гремит ими, подобно Кентервильскому привидению?.. Хотя бегство от морали тоже своего рода плен, ведь ты зависим от того, от чего бежишь, если бы не оно, и бежать было бы некуда, и бороться не с чем. Настоящая свобода – перерасти всё, включая эту борьбу, не сопротивляться морали. Шагнуть куда-то дальше и выше. И вот, оказывается, что речь вновь и неизменно о любви как истинном и глубоком чувстве, находящемся вне каких-либо человеческих категорий вообще.

 

На самом деле хочется отдельно поблагодарить Романа Григорьевича за то, что, выбирая пьесу, он не перекраивает материал под себя, а изначально находит в нем что-то «свое». Земные страсти, любовь во всех ее ликах и проявлениях. Материи вечные и неизбежные, но раз за разом оживающие, когда за них берутся писатель и режиссер, видящие мир, если не на «одной волне», то явно на двух очень близких. И даже если оригинал выдержан в стилистике века девятнадцатого, главное, что суть героя не меняется ни из-за брюк с закосом под панк-рок, ни из-за кульбитов на батуте, хотя чего-чего, а их Шмитт едва ли мог предугадать. Да, в постановке четко ощущается рука конкретного режиссера, в каждом жесте, в каждом платье, в подаче каждой фразы. Реплики актеров перемежаются оперными отрывками, на этот раз звучит донельзя подходящие теме куплеты Герцога из вердиевского «Риголетто» – «La donna è mobile», а французскую эстраду в числе прочего представляет мюзикл «Дон Жуан». Рефрен «Coeur de pierre» запоминается надолго, а в антракте, когда голова после относительно легкого вводного первого акта еще не погрузилась в глубины философских измышлений о природе человека и любви, и вовсе не оставляет. Если прислушаетесь повнимательнее, отчетливо услышите как зрительницы, прогуливаясь по холлу и подбирая наугад слова, мурлычут французскую мелодию.

 

Вместе с тем, авторскому тексту не вполне подходит традиционная виктюковская манера подачи материала. Текст наполнен жизнью, он ироничен, диалоги отсылают к комедиям Шекспира, во многом благодаря стихомифии, а в полумеханической шарманке фраз, ставшей почти визитной карточкой театра, и на которую в свое время прекрасно лег тот же Жене, все вязнет и тонет. Впрочем, актеры постоянно находятся в движении, будто в попытке это компенсировать. Вплоть до того, что Дон Жуан-Бозин на особо длинной фразе начинает уже не фигурально, а вполне буквально проворачивать руками барабан воображаемой шарманки.

 

Концентрируются идея и действие ближе к финалу, но на подступах к серьезным вопросам актеры успевают привнести в постановку чулки, корсеты и бурлеск, гимнастические художественные па вдвоем и не только, полеты «во сне, наяву» и на батуте – все в лучших традициях театра Виктюка. Некоторая китчевость – тоже уже традиционная. Спектакль перенасыщен деталями. Но при этом, на удивление, чем ближе к цели, тем чище линия. Проповедь любви не превращается в назидательное размахивание радужным флагом, и катарсис Дон Жуана – предзадуманно или нет – оказался выше и эпатажа, и той самой борьбы с моралью.

 

Состав на 4 декабря 2018

 

Дон Жуан – заслуженный артист РФ Дмитрий Бозин
Герцогиня де Вобрикурт – заслуженная артистка РФ Людмила Погорелова
Анжелика де Шифревиль – Анна Подсвирова
Шевалье де Шифревиль – Иван Никульча
Графиня де ля Рош-Пике – Анна Нахапетова
Мадемуазель де ля Трэнгль – Клаудиа Бочар
Сганарель – Михаил Руденко
Гортензия де Отклэр – заслуженная артистка РФ Екатерина Карпушкина
Мадам Кассэн – Олеся Быкодерова
Марион – Константин Авдеев

 

Варвара Трошагина специально для MUSECUBE
Фотографии Марии Щербаковой предоставлены пресс-службой театра Романа Виктюка