Роман Каганович: В прорабатывании острых тем лежит гораздо больше сути

Роман Каганович: В прорабатывании острых тем лежит гораздо больше сути
Фотография с сайта www.kino-teatr.ru

Режиссер Роман  Каганович – один из тех, кто делает умный, смелый, свободный, современный театр в Петербурге и за его пределами. Его спектакли стоит смотреть, чтобы испытать мощную гамму чувств и получить повод для внутренних размышлений. 28 сентября на площадке «Скороход» Роман представит свою новую работу «Я.Л.А.С». По этому случаю Марина Константинова встретилась с режиссером, чтобы обсудить с ним как вечные темы, так и насущные проблемы. О грядущей премьере, актуальных событиях, грядущих перспективах и неистребимых противоречиях – в свежем материале.

­­– Мы начнем наш разговор с грядущей премьеры – спектакля «Я.Л.А.С.» (28 сентября, площадка «Скороход»), в основе которого лежат рассказы Анны Старобинец. Это уже второй опыт обращения  к ее литературному материалу. Что тебя в нем привлекает?

– Во-первых, надо сказать, что мы с Аней подружились достаточно хорошо, вот буквально недавно пересеклись на драматургическом фестивале «Любимовка». И у нас достаточное количество личных совпадений. Кстати говоря, это уже даже пятая совместная работа получается, потому что я сделал по ее книгам три аудиоспектакля.

– То есть у вас полноценный творческий тандем?

– Ну, я бы сказал, что у меня и с Марией Огневой тандем – она написала мне две инсценировки. Я же драматургической части не касаюсь. Возвращаясь к разговору об Ане, я хочу особо подчеркнуть, что она крутой автор. Причем даже сам жанр ее книг определить сложно, да и не надо, в общем-то. Аня умеет придумывать какие-то невероятные миры, живущие по своим законам. Точнее даже, она создает реальный мир с какой-то особой фантастической штучкой. Аня пишет много киносценариев, романов, рассказов, и, на мой взгляд, ее работы очень сильно недооценены. Почему – мне непонятно.

– Интересно, как у тебя с Анной сложились столь доверительные в творческом смысле отношения, ведь многие авторы беспокоятся, что их тексты будут неправильно проинтерпретированы режиссером? Мы знаем миллион примеров, когда сотрудничество драматурга/сценариста и режиссера заканчивалось грандиозным скандалом.

– Вообще, когда я в первый раз написал Ане от лица Театра НеНормативной Пластики, она никак не могла понять, кто я и что я. Ради нашей личной встречи даже специально отправился в Москву…

– Мне кажется, это как-то так сразу подкупает.

– Есть такое (смеется). В общем, я ей долго объяснял, показывал свой заранее сделанный эскиз. Ей понравилось буквально все – она дала добро на спектакль. Собственно, «Посмотри на него» (спектакль по одной из самых личных книг Анны Старобинец. Прим.авт.) она смотрела трижды, всячески хвалила и рекламировала. Было приятно заручиться ее доверием и поддержкой, и у нас стал складываться такой процесс взаимопиара. Это очень ценно, правда. Аня крайне серьезно относится к своему творчеству, продумывает различные стратегические схемы.  Но непосредственно к работе над спектаклем я ее не допускаю. Конечно, иногда приходится уточнять  в духе «что ты здесь имела в виду?», чтобы не вышло разночтений и противоречий. При этом собственно режиссерское решение все равно остается за мной. 28 числа Аня будет на премьере, приедет специально. И я абсолютно не знаю, понравится ли ей новый спектакль или нет.

– Кстати, про что он все-таки будет, этот новый спектакль?

– Про любовь.

– Ой, что-то мне подсказывает, там окажется, мягко скажем, непростая любовь. Я пока только два твоих спектакля видела, про один сильно наслышана, и мне очевидно, что Роман Каганович никогда не ищет легких путей и радостных сюжетов. Без иронии: почему так тянет к провокациям,  жестким вещам,  табуированным темам?

– Я просто вижу в этом смысл. Каждый режиссер делает что-то, исходя из своего мироощущения, темперамента, общего взгляда на жизнь. Лично у меня поэтому возникает проблема – многие государственные театры отказывают мне в разработке интересных на личном уровне тем, навязывая Чехова, Тургенева… Они просят искать в этом тысячные новые смыслы в классическом материале, а я этого категорически не хочу. В прорабатывании острых тем, в рефлексии по поводу этих триггеров лежит гораздо больше сути. Собственно, существование театра как института ведь как раз в этом – в осмыслении процессов современности и получении эмоций от увиденного актуального.

– Я вот тоже не согласна с распространенной позицией, что театр  должен  быть ответственным за эскапическую функцию, чтобы зрители закрывались от актуальных проблем, отвлекались от напряженной повестки дня. Главный аргумент здесь: в жизни и так много мерзости, чтобы смотреть на нее на сцене дополнительно.

– Вот поэтому наш театр (Театр НеНормативной Пластики) плохо продается.

– А в чем тогда причина такого нарочито наивного отношения к театру? Мне кажется, искусство как раз должно быть максимально актуальным, а художник – в грязи, крови и в распахнутой рубахе.

– Ну, нет, это тоже какой-то устоявшийся упрощенный подход, нелепые штампы. Вообще, театр уже давно проиграл телевидению и тем более Интернету по масштабам. Мы не можем с ними соперничать. Стало понятно, что люди не хотят воспринимать реальность такой, как она есть, поэтому давайте вот мы будем делать веселые легкие спектакли, чтобы люди приходили отдохнуть. Театр стал нести сугубо развлекательную функцию.

– Я готова поспорить.

– Ну, в основном, это так. Я про масштабы, если взять все театры в стране и обозначить тенденцию. Такое повсеместно происходит в провинции, но и в столицах хватает. Театры, которые действительно отвечают за какие-то смыслы,  те же самые негосы, сложно продаются. А те театры, которые для развлечения, в них прямо ломятся. Хотя здравомыслящий человек в такие места, конечно,  никогда не пойдет, а если вдруг случайно придет, то семь раз умрет от увиденного. Затем воскреснет, уйдет и больше ни ногой. Но в подобного рода театры всегда аншлаги-переаншлаги, в том числе, и в Петербурге. Потому что все забито везде развлекательной повесткой, условным Камеди Клабом.

– Мне всегда наивно казалось, что люди успели все-таки устать от всего этого старомодного нафталина.

– Нет-нет, это я точно знаю. У театров с радостной повесткой все в порядке. А мне спектакль «За белым кроликом» про причине его скандальной репутации не продать.

– И не хочется в такие моменты изменить своим принципам, плюнуть на все и поставить уже этого Чехова по госзаказу?

– Да, хочется, конечно. Кто-то, например, получает пару «Золотых масок» и может уже сам в какой-то степени театрам диктовать свои условия, предлагать свой материл  разного рода. Это круто, это статус, иной уровень доверия к тебе как к режиссеру. Я понимаю, что можно зарабатывать действительно хорошие деньги, ездить в регионы, ставить там нормальные классические спектакли. Иногда вот прямо хочется так делать, особенно когда, как сейчас, от меня уходит человек, который занимался продажами наших спектаклей. Мои постановки очень специфические, продавать их трудно, народ на них не идет. Типичный отзыв-комментарий о том же «Кролике»: « Я слышал про этот спектакль, но никогда на такой не пойду». Это все бесит.

– Мне каждый раз безумно печально от таких историй. Я почти всегда отдаю предпочтение маленьким независимым театрам, ибо в них-то как раз и сосредотачивается творческий импульс.

– Да, но при этом всем нам надо как-то и на что-то жить.  Вот в чем проблема.

– Вопрос-то в том, что как найти точку баланса между комфортной достойной жизнью и верностью своим творческим принципам.

– У меня пока получается. Но это действительно тяжелый процесс.

– Ты можешь сказать о своих спектаклях, что многие из них сделаны с явной социальной подоплекой? Как достигается баланс между искусством и актуальной повесткой? Можно ли считать какие-то твои работы арт-терапией?

– Я никогда не делал, скажем, непосредственно инклюзивные спектакли. Здесь имеется в виду, что я непрофессиональных артистов никогда не привлекал, как это часто случается в подобного рода проектах. Вот это уже действительно терапия, в первую очередь, для самих участников. Для зрителя это получается такая учеба, осознание каких-то новых граней жизни. Ну, ок, какие-то мои спектакли («Я сижу на берегу», «Посмотри на него») можно назвать социальщиной в художественной форме. Все-таки это не документальный репортаж, тут присутствует сюжет, прочие канонические признаки художественного произведения. До зрителя доносится информация на определенную тему. И история здесь рассказывается не с позиции «все плохо» или же «все хорошо». Адекватный режиссер не станет заниматься пропагандой. Ты в своей работе стараешься держать определенную линию, предоставляя зрителю право окончательного выбора.

– Должен ли режиссер заранее нести ответственность за чувства зрителя? Ведь не знаешь, что может стать тем самым триггером. Кто-то после освещения столь проблемных тем, допустим, в депрессию может впасть или разрыдаться прямо во время показа.

– К сожалению, это все невозможно предугадать. Я все равно же работаю в поле творчества и если так раскручивать, можно вообще ничего тогда не делать.

– Но все же. Есть ли у режиссера Романа Кагановича запретные табуированные темы?

– Ой, нет. В искусстве просто отсутствует такая категория. И вообще, я считаю, что в свободном обществе в принципе не должно быть табуированных тем. А у нас, увы, как раз все к ним и сводится.  Про это нельзя, про то запрещено, чего-то лучше не касаться. Поэтому-то мы так и живем в итоге.

С Романом Кагановичем беседовала Марина Константинова специально для Musecube


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.