Аутентичный, но отчаянно злободневный. В российских кинотеатрах начались показы фильма режиссера Дарьи Жук «Хрусталь» — белорусской ленты, выдвинутой на соискание премии «Оскар».

Минск. Вторая половина девяностых. Девушка Эвелина (Алина Насибуллина) – юрист по образованию и диджей по роду деятельности – пытается получить визу в Америку, чтобы уехать на родину хаус-музыки – Чикаго. Веля, как просит она себя называть, добывает бланк хрустального завода, самопально изготавливая на основе него справку, согласно которой девушка не просто работает на данном заводе, но еще и зарабатывает 600$ в месяц (а зарплаты там уже давно платят хрустальными изделиями). Анкета девушки не вызывает нареканий, осталось только позвонить по указанному номеру, чтобы подтвердить данные. Тут и выясняется, что местный номер принадлежит семье, проживающей в глухом селе вблизи хрустального завода. Веля отправляется к владельцам злосчастного номера, еще не догадываясь, как мир хрустальных лебедей, пылящихся на полках, обойдется с «хрустальными мечтами» девушки.

Так встречаются контрастные миры. Минск 90-х, олицетворяющий собой застой постсоветского общества, и пресловутая американская свобода, навстречу которой бегут оттуда, где «ничего никогда не изменится». Дебютная работа Дарьи Жук потому столь метко кольнула как белорусского, так и российского зрителя в сформированное силой менталитета нутро, что сама Жук, уехавшая когда-то из Беларуси в Америку, сочетает в себе двухполюсное видение. Ее работа воспроизводит облик 90-х, уже ставших неким культом, но делает это через призму американского видения, чем выводит ленту за рамки прошлого. Жук показала тот мир, где бросали деньги с балкона, нашивали брендовые логотипы на пиджаки, где памятники Ленину – символ ушедшей эпохи – пылились на складах, предаваясь забвению под звуки техно и хауса, но сделала это таким образом, что задела даже современные феминистические темы.

В устаревшем квадратном кадре чувствуется укор в сторону стагнации общества, и особо остро он ощущается, когда Веля попадает в Хрустальный, жители которого, кажется, и вовсе не в курсе, что мир изменился. В этот момент конфликт миров становится конфронтацией архаической идеологии и свободы, которой не нужны «strong connections». Чем больше фигуральных пощечин наносит Веле общество в лице семьи, с которой девушке пришлось столкнуться, тем реже слышна на экране та музыка, которая выступала ширмой между грезами и реальностью. Мир майонезных салатиков, тщательно замешанных в хрустальных массивных салатниках, настенных ковров и ленточек на капоте свадебного автомобиля игнорирует понятие «обновление», а все топчется на месте, прикрывая сохраняющееся положение вещей бесконечной мантрой о том, что «жить нужно на родине», которая любовно кармой зовется.

Но бесперспективность Минска, который идейно застрял в стенах музея, где работает мама Вели (Светлана Аникей), не столь удушлива, сколько абсолютно разочаровывающий Хрустальный, который даже не пытается быть привлекательным для зрителя. Там пьют мужики, там тучные бабы тянут на себе хозяйство, там глушат рыбу к свадебному столу, там дембельнувшийся недавно жених срочно закрашивает набитую в армии татуировку, позорно обнажающую натуру последнего ёмким, но красноречивым «сука» — но сущность не сотрешь. Как не скроешь и тех страшных вещей, которые происходят тихо на колючих одеялах, а потом грязно вылезают наружу, убивая всякие иллюзии в душе, облаченной в синий шарф, желтые колготки и красное пальто.

Парадокс, но образ постсоветской реальности не отождествляется при этом с чем-то отталкивающим. Позиция Жук максимально нейтральна, а потому не смотрится чужеродно. Описанный мир вызывает какие-то сентиментальные душевные порывы, которые характеризуются фразой героя-милиционера, сказанной безысходно искренне: «Как же вы мне все дороги». А содержание картины укладывается по итогу в мысль о том, что жить надо там, где ты можешь быть собой – быть свободным. Но это заключение – лозунг уже не Велиной истории, а того, кто едет рядом с ней подальше от Хрустального – подрастающего Кости, для которого выкрикиваемая по ту сторону окна автобуса «свобода» еще что-то значит.

Валерия Стойкова специально для Musecube