В моем советском детстве «Ежик в тумане» был так же обязателен к просмотру, как в любом детстве обязательны к просмотру проплывающий зоосад туч на небе или переливающиеся под солнцем драгоценности — камешки, слюда и кусочки сине-зеленого битого стекла. Ежик уверенно выплыл для меня из тумана в мои лет 6, и с тех пор идет рядом со своим узелочком (в детстве очень занимал меня вопрос что же там внутри), иногда вздыхая о чем-то или останавливаясь, чтобы написать медвежонку письмо или съесть бутерброд, припасенный на крайний случай.

Я выросла, ежик остался таким, как был. Видимо, удалось Юрию Борисовичу Норштейну решить одну из проблем анимационного искусства, которую он сформулировал так: «Изображение имеет ту подлую сущность, что оно закончено. Как же сделать, чтобы оно было не закончено как можно дольше?». О бесконечности момента, красоте и свободе Юрий Норштейн говорил с нами в Лендоке на своем творческом вечере. Шутил и вспоминал, печалился и делился. Делился щедро, по-царски мыслями, информацией, наблюдениями, сюжетами, вопросами…

Я часто сталкиваюсь с тем, что профессионалы в любой области очень неохотно передают свой опыт, даже если нет в нем халатно незапатентованных мыслей. Возможно, это связано с режимом самосохранения, автоматически включающимся при достижении определенного уровня знаний. Но иногда система дает сбой и тогда человек горит не только делом, но и горит сам как спичка, чернея и сгибаясь в сторону своей вечной тоски по идеальному. «Нет более высокого предназначения культуры, как пробуждать в людях их истинную сущность, то есть человека. Без этого невозможны никакие взаимоотношения между людьми. Они, конечно, могут быть деловыми, но деловые отношения мы знаем, чем заканчиваются».

Юрий Борисович часто касался темы некого предопределения. Как он ни старался уйти от анимации, ощущая себя, в первую очередь, художником, ему это не удавалось. Уберег Серенький Волчок. Стоял поодаль, хлопал глазками-бусинками, крепко сжимая руку своей создательнице Франческе Ярбусовой — гениальной художнице и жене гениального аниматора … Бывает же такое…

«Однако, мое восхищение мультипликаторами, — говорит Юрий Борисович, — было безгранично. Вы не представляете, как мультипликаторы рисовали. Хитрук рисовал очень сдержанно. У него была такая спокойная линия, но его сцены были глубоко психологичны, а Дежкина, например, сегодня никто не знает. Для меня это моя личная беда, потому что это был великий мультипликатор. Его Дисней приглашал к себе». Так по-домашнему, с чувством, иногда с болью рассказывал Юрий Норштейн о своем пути, об уважаемых мультипликаторах, любимых художниках и режиссерах, поэтах и исполнителях — читал Бродского, пел Окуджаву. А еще, конечно же, много говорил о детстве и детском восприятии красоты. Щемящие воспоминания: мама накрывает на стол, и скатерть, словно парус, под ветром надувается и ложится обессиленной волной, четко очерчивая прямоугольник стола, занавески колышатся на ветру, отбрасывают глубокие тени, а штукатурка, отвалившаяся кусочками с потолка, рисует невероятные узоры — вот откуда сказка. Сказка сказок. «Когда наступает момент переживания за изображение и это переживание бесконечно, можешь считать, что ты кое-чего достиг». Вот где начинается драматургия изображения.

Лена Ле специально для Musecube