На сцене двое. Они протягивают друг другу руки – но руки сталкиваются, точно отраженные в зеркале. Один хмурится – второй тоже. Один кривляется – второй повторяет. Снова и снова. Вдруг – резкое движение – и зеркальное представление заканчивается. Герой и его отражение отделяются друг от друга. С этой минуты на сцене действительно двое.

Так на сцене начинается история мальчика с раздвоением личности, рассказанная когда-то Сашей Соколовым в романе «Школа для дураков». Этот спектакль – «Край Одинокого Козодоя» — пятый в рамках театрального фестиваля «Пять вечеров» им. Александра Володина. На сцене «Театра на Литейном» — молодежный театр-студия «Шанс» из Рязанской области.

— Так, но с чего же начать, какими словами? — спрашивает вышедший из зеркала (его играет Игорь Витренко, в афише обозначенный как инженер), держа перо над чернилами. Для удобства так и будем его называть – «инженер».
— Все равно. Начни словами: там, на пристанционном пруду… — отвечает герой, в школе известный как Ученик такой-то (его играет Андрей Руденко, в афише обозначенный как нимфея).
— На пристанционном? Но это неверно, стилистическая ошибка, Водокачка непременно бы поправила, — возмущается автор, — Пристанционным называют буфет или газетный киоск, но не пруд. Пруд может быть околостанционным!

Итак, инженер и нимфея – это воплощения одного человека. Они (или он) пишут книгу – а потому обращаются друг к другу «автор».
Шизофренический монолог героя, перебираясь из романа на сцену, превращается в почти здоровый диалог. Перед зрителем – ученик спецшколы с раздвоением личности. Однако нам не кажется странным его поведение – ведь мы видим и его собеседника. (Такой эффект, вы наверно помните, использовался в «Бойцовском клубе». С той лишь разницей, что на этот о психическом расстройстве нас предупредили сразу).

Главный герой – мягко говоря, фантазер. Он рассказывает нам разные истории, а мы ему почти верим, пока инженер не прерывает их: мол, что ты напридумывал? И находит вопросы, на которые у нимфеи нет достойного ответа:

— А как называлась станция? – спрашивает инженер.
— Станция называлась… станция… Так и называлась – просто «Станция».

Время в реальности мальчика, главного героя, нелинейно, а логические связи в череде событий отсутствуют. Перед нами мир, где правда и вымысел сливаются, и разделение их оказывается необязательным. Навязанные обществом правила растворяются. Нет обязательств, но есть свобода. Нет правды, но есть мечты. Неосознанный отказ от порядка, веками создаваемого человечеством, как ни странно, делает героя больше похожим на человека. Его образ – воплощенная искренность, он доверяет чувству, а не разуму.

На сцене весь спектакль двое актеров, но персонажей больше. Эти персонажи тут же материализуются, стоит их лишь упомянуть. Играют их все те же актеры. Что естественно, ведь мы не спектакль смотрим, а как бы читаем книгу двух героев (или одного, как вам больше нравится), которая при нас и пишется. Перед нами не почтальон и не учитель, а сохранившиеся в сознании мальчика образы.

Вот появляется матушка (Игорь Витренко): кроткая, с белым платком на голове, она напоминает Богородицу, хоть и выглядит довольно нелепо. Вот – старая женщина по фамилии Трахтенберг (снова Витренко), способная приводить в чувство сломанный патефон. А вот отец, учитель, директор, почтальон, врач (это все роли Андрея Руденко) и так далее.
«Наш отец продал дачу, когда вышел на пенсию, хотя пенсия оказалась такая большая, что дачный почтальон Михеев, когда узнал, какую пенсию станет получать наш отец, едва не упал с велосипеда», — говорит мальчик и исчезает за ширмой, после чего предстает в образе своего отца: резкого и уверенного мужчины, который бросает направо и налево фразы вроде «весь свет состоит из негодяев» и прячет бутылку в газете, которую якобы читает.

Через минуту отец исчезает, мальчик выезжает на сцену на велосипеде в образе почтальона Михеева, потряхивая бородой, к которой прилипли хвойные иголки.
А еще позже он – директор школы: «зарплата у него была небольшая, а пил он много».
Перевоплощения удаются блестяще – в начале спектакля Руденко бегал и кричал, как маленький мальчик, теперь он командует и ругается. Витренко не отстает – особенно когда ему достаются женские роли.
Но мы еще не сказали про самый главный образ. Образ реки, которая на даче. Дачу герой любит больше всего. Он плывет на лодке, наслаждается красотой природы, слышит, как кукушка пророчит ему долгие годы жизни. И вдруг теряет память. Что это за река? чья это лодка? отчего именно лодка? кто есть я? сколько мне лет? как мое имя? какой день нынче? – возникают в голове вопросы. Герой рассказывает о своей бабушке, которая теряла память, когда видела что-то красивое. Он думает, с ним приключилось то же.

Он идет к врачу. Врач запрещает ему ехать на реку снова – но он едет. Однако память больше не пропадает. Обнаруживается нечто более странное…
«Все было гораздо серьезнее, а именно: я находился в одной из стадий исчезновения. Пройдя по пляжу несколько шагов, я оглянулся: на песке не осталось ничего похожего на мои следы».
Застряв между реальным и кажущимся, герой теряется в пространстве, а потом и во времени. Под сомнение ставится не только окружающий мир, ощущения и мысли, но и факт собственного существования. Мальчик срывает лилию на реке – эта лилия называется Нимфея Альба, или белая лилия. Она и будет символом исчезновения.

«Ты не весишь отныне и грамма, ибо тебя нет, ты просто исчез, и если хочешь убедиться в этом, оглянись еще раз и посмотри в лодку: ты увидишь, что и в лодке тебя тоже нет», — говорит инженер.
«Да, в лодке меня нету, но зато там, в лодке, лежит белая речная лилия… Я сорвал ее час тому у западных берегов острова…» — оправдывается герой. Сорванная лилия, думает он, докажет его существование. Но… лилии в лодке нет.
В школе (точнее, в спецшколе) смеются, когда он, Ученик такой-то, прогуляв урок, рассказывает эту историю. «Сумасшедший» — таков непроизнесенный вердикт.

Следом растворяется и время, когда возникает образ босоногого учителя географии Норвегова (Витренко).
«Павел Петрович стоял посреди платформы», — рассказывает мальчик… но вдруг задумывается: «хотя… к тому времени, когда мы встретились с Норвеговым на платформе, его уже не существовало, он умер весной такого-то, то есть за два с лишним года до нашей с ним встречи на этой самой платформе».

Надо разобраться со временем — такой вывод делает герой. Но разобраться не получается. В конце спектакля образ Норвегова возникает снова . Он уволился из школы, дети (или один ребенок) встречают его – давно не виделись, скучали.

— А что с вами — ангина? — спрашивают.
— Хуже, ребята, гораздо хуже, — отвечает учитель, — Дело в том, что я… умер.

Что-то падает на землю. Может, это мяч?.. Тишина. Время погружается в хаос, и границы между жизнью и смертью теперь не существует вовсе.
— Медицина у нас, конечно, хреновая, но насчет этого – всегда точно, диагноз есть диагноз. Умер. Прямо зло берет — говорит покойный учитель.
Норвегов – живой или мертвый – олицетворение идеала мира детских фантазий. Он ходит без обуви, ставит флюгер на крышу, высказывает странные мысли, раздражая обывателей. Отец героя бормочет про него: «Бездельник он, твой Павел, потому и босяк». В Норвегове есть та же детская наивность и вера в свободу фантазии, которые есть и в наших героях. Он не умеет и не хочет играть взрослого.

Глядя на свои похороны, Норвегов почти кричит: «Да как вы посмели надеть на меня жилетку и кожаные полуботинки с металлическими полузаклепками, каких я никогда не носил при жизни! И к черту вашу сопливую похоронную музыку, гоните пинками в зад проспиртованных оркестрантов!».
Этот крик – как манифест свободы – звучит ближе к концу спектакля. Но еще рано заканчивать. Давайте поговорим о любви.

Кстати, я еще ни слова не сказала о декорациях. Они предельно минималистичны: это белые полотна с карандашными рисунками. Когда герой рассказывает о даче – разворачивается полотно, где нарисована водокачка, река и нимфея в воде. А вот и школа – на полотне школьная доска, парта и… козодой – ночная птица. А вот почта – чугунный чайник на плите, вот-вот закипит… Давайте на почту и отправимся.
Тут герой впервые познакомился с женщиной. Он пришел на почту, чтобы поставить печать на спичечный коробок. Почтальон предложила отклеить этикетку над паром. Они поставили чайник. Робея, мальчик долго решался и наконец предложил… совместно «утолить почули»: «Неужели я ничуть не приглянулся вам, я же так старался понравиться!».

Сотрудницу почты играет Игорь Витренко. Пожалуй, это лучший его образ. На нем розовый беретик и шарф – очаровательная кокетка! Хитрый взгляд, таинственная улыбка, преувеличенно жеманные движения и стыдливый возмущенный крик в ответ на предложение мальчика: «Дерзкий, прямо ужас!». А он ей читает стихотворение, хотя в начале спектакля он уверял, что не в силах запомнить ни одной строчки.
«У меня никогда не было женщины», — рассказывает нам герой. Зато у него есть возлюбленная – Вета Аркадьевна Акатова. Он представляет, как мчится к ней на велосипеде, признается в любви. Или как ночью идет к ней через сад: «она всегда выходила на мой зов, и мы до утра бывали вместе у нее в мансарде, а после, когда начинало светать, я осторожно спускался в сад по наружной винтовой лестнице и возвращался домой…»

«Это ерунда, зачем ты придумываешь всю эту ерунду? Наша учительница Вета Аркадьевна никогда не выходила на твой зов, и ты ни разу не был у нее в мансарде – ни днем, ни ночью», — опять раздраженно кричит инженер, разбивая мир романтических грез.
А вот и финал. Норвегов, как вы помните, умер (теперь он, правда, сидит и греет ноги, рассказывая о своих женщинах… впрочем, он о них ничего не помнит).
Слова покойного Норвегова не дают покоя герою. Ведь дереву, размышляет он, безразлично. Дереву не обидно умирать. И траве, и собаке, и дождю. «Только человеку, обремененному эгоистической жалостью к самому себе, умирать обидно и горько». Даже Норвегов, умерев, сказал: «Умер. Прямо зло берет». К чему все это?
Герои в смятении: они не знают, чем закончить свою историю. А бумага на исходе.

— Правда, если вы собираетесь добавить сюда еще две-три истории из своей жизни, то я сбегаю в магазин и куплю сразу несколько пачек, — говорит вдруг инженер.
— С удовольствием, дорогой автор, я хотел бы, но вы все равно не поверите. Я мог бы рассказать о нашей с Ветой Аркадьевной свадьбе, о нашем большом с ней счастье… — мечтает мальчик. И они решают писать историю дальше.

А я все-таки закончу — маленьким отрывком из спектакля вместо вывода. Врач, выписывая мальчика после истории про белую лилию, спросил у него: «Ну а дальше? Что делать – работать или учиться?». «Нет, мы поедем за город, ибо у нас есть дача», — отвечает герой.

Анастасия Дмитриева, специально для MUSECUBE

Фотографии Алексея Телеша предоставлены фестивалем «Пять вечеров»