Анатолий Гущин: «Все то, что накапливается, в любом случае к тебе возвращается».

Наша беседа с актером и режиссером Большого театра кукол Анатолием Гущиным проходила в его мастерской, в окружении разнообразного реквизита. На стенах – фотографии Маяковского, Высоцкого и Башлачева, на столе – книги по философии. В своем интервью Анатолий рассказал о своих спектаклях, о собственном видении профессии, о планах и годах учебы. Что думал Гущин об актерской профессии до поступления в вуз? Какова роль Руслана Кудашова в его становлении? Из чего вышла «Муха — Цокотуха»? О чем можно и о чем нельзя говорить с детьми? Ответы на эти и многие другие вопросы – в свежем материале Марины Константиновой.

Первый вопрос традиционный такой. Как вышло так, что вы решили связать свою судьбу с кукольным театром? Быть может, случилось такое событие, которое повлияло на ваш выбор?

— Как я оказался в театре кукол? Ну, конечно же, это произошло стихийно и незапланированно, потому что поступал я на драматический факультет. Но случилось так, что в этот год был набор на кукольный, о котором я прежде ничего не знал. Проходя третий тур, услышал от ребят фамилию Кудашова и пошел его послушать — ради интереса. Мне очень понравилось. Был момент, когда я колебался: подошел к Руслану Равилевичу (Кудашову. Прим.авт), сказал, что все же не стану к нему поступать… Однако все, к счастью, сложилось таким образом, что я оказался здесь и погрузился в это дело с головой. Поступал я после армии, и мне было на тот момент 24 года.

Как раз об этом и хочется поговорить. Многие ведь идут в театральные вузы, гонимые тщеславием. Профессия кукольника стоит все же несколько особняком. Не было ли чувства обиды, что, скажем, Гамлета уже не сыграть?

— Нет. Тут еще вот какое дело: я был такой… не особо начитанный. Сам я из небольшого шахтерского городка, и театра у нас там нет. Так что у меня было какое-то свое представление о нем: в школе нравилось выступать на сцене, участвовать в творческих проектах. Смотрел по телевизору всякие развлекательные «Аншлаги» и какое-то время искренне мечтал вот в подобном кругу вращаться.

То есть профессия артиста привлекала в принципе, вне жанровых рамок?

— Да, ведь у меня не было четкого понятия, как устроен театральный мир. Я был абсолютно не в курсе про программу для поступления: все эти стихи, басни… До этого я учился в автотранспортном колледже и думал, что и здесь достаточно просто сдать общеобразовательные предметы. Фактор случайности моего поступления в театральный поэтому просто огромный!

А как складывались отношения с однокурсниками? Ведь, как правило, студенты театральных вузов – весьма разношерстная публика: кто-то чуть ли не с улицы, а кто-то из семьи потомственных актеров. Какая была атмосфера во время учебы?

— Были разные атмосферы и события, мы много чего пережили. Я сейчас и перечислить не могу. На курс набрали тридцать человек, к выпуску нас осталось восемнадцать.

А возникало ли чувство в процессе учебы, что происходит превращение этого простого паренька в цельную творческую личность? Было ощущение внутреннего роста?

— Конечно. Я как будто попал в совершенно иной мир, открыл для себя познания в философии, психологии, то есть в таких дисциплинах, с которыми либо не сталкивался, либо у меня имелись по этим предметам самые поверхностные знания, я и не стремился проникнуть в их суть. При этом нельзя сказать, что был глуп.

Какова была роль Руслана Равилевича как мастера в этом формировании?

— Огромная. Причем не только как мастера, но и как наставника, человека, который в какой-то мере даже выполняет роль отца, берет на себя эту функцию. Плюс педагогическая команда нам досталась прекрасная: собрался круг людей, которые хотели что-то открыть. Им было интересно изобрести новый способ существования на сцене.

Что оказалось самым неожиданным и непривычным в профессии кукольника?

— Не знаю, почему-то хочется ответить так: неожиданными оказались умения, которыми должен владеть кукольник. На первый взгляд, это очень просто, но это не так.

А кукольник – это именно ремесленник или нечто большее? Кукольник просто работает с куклой или создает полотно спектакля?

— Скорее, создает полотно. Еще ведь важно, что под собой подразумевает человек, который занимается театром кукол. Есть все же некое разграничение: кукловод и кукольник. Кукловод – человек, который может взять куклу и управлять ей. А кукольник обладает разными умениями, выходит на другие уровни, которые можно достичь в этой области: координация рук, знание строения всех живых форм – ведь работать приходится с разным материалом. Кроме того, нам свойственен более исследовательский взгляд на мир.

Во время просмотра многих кукольных спектаклей происходит настоящее волшебство: ты искренне веришь, что неживое оживает. Очень интересно, как учат добиваться этого.

— Честно говоря, никогда не анализировал это. Ты просто отдаешь часть энергии, это способность перевести все свое внимание на тот предмет, к которому прикасаешься. Иногда это действительно волшебство – мне приходилось видеть такие вещи.

Как происходит выбор материала для той или иной постановки?

— Я заметил: в жизни есть разные периоды, события, которые на тебя влияют, ты бесконечно пребываешь в разных состояниях. Обстоятельства сами подбрасывают те или иные произведения, каким-то образом отражающие твои чувства. Или же сюжеты этих произведений похожи на то, что происходит вокруг тебя — бывает и так. Многие книги я, опять же, открыл для себя благодаря Руслану Равилевичу. Как, например, мой выбор пал в свое время на «Муху-Цокотуху»? Это как раз та самая серия случайностей. Кудашов как-то дал нам задание в течение режиссерского семестра – выбрать детское произведение, разбиться на команды и начать его постановку. Изначально я хотел взять древнегреческий миф про Ясона, но ребята предложили «Муху — Цокотуху». Я поначалу решил заниматься двумя вещами одновременно, но постепенно в «Мухе» стала уже продумываться сценография, подбираться музыка. Отчетливо помню, что мне не хотелось использовать настоящий самовар, выносить его на сцену: почему-то казалось, что будет здорово, если его воплотит дерево. Очень долго не мог от этой темы отказаться (смеется), однако педагоги настояли на настоящем самоваре. Но мне все же было не выкинуть из головы идею, что дерево — и есть самовар. В итоге проект на шесть лет оказался заброшенным, часть декораций и кукол лежали под лестницей. А потом вот настал момент, мы решили выпускать спектакль. По поводу выбора могу сказать еще вот что: иногда сидишь и думаешь, что бы тебе хотелось донести до детей, на какую тему с ними поговорить? И тогда буквально сразу всплывает подходящее для этого произведение.

Сколько в среднем готовится спектакль: от идеи до премьеры?

— По-разному, в зависимости и от материала, и от настроя, и от общего желания. Возвращаясь к «Мухе-Цокотухе», скажу, что, конечно, имелись определенные наработки, но подготовка к выпуску полноценного спектакля заняла у нас всего шесть дней. Текст все знали, материальная часть была готова, вопрос с музыкой вопрос решен, основная идея присутствовала. Мы просто встретились с актерами, и нам ничего не оставалось, как очень быстро сделать спектакль. Предыдущий спектакль «Курочка Ряба» у меня трансформировался из плохо покрашенных яиц, изображавших деда и бабку. Затем я придумал некие модели из поролона, пробовал их как-то расположить, потом отдельные фрагменты сошлись воедино. Так всегда и происходит: ты вдруг отчетливо понимаешь, как оно должно быть.

А есть все же какой-то временной лимит при подготовке спектакля, за который выходить нельзя?

— У нас были случаи, когда материал оказывался сложнее, чем казалось ранее. Тогда, конечно, сдвигался выпуск премьеры. Со спектаклем «Шпиль», например, произошла такая история: мы должны были его выпустить в декабре, а перенесли на май.

Творческая среда, в том числе и актерская, наполнена различными мистификациями, приметами, суевериями. Есть ли какие-то приметы, касающиеся сугубо кукольного театра? Надо ли, скажем, давать имя кукле?

— Это не входит в обязательный порядок, но все же замечаешь, что актеры по-своему называют кукол. Не могу сказать, что есть какие-то определенные ритуальные действия. Лично я в свое время старался уйти от всех этих суеверий, потому что они засоряют собственное отношение к делу. Наверное, все зависит от разного отношения к профессии. Я думаю, что кукловоду не столь важно, как обращаются с его куклой. Но я встречался с людьми, которые не очень хорошо относятся к тому, что их куклу трогают. Это все тот же вопрос энергии и ее передачи.

Насколько режиссер — постановщик кукольного спектакля причастен к сугубо техническим моментам создания спектакля: смотрит ли он, как делают куклу, присутствует ли при монтаже декораций? Или его задача – просто сделать спектакль?

— Это тоже у всех по-разному проявляется и напрямую зависит от личного отношения. Мне нравится самому делать куклу и придумывать ее механизм. Очень здорово, если удается придумать нечто новое и оригинальное. Когда ты доходишь своим умом до того, чего ты раньше не знал или сделал на качественно ином уровне — ощущение потрясающее. Но формально в обязанности режиссера подобные вещи не входят, хотя каждый конкретный постановщик имеет собственное представление о том, как складывается спектакль, выстраивается его процесс. Мне лично самостоятельная работа над созданием куклы дает дополнительное понимание того, чего я хочу.

Бывало ли такое, что решили сами создать куклу, нашли подходящие материалы, а осуществить задумку так и получилось?

— Конечно. Весь учебный процесс таким и был (улыбается).

А это повод отложить в долгий ящик или попытаться еще раз?

— Ну, по-разному бывает. Себе-то ты всегда можешь сказать, что это до поры до времени. Все то, что накапливается, делает круг и в любом случае возвращается. Причем зачастую это происходит в тот момент, когда тебе это действительно необходимо.

Насколько критично сам режиссер может оценить свое детище? Какой свой спектакль вы считаете лучшим и почему?

— Да у меня их всего-то два (смеется). Мне кажется, что они довольно разные. Но почему-то «Курочку Рябу» мы играем очень редко. А от «Мухи – Цокотухи» у меня поднимается настроение. Кроме того, на мой взгляд, именно в этом спектакле мы достигли особого доверительного контакта с детьми.

Есть мнение, что дети – особая категория зрителей: они более строги и взыскательны. Когда делается детский спектакль, есть какая-то особая внутренняя ответственность?

— Да, мне кажется, она даже больше, чем при подготовке иных спектаклей. Кроме того, у детей ведь на многие вещи иное восприятие, нежели у взрослых.

Что категорически нельзя, на ваш взгляд, показывать детям? Какие темы лучше не затрагивать?

— Очень сложный вопрос. Наверное, многое зависит от того, как ту или иную тему, пусть и табуированную, преподнести. Я знаком с мнением, что ребенку в определенном возрасте важно и даже нужно показать мертвого человека, рассказать о смерти. Здесь важен сам подход: как об этом рассказать.

Неизбежен вопрос о творческих планах. Что бы хотелось воплотить в жизнь? Чего хочется: классики, экспериментов, написать и поставить собственную пьесу?

— В свое время меня очень радовали «Анекдоты» Хармса, и были свои идеи. Но, увы, пока не сложилось. Насчет Маяковского есть задумки, вот коробки стоят уже третий или четвертый год, я пытался сделать «Облако в штанах». Потом Илья Муромец тоже где-то здесь у меня в мастерской. Возможно, все это потом видоизменится. На августовской лаборатории («Лаборатория «БТК-ЛАБ») удалось поработать над «Глазом волка», это тоже очень хотелось бы воплотить. К 9 мая было бы интересно что-то сделать.

Профессия режиссера действительно во многом особенная. Чем она отличается от прочих, а с какой ее можно сравнить?

— Мне кажется, что каждый режиссер замечает в повседневности какие-то связи, закономерности, которые, возможно, не видны другим людям. Это способность показать жизнь с разных сторон, донести до зрителей ее суть и разноплановость.

С Анатолием Гущиным беседовала Марина Константинова,

специально для MUSECUBE.


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.