Андрей Кончаловский впервые поставил чеховского «Дядю Ваню» в 1970-м году — в виде фильма. Второй раз он это сделал на сцене театра им. Моссовета в 2010-м. Критика приняла постановку неоднозначно, но и сегодня, семь лет спустя, спектакль собирает полный зал. Одни идут на имя постановщика и звездный состав: Филиппенко, Домогаров, Деревянко, Высоцкая… Другие выбирают «Дядю Ваню», возможно, ожидая увидеть оживший фильм сорокалетней давности. И видят нечто противоположное…

Определенные моменты и мотивы Кончаловский заимствовал сам у себя — те же фотографии, те же вырубленные леса. Но по сравнению со спектаклем картина была намного более сдержанной и классически чеховской. На сцене режиссер протягивает тоненькую ниточку от воспоминаний о золотом веке (его символизирует фигура умершей матери Сони) до нынешних дней. Шумят машины на Садовом кольце, и «те, которые будут жить через сто-двести лет», собираются в зале, чтобы посмотреть, как герои пьесы «прожили свои жизни так глупо и так безвкусно».

Глупо и безвкусно — именно эти слова характеризуют большую часть персонажей постановки. Ее герои кричат и кривляются, и их совсем не хочется жалеть.

Да и за что? Павел Деревянко, исполняющий заглавную роль, едва преодолел сорокалетний рубеж и выглядит намного свежее, чем «деятельный» Астров-Домогаров. Вся жалость и любовь к Ивану Петровичу разбивается о его наигранность и внутреннюю пустоту. В кульминационный момент он восклицает: «Из меня мог бы выйти Достоевский или Шопенгауэр!» — и в зале раздается смех. Он похож на Хоботова из «Покровских ворот» с его патетическим «Но я бы жил! Жил!!». Но если Хоботов — большой и невинный ребенок, то Иван Петрович — человек пошлый, если не сказать неприятный, особенно в домогательствах к Елене Андреевне.

Сама супруга профессора — жеманная, манерная, томная, ей и впрямь «лень жить», и от скуки она согласна на интрижку с доктором. Отдалась бы и Войницкому, если бы он не был таким отвратительно липким. В нарочито некрасивой эротической сцене с Астровым, в их прощании нет ни намека на чувство.

Астров неизменно перетягивает на себя внимание зрителя, но не сочувствие: он циничен, себялюбив и явный ловелас (невольный флер Александра Домогарова). Соня (Юлия Высоцкая) в своей трагедии кажется эгоистичной и грубой. Что уж говорить об остальных — блистательном Александре Филиппенко в роли сварливого заносчивого профессора, его тещи или приживалы-Телегина.

Чехов в своих пьесах заглядывал далеко за грань выразимого словами. С медицинской педантичностью он так глубоко копался в человеческих душах, открывал в них такие бездны, что становится страшно. И в «Дяде Ване», и в «Чайке», и в «Вишневом саде» люди нередко говорят совсем не то, что они имеют в виду. Они лгут — друг другу, читателю, зрителю, и в первую очередь сами себе. Кончаловский выносит эту ложь на блюдечке с голубой каемочкой. Актеры подчеркивают ее жестами и интонациями. Вот Соня в финальном монологе о небе в алмазах кричит и беснуется, сбрасывая вещи со стола, но это все не по-настоящему. Потому что всего полчаса назад, прямо посреди акта, на сцену выходили рабочие сцены и меняли декорации прямо на глазах у зрителя. На сцене построен помост, а по краям сидят другие актеры, ожидающие своего выхода…

«Дядя Ваня» Кончаловского — не совсем классический Чехов, хотя в нем нет ничего авангардного. Просто в нем всего чуть слишком. Заметный грим, длинные паузы, повышенные голоса. Это постановка не для школьников, которые впервые знакомятся с творчеством классика, а для тех, кто хочет открыть еще одну грань его творчества. Чехов может быть и таким.

Светлана Горло, специально для MUSECUBE

Фото — Ольга Назарова