Есенин. Черный человек

Есенин 111 марта на Основной сцене Театра ГИТИС состоялась нашумевшая постановка спектакля «Есенин. Черный человек». Увидев собственными глазами эту постановку режиссера Владимира Карпука, являющегося художественным руководителем Нижегородского экспериментального театра NEXT, а также талантливым актером и исполнителем главной роли Сергея Есенина, я была настолько впечатлена, что долго не могла найти подходящие и достойные данного спектакля слова.

​Смело – ставить спектакль о жизни великого русского поэта Сергея Есенина, не опустив постановку до современного символизма на уровне безумия больного человека, а возвысив до здравого выражения души поэта и духа времени, в которое жил Есенин, через символизм умеренный, понятный каждому, но не примитивно упрощенный и не усложненный ненужными наслоениями, которые мешали бы увидеть и уловить суть постановки и проникнуться жизнью, так ярко горящей и так стремительно гаснущей на Основной сцене Театра ГИТИС (возьмите, хотя бы, Жизнь и Смерть, борющихся за поэта в финале спектакля, которые без лишних «нагромождений» выражены в белом и черном платье и ленточках соответствующих цветов, которые вьются в руках девушек).

Часто можно встретить на сцене самолюбование и само-презентацию с претензией на гениальность – чаще всего себя презентует режиссер, а актер любуется собою, что вносит неприятный привкус какой-то искусственности, ненатуральности и, как следствие, пошлости в то, что видишь, но, видя, ничего при этом не чувствуешь. Знаете это противное чувство, когда актер словно раздваивается и на сцене присутствует как бы два человека – актер как человек и актер как исполнитель роли, то чувство, когда ты не видишь полного погружения в роль и обогащения ее своим жизненным и пережитым опытом, а видишь любование актера собой и параллельное наигрывание им словно бы навязанной ему роли — когда герой получается пустой и будто бы мертвый? Так вот – это все не про спектакль «Есенин. Черный человек». Аншлаг и сорванные овации – лучшее подтверждение того, что спектакль был больше, чем игра на сцене, то была – жизнь, та самая, почти осязаемая, ощущаемая, наполняемая, проникающая, и то было полное погружение зрителей — в то время – имя которому Революция, и в того человека, имя которого – Сергей Есенин.

Есенин 2

​Начало и конец спектакля – это лежащий навзничь человек, который сначала пробуждается к жизни, а затем – уходит из нее. Начало и конец – это также танец: сначала это танец задорный, полный искреннего и неподдельного веселья, бьющий энергией, светящийся жизнью, струящийся живительным потоком над житейскими проблемами, танец – как рождение, когда все еще впереди; а конец – танец в путах системы, несущей смерть всем, ей не покорным и противостоящим, когда впереди – ничто, да и позади – то же самое. Канвой танец проходит через весь спектакль как отражение главных периодов – переломных, надломных, кризисных – в жизни Есенина. Будучи тем же на первый взгляд веселым и удалым, танец в середине спектакля совершенно отличен от того, что мы видим в начале – это уже надрыв, это не танец от души, а танец как бегство от самого себя как источника сводящего с ума беспрестанного потока мыслей, от потери веры в светлое будущее под лозунгами революции, от грандиозного обмана, скрывающегося за маской великих перемен на благо страны и общества, от разочарования как следствия раскрытия этого обмана, бегство в забытьи в забытье – пьяный угар это не веселье ради веселья (как у других), это – трагизм, ибо алкоголь заливает душу и мысли, на время приобщая тебя к тем, кто приобщен к системе, лишь бы хотя бы в эти мгновения не чувствовать съедающее одиночество и непонимание, боль и безысходность, отчаяние и беспомощность, лишь бы на эти мгновения быть принятым в ложном веселье, а не отвергнутым в правдивых и потому не нужных рассуждениях.
​По сути спектакль показывает трансформацию как человека, так и общества, как отдельно взятого индивидуума, так и государства в целом. Борьба двух полюсов – старого, изжитого, вымещаемого, но многочисленного (деревня и менталитет простого крестьянина с душой нараспашку) и нового, навязываемого, замещающего, единичного (индустриализация и менталитет бездушного революционера с запутавшейся и лживой, по сути — не своей душой) создает постоянно присутствующее противоречие и противостояние. Разумеется, революция не лишена своей души, но на фоне духовности многочисленного и потому преобладающего простого народа революция предстает настоящим исчадием ада (намеренно не употребляю слово «зверем») — расчетливым и безжалостно уничтожающим «нежелательных элементов» (здесь – людей смелых для выражения собственного взгляда на происходящее, анализирующих, мыслящих, стремящихся донести истину до других, а потому не угодных «правому» делу и клейменных «провокаторами» и «врагами народа», подрывающих веру в светлое будущее страны). Уничтожается индивидуальность, прославляется покорность. Восхваляется жестокость «во благо» будущего страны, попирается и выкидывается как изживший себя атавизм доброта души. Приветствуются лозунги, затыкается свободомыслие. Индивидуума нет, есть лишь хорошо управляемое стадо (кто не управляем – тот уничтожается). Нет творчества, есть агитационные плакаты и призывы, диктуемые теми, кто стоит «у руля» революции. Прошлое вычеркивается, а будущее рисуется несуществующими красками.

Есенин 3

​Душераздирающее противостояние «железного коня» и маленького живого жеребёнка (строки из стихотворения «Сорокоуст», 1920) – вот символ тех перемен, той борьбы старого и нового, о котором невозможно умолчать, раскрывая творчество и жизнь Есенина на сцене, ведь он жил в то время, судить которое мы не возьмемся, ибо тогда сами не жили. Собственно, подобное противостояние происходило тогда и в душах людей. И весь спектакль играет на контрастах: добро и зло, любовь и ненависть, преданность и предательство, сила и слабость, воля и безволие, истинное и лживое, нежное и грубое, русское и зарубежное, душевное и бессердечное, старое время и новое, прошлое человека и сбывшееся с ним…

​Есенин – выходец из простой рязанской деревни – безгранично любит свою родину («Гой ты, Русь моя родная…», 1914) и потому не может не восхищаться грядущими переменами к лучшему, которые пророчит революция. Понятен и оправдан его восторг большевистской властью – ведь Есенин видит в ней источник этих перемен и желает их во благо своей страны и русского народа. Надежда пока жива, но какая-то грусть по уходящему уже накрыла душу Есенина, отбрасывая мрачную тень и на строки стихотворений того периода; Есенин словно ищет свое место, но так его и не находит – оторвавшись от прошлого, он не принадлежит настоящему и уже с трудом верит в будущее («Исповедь хулигана», 1920, «Мне осталась одна забава…», 1923). Но когда реальность открывается поэту в методах достижения всеобщего блага, он жестоко разочаровывается в пришедшем режиме, за чем неминуемо следует горечь от мысли о том, что путь, который был избран для России, лежит не туда и не сулит ничего хорошего для истинно русского человека с простой душой крестьянина. Восторг сменяется разочарованием, радость – болью, воодушевление – отчаянием («Страна негодяев», 1922-1923).

Любовь к родине теперь – это как любовь к ушедшей безвозвратно женщине: то же страдание, то же сожаление, но и та же прежняя сила («Письмо к женщине», 1924). Произошедший надлом в душе находит выражение в изменении курса творчества Есенина. Восторженный лирик, удалой деревенский парень, романтик с тонко чувствующим сердцем и распахнутой душой превращается в мрачного трагика, отчаявшегося, но не сломленного, сопротивляющегося, но погибающего, ибо все так же чувствительно сердце и по-прежнему распахнута душа. Система всегда ломает человека. Либо ты ей покоряешься, либо ты не существуешь больше. Есенину суждено было второе – исчезнуть, уйти, но не молчать покорно и унизительно.

​В сущности, спектакль об этом. О тех, кто жил, горя ярким пламенем, и продолжает гореть, уйдя навсегда, но не сдавшись, не покорившись, не дав себя сломать. Россия. Ее народ. Сергей Есенин.

​Но почему именно «Черный человек»? Неужели что-то упущено то ли в названии спектакля, то ли в нем самом? Отнюдь. Черный человек — это перерождение поэта. Черный человек появляется тогда, когда в душе поэта уже случился трагический надлом («Черный человек», 1923-1925). Ошибочно считать Черного человека галлюцинацией, бредом, вымыслом. Черный человек – это сам Есенин, но – другой Есенин. Тогда возникает вопрос: выходит, что Есенин погубил себя сам? А в каком смысле понимать «погубил» — в физическом или ментальном? И здесь происходит раздвоение: Черный человек – это не только сам поэт, это еще и символ нового времени, а также физическое его воплощение – вспомните людей в черной форме, эту действующую руку ЧК. Так кто же погубил Есенина, кто лишил его жизни? Можно, я оставлю этот вопрос без ответа?..

​Я намеренно не касаюсь темы любви, также глубоко и полно раскрытой в спектакле. Тут все очевидно. Здесь – и любовь к родине, и любовь к матери, и любовь к женщине. Но здесь примечателен один момент: хулиганская грубая любовь поэта, пришедшая на смену восторженной юношеской нежной любви деревенского паренька, — это отголосок времени, а не души Есенина. Есенин, надломившись, смог сохранить в себе главное – любящее сердце и открытую душу. Попытки сыграть в современные чувства – как и попытки стать «своим» за границей, желание найти счастье в плотских сиюминутных страстях, стремясь унять не гаснущую боль, избежать ее в связях без привязанности (как бы странно это ни звучало) («Сыпь гармоника. Скука… Скука…», 1923) – как и желание найти счастье на чужой стороне – и те, и другие попытки оборачиваются крахом и возвращают Есенина к любви чистой, светлой, облагораживающей («Заметался пожар голубой…», 1923) (а как может быть иначе при его стремящейся к любви душе?). Как танец в кабаке – это уже не танец в поле, а надлом, так и любовь хулигана – это тот же надлом, но не любовь или же любовь, но под маской, за которой она не уязвима («Кто я? Что я? Только лишь мечтатель…», 1925), за которой не видна вся боль человеческой отвергнутой души («Пой же, пой!..», 1922; «Грубым дается радость, нежным дается печаль…», 1923?).

​Что касается исполнения главных ролей – разве кто-то играл, а не жил своим героем на сцене? Танцы (не бессмысленная суета, а движение, несущее смысл), песни на стихи Есенина, исполнение ролей вплоть до полного сращения актеров с их героями, декорации (меняющиеся занавесы от плаката с серпом и молотом до слайдов, погружающих в воссоздаваемую атмосферу времени и места), бутафория (предметы, используемые в спектакле актерами), — все это в своей совокупности погрузило в то время, заставило сопереживать – не только людям, живущим в страшный век революции, но и самому времени, жертвой которого пал Есенин. Смех и слезы – вот еще одно противоречие – на этот раз чувств, вызванных восприятием увиденного на сцене. Восторги банальны, а достойных слов для постановки не подобрать. Но одно можно с полной уверенностью сказать – этот спектакль стоит того, чтобы его увидеть. Как минимум раз.

 

​Ирина Чернобровкина, специально для MuseCube

Фото предоставлены режиссёром спектакля «Есенин. Чёрный человек» Владимиром Карпуком, Нижегородский Экспериментальный Театр NEXT, с разрешения авторов. 


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.