Актриса Ангелина Засенцева переехала в Санкт-Петербург несколько лет назад, но уже успела получить номинацию на «Золотой маске» за автобиографический спектакль «Лес. Ангелина», который играется в баре. Об этой и других ее театральных работах мы и поговорили.

— Если ты не хотела быть актрисой, как так вышло, что стала?

— Я всегда говорю, что просто я ничего не умела. Когда я училась в школе, я жила в поселке и там совершенно нечего было делать. У меня был друг, с которым мы ходили в ДК, где играли в КВН, какие-то сказки играли. Он собирался поступать и однажды привез мне из соседнего города, до которого, кстати, было двадцать минут езды, а по тем временам для меня это была другая вселенная (смеется) буклет колледжа искусств, там было написано об обучении на постановщика театрализованных представлений. 

Уже в колледже, моя руководительница очень меня мотивировала на поступление в институт, считала, что у меня все получится. Мне же казалось, что я ничего не смогу, что я жестко тупая. Там большой город, что я буду там делать? А когда поступила, поняла для себя: а что я еще могу делать, если не это! Я втянулась и стало интересно.

Во время учебы (Екатеринбургский Государственный театральный институт, мастерская Е.Г. Царегородцевой) нас готовили к работе в академическом государственном театре и это стало моей целью: только так и никак иначе. Но меня никуда не брали. Я разослала около сотни резюме и получила десять «нет», на остальные ответов просто не было, и я месяц лежала рыдала. 

Пошла работать в центр современной драматургии там же, в Екатеринбурге, правда проработала я там всего месяц-полтора. Это частный театр, поэтому мотивация артистов в том, чтобы спектакли были классные и продавались, была огромная.

Затем я уехала работать в Ростовский академический молодежный театр. Тогда и поняла для себя, что с мотивацией в государственном театре сложновато. Если тебе повезло с амплуа, которое требуется, что бы ты не играл и как, спектакли у тебя все равно будут. Я проработала там сезон и из пяти премьер была в четырех. Я была там востребована и очень благодарна этому театру.

А когда я приехала в Петербург, ходила и к Праудину, и в Акимова… На самом деле, показывалась везде, потому что на первых парах и непонятно, куда надо идти, а куда, может и не стоит. Но никуда не брали. 

Позже по знакомству попала в театр «Цехъ», где и случился мой первый спектакль в Питере. Потом появился театр Паниной, в котором я работаю до сих пор.

А когда я познакомилась с Борисом Павловичем и начался проект «Лес», желание стучаться в закрытые двери у меня отпало. Ведь я понимаю, что в эту систему я не вписываюсь, это нужно просто принять и перестать пытаться. Ведь это все очень выматывает и расстраивает. Я поняла и приняла, что я другая, я не ужасная и не стремная, просто я не для них.

«Лес. Ангелина»

— Можно сказать что Борис Павлович открыл для тебя театральный Петербург?

— Безусловно, так и есть, без сомнений! Ровно через год после моего переезда мы с ним познакомились. Это произошло на летней лаборатории фигуративного театра Karlsson haus. И в каком-то смысле оттуда и появился «Лес. Ангелина».

— Совсем недавно прошел пятидесятый показ «Лес. Ангелина». Какие ощущения от такого длинного пути? 

— Это лучший спектакль, который был когда-либо у меня в жизни. Потому что я шла к нему всю жизнь.

— Но эта работа, она не совсем про актерство. Там ты рассказываешь свою историю.

— Да-да, я как раз-таки считаю, что я абсолютно разучилась играть персонажей. Я настолько много говорила о себе, что просто какие-то свои актерские скиллы растеряла по дороге. Я забыла, как это играть, и мне сейчас сложно. Я говорю, что ничего не играю, я — это я (смеется)! И безусловно ценю эту работу. Мне кажется, я как будто всю свою жизнь сочиняла.

— Как ты думаешь, какой срок жизни у спектакля, нет ли у тебя ощущения, что пора заканчивать?

— Я думаю, что скоро пора заканчивать. Такой формат слишком долго играть сложно.

— То есть ты думаешь, что уже достаточно много людей знают о тебе практически всё?

— Да-да! (смеется). В Питере сейчас показываем его довольно редко. Мне кажется, в этом сезоне раза три всего сыграли, но мы с ним гастролируем. Интересно, что когда я с ним куда-то езжу, мне его как будто легче играть. Все незнакомое меня очень бодрит и подначивает. Когда я приезжаю в новый город и перед спектаклем гуляю по его улицам, сами собой всплывают ассоциации, и эти воспоминания и сюжеты я добавлю в показ. Например, не так давно были с ним в Красноярске. Там была девушка, которая перебрала и комментировала все от начала до конца. И это был один из самых лучших спектаклей. Я была супер собрана и для меня это прям такое вау, вот сейчас-то я поиграю (смеется)! 

А еще одним из лучших оказался показ в музее театрального искусства. Когда мы пришли на площадку, я была слегка шокирована. Там же бархатные шторы, как я смогу вписаться в это все? Это пространство просто сожрет и победит меня на все 100%.  Ведь обычно мы играем в барах. Поэтому мы купили семь литров «Жигулевского». И было просто великолепно, мы подкупили всех. По моим ощущениям это был просто люкс!

— А как часто происходит взаимодействие в спектакле?

— Сильно зависит от того, где играем. Если это бар, то люди более расслаблены, а если театральная площадка, скажем, как «Скороход», то люди приходят как в театр. Обычно бывает один какой-то человек странный, активный, необычный, которого я замечаю и работаю на него. Вот недавно в Калининграде был такой парень. Он был очень искренний и я говорю: “Андрюха, давай, помогай мне!” (смеется)

Но так бывает не всегда. Иногда все проходит хорошо, ровно.Но мне интересно, когда  нестандартно все. За такой короткий промежуток времени (осенью спектакль отметит трехлетие) сыграно довольно много. Когда-то я и пять раз в месяц его играла. И понимала, что это слишком. Казалось, начинаю сходить с ума. Но эта работа дает мне очень много энергии. Осознаю, что нельзя эксплуатировать эту историю бесконечно, но это идентификация, она меня прямо вдохновляет. Ко мне подходят люди после спектакля, и я понимаю, что для них это было важно. После такого ясно: я живу не зря.

— А часто подходят?

— Часто. Формат такой.

— География Леса. Какова она на сегодняшний день?

— Пока четырнадцать городов, причем один из них в Казахстане. Туда я поехала к лучшему другу, мы не виделись довольно долго, он иммигрировал. Я сказала ему: “Если я еду, давай и спектакль сыграем в Алматы!”

— Как обычно все происходит?

— Зовут обычно те, кто на местах занимается частным театром. Удобство в том, что я езжу с одним портфельчиком. Нет какого-то сверхъестественного реквизита. Это очень бюджетно, поэтому часто зовут на какие-то фестивали. 

— В прошлом году «Лес. Ангелина» был номинирован на «Золотую маску». Было ли это значимо для тебя?

— Да, для меня это было безусловно важно. Ведь я человек, который приехал из маленького города. Для меня это было профессионально очень важно. Сейчас, конечно, я на какие-то вещи уже и не обращаю внимания.

Театр ненормативной пластики

— А как с Театром ненормативной пластики пересеклись?

— Все началось с «Конца света», куда меня позвал Борис. А после Роман Каганович (режиссер ТНП) пригласил меня в «Физику трущихся поверхностей».

— Как тебе работается с Кагановичем?

— У меня супер мэтч. Я даже не могу сказать, что я ненавижу Кагановича, нет (смеется). Он интересный тип. 

— Слышала, часто он бывает жестковат в работе.

— Со мной нет. Работа с каждым режиссером — это ваша с ним игра. И со всеми она своя. И эта вот игра с Ромой мне нравится, я, в основном, получаю от нее удовольствие. Рома говорит, что мы нормально работаем, потому что я злая, как и он (смеется). Шутки или еще какие-то вещи меня не обижают. Он меня никак не травмирует, но понятно, что есть какие-то непростые вещи. И с Борисом мне намного безопаснее. Но при этом игра с Ромой меня задорит. 

— Так с кем интереснее?

— Борис — он как ангел, а Рома — как демон, и они сидят у меня на разных плечах. Когда с Павловичем — я лучшая версия себя. А с Кагановичем — худшая версия себя. Но зато с Ромой весь мой треш выходит, и мне становится хорошо (смеется). Парадоксально, но так и есть. И я очень благодарна Роме за то, что я могу проявлять свою не самую лучшую сторону, и мне в этом не плохо. 

Тот стендап, который есть в «Физике» я могла сделать только с Кагановичем. Там абсолютный, классический стендап. Эта работа вообще у меня вызывает большую радость. Не знаю уж, как смотрят на это зрители в зале…

Я приношу какую-то грязь, а он — вообще супер (смеется)! Борису бы я такое постеснялась принести. 

— В одном из твоих интервью я услышала, что твой способ закрываться от мира — это радикальная откровенность. Поэтому вопрос о том, насколько тебе комфортно в этом, отпадает или все-таки..?

— Этот способ выработался не в театре, а задолго до. Он родом из жизни. Для того чтобы оградиться и защититься, лучше я все скажу сама, чтобы потом мне никто не мог ткнуть пальцем в то, какая я. Это меня отлично оберегает и сохраняет. 

— Хорошо, с точки зрения откровенности понятно, но как тебе дается этот спектакль с точки зрения физической подготовки?

— Спорт я ненавижу и все, что с этим связано. А занятия в спортзале кажутся мне совершенно бессмысленным делом. Мотивация красоты тела в этом случае у меня не срабатывает. Мне нравится заниматься чем-то, что прокачивает мои скиллы. Вот танцы, например, это совсем другое дело. Все мои хобби связаны вообще с моей профессией, все в дом! И когда я шла на «Физику трущихся поверхностей» я думала, что преисполняюсь в своем теле. Вместо зала накачаюсь и будет все супер. В итоге, я говорю половину спектакля (смеется)! В общем, не преисполнилась и, когда смотрю видео со спектакля, вижу свое слабое тело, меня это расстраивает. Но мы все равно продолжаем тренироваться. 

— Ты имеешь в виду, репетируете?

— Нет, мы тренируемся. И это абсолютно добровольно. 

— Да, как не крути, в актерской профессии качество тела имеет значение.

— Да-да, ненавижу это (смеется)!

— Если тебе так хорошо удается стендап, не хочешь ли больше внимания уделять этому?

— Раньше я занималась стендапом. Но тут меня все-таки смущает, что это как бы развлечение. Для того, чтобы продавить свой формат, нужно время и силы. Чтобы качественно заниматься любой деятельностью, все свое время нужно посвящать этому делу. А я сейчас посвящаю его театру.

Юмор писать очень сложно. И это не то, куда ты можешь влететь на раз-два. Это так не работает, хотя, со стороны именно так и кажется.

Тут то же самое, что и с кино. Если хочешь сниматься в кино, бросай все и занимайся только этим. А еще мне кажется, что у меня не фотогеничное лицо. Записывала тут поддерживающее видео заболевшему одногруппнику, а когда общее видео смонтировали, я поняла, что выгляжу хуже всех. Ведь я даже в обычной жизни не крашусь, только на сцену.  

— И у тебя хватает чувства юмора шутить на эту тему.

— Я просто спокойно к этому отношусь. Недавно вот заметила, что стало очень много седых волос. И я отношусь к этому, как к прикольному изменению. Ведь физически я это никак не ощущаю. Но оно есть! Какой-то очередной этап. 

В этом смысле философии Бибихина мне очень много дала. Вот особенно принятие того, что все так выпало. Я понимаю, что моя внешность не идеальна, но люди, в основном, хорошо ко мне относятся и любят меня. И со мной общаются не потому, что я очень красивая. Это меня радует. А еще я веселая, у меня есть чувство юмора. То есть одно компенсирует другое.

Конец света, моя любовь

— Когда я готовилась к интервью, листала твой ВК. Помнишь, раньше было модно делится мыслями на стене. Так вот, первая запись на твоей стене была о конце света.

— Боже мой, что там может быть написано? Почему я не почистила это до сих пор (смеется)?!

— Вечеринка сгоревшей юности значит. Скажи, когда-нибудь кто-то из зрителей выходил к микрофону?

— Один раз, но это было на сдаче. А парень, который вышел, был артистом. Больше никто и никогда. Но мы там этого и не предполагаем.

— А если вдруг?

— Так вообще супер!

— Это был бы наверное очень интересный опыт. Для меня «Конец света, моя любовь» очень терапевтичный спектакль. А для тебя? Ведь, если я правильно понимаю, каждая из участниц приносила свой рассказ, по которому делала этюд, а значит, что-то в нем отозвалось.

— Если честно, я вообще не знаю, насколько для меня применимо понятие терапевтичности. У меня бывает, когда отыгрываешь спектакль и после просто становится хорошо. Но катарсис происходит не всегда. Может, мне просто не близко слово “терапевтичность”.

А про этюды — у Горбуновой крутая проза и стихи, и там было из чего выбирать. У каждой из нас, наверное, была своя книжка, которая больше заходила (в спектакль вошли рассказы из книг Аллы Горбуновой «Конец света, моя любовь», «Другая материя», «Вещи и ущи», «Лето»). Например, мой монолог психолога из «Вещи и ущи», у Юли много из «Лета». 

— Мне, если честно, показалось, что эти все книги — автобиография самой Аллы. 

— Да, у меня то же самое ощущение. Это такая бесконечная фиксация себя, которую она транспонирует, перемежает героев местами. Они возникают в других книгах. У меня даже случались совершенно внезапные открытия спустя какое-то время, как мы начали играть. Так, подождите, вот тот человек, он же вот ЭТОТ человек!!! Например, психоаналитик возникает еще и в другой истории. В общем, они там все по ее этой вселенной путешествуют. Есть вот вселенная Marvel, а есть вселенная Аллы Горбуновой.

Когда Борис позвал меня, я ничего у нее не читала и начала с «Конца света». И одна из первых глав была о том, что они сидят и бухают на рынке. И я подумала: ну понятно, почему меня позвали. А я прямо сидела и бухала на рынке. Многое совпало. Хотя, конечно, я не из ее времени совсем. Да и контексты Петербурга у нас совершенно разные, но, тем не менее я понимаю: окажись я в то время в Петербурге, думаю, ходила бы там же и пила.  

Смена персонажей в этом спектакле вызывает у меня дикий кайф. Я вообще сначала не понимала, как я это буду делать. Я в театре-то мало работала. Говорить про себя я могу, а вот играть спектакли… А тут у меня двенадцать переодеваний. Я даже не могла понять, как мне организовать пространство. Ведь придя на площадку, нужно понять где все разместить, чтобы в нужный момент и в правильном месте все найти. А еще же надо что-то играть, а я ничего не играю! (смеется). За две недели до премьеры я была практически при смерти. Но у нас супер команда, все спокойные. Никто никогда не повышает голос, и все занимаются своим делом. И меня это как-то успокоило. 

— Работали ли с Павловичем по персонажам? Обычно на этапе читки и разбора режиссер рассказывает артистам о персонажах, но насколько я знаю, он так не работает. 

— У Бориса есть дар: он создает такую безопасную зону, в которой ты можешь сделать все, что хочешь. А он лишь направляет, предлагает изменить угол зрения. Он никогда не говорит: это плохо, или что ты не прав. Предлагает обратить внимание на конкретный текст и попробовать поработать с ним. 

Мы познакомились с Аллой, она нам дала все свои тексты, которые у нее есть — и прозу, и стихи. И мы сидели вот с этим навалом текста и сочиняли. Потом мы приходили и показывали то, что нам казалось важным. Изначально этюдов было очень много, но постепенно количество их сокращалось, мы меняли порядок сцен. То есть не было такого, чтобы каких-то персонажей прорабатывали и обсуждали, что нужно что-то поменять. Нет, такого не было.

Рыжий

— Когда ты приезжаешь в Петербург уже взрослым и сформированным человеком, понимаешь, что тут совершенно иные значимые ориентиры, такие как Бродский, Рыжий, Довлатов, Хармс.

— Вот допустим с Довлатовым не сложилось, хотя темы похожие. Хармс тот же да, а Довлатов нет. 

А что есть Борис Рыжий я узнала до переезда. Я училась в Екатеринбурге, он же оттуда и когда последний раз была там, ездила на его могилу. Я повернута на нем!

— Что для тебя значит его творчество?

— Все, что он пишет, это как будто про меня. Он певец всех моих депрессий, для меня он идеальное сочетание. Он мой любимый мужской типаж в театре и, вообще, в культуре. Это парень со двора, который читает умные книжки, но при этом умирает от алкоголизма.

— Это же классический русский мужчина девяностых.

— У меня есть любимый артист Ваня Решетняк, вот он мой идеальный типаж в театре, он для меня с Рыжим как будто на одной ступени стоит. Самобытный, ни на кого не похожий. 

— Сейчас много читаешь?

— Это очень смешно, но я решила, что у меня этот год будет годом чтения. Это я сама для себя придумала, потому что мало читаю. Три месяца все шло хорошо, а потом я уехала по работе и стала читать намного меньше, но собираюсь к этому вернуться. Раньше занималась автофикшн, и сейчас пытаюсь следить, что происходит в этом поле. Надо больше читать современной драматургии, чтобы понимать, с точки зрения профессии, что происходит.

— Что из того, что сама смотрела в театре, что запомнилось и оставило след?

— Это очень странно, но мне кажется, самое большое впечатление произвело на меня видео спектакля с лаборатории Коли Русского «Серая радуга». Впечатлил способом мышления. Когда что-то происходит на сцене, а ты не можешь понять, как он это придумал и сделал. 

А второе яркое — спектакль Юрия Погребничко «Три музыканта и моя Марусечка». Когда смотришь его, сразу понимаешь, что внутри есть какие-то правила, которые тебе неведомы. Кажется, что действия героев на сцене обычные, но это не так. Вроде и песни поют, а тебе это все в душу попадает и бередит. Вот это круто.

И, наверное, третий, я смотрела его еще в институте, — «Бросить легко» театра Наций в постановке Руслана Маликова. Он состоит из монологов людей, употребляющих наркотики. Но не все участники — актеры, некоторые были действительно употребляющими. Меня тогда накрыло так после просмотра, что я просто, не прекращая, рыдала три дня.

— Увидела, что на букмейте есть аудиокнига, в записи которой ты принимала участие. Расскажи об этом опыте.

— О, это был интересный опыт. Я очень волновалась, потому что мне кажется, у меня есть легкая форма дислексии, мне сложно читать с листа вслух. То есть, если где-то в спектакле есть какая-то читка, то я, скорее всего, выучу этот текст наизусть.

— Хотела бы это повторить?

— Да я вообще абсолютно открыта всему новому и разному. Это как и работа с разными режиссерами расширяет твое поле. Ведь каждый открывает в тебе что-то свое. Для меня уровень крутости взаимодействия с человеком определяет то, могу ли я с ним придумывать, когда с партнером по сцене можно наперебой предлагать одно, другое, третье и пробовать это все. И это не всегда зависит от опытности артиста. Иногда бывает крутой актерский состав, но мэтча не случается. А еще у меня большая тоска по драматическим работам, но пока нет предложений.

— А есть режиссер, с которым хочется эти работы воплощать?

— Я бы хотела с Борисом продолжить сотрудничество. Я понимаю, что во мне есть еще что открыть. С Петром Шерешевским бы хотелось. А еще мне очень нравится один молодой режиссер Артем Устинов из Самары. Он очень классный, остроумный. В нем есть интеллект и чувство юмора. Есть интерес попробовать поработать с женщиной-режиссером.

А еще есть один художник по свету, с которым я безумно хочу поработать. Уже есть список людей, которых я бы хотела видеть в своей команде, когда решу сделать какой-то проект.

А если коснуться тех, с кем я уже был опыт сотворчества — Юлия Захаркина, она просто великолепна. Мне с ней прекрасно придумывать вместе. Она всегда включена, с ней как с партнером очень комфортно.

— А что по кино?

— Когда я переехала, у меня еще был какой-то, видимо, эмоциональный запал. Но пока я жила в Ростове, я больше снималась в кино, чем за все время жизни в Питере. А сейчас у меня такого запала на это нет. Все-таки, это другой формат. А я, как мне кажется, такой театральный задрот. Театральные репетиции — любовь моя. Даже игра в спектакле не доставляет мне столько удовольствия, столько доставляют репетиции. Это истинное наслаждение, и я кайфую. Ведь там я могу править, попробовать. Я никогда, как мне кажется, не играла на спектакле так хорошо, как на репетиции. А в кино ты ничего исправить не можешь.

Снималась я в основном в сериалах. У меня есть такая шутка, что мои персонажи — — женщины, которые либо уже сидят, либо собираются в тюрьму. А сейчас меня позвали на роль инспектора в тюрьму. Статус повышен (смеется)!

А самое лучшее, что запомнилось из съемок — играла у студентов Сокурова в дипломном проекте. Правда, результат не видела, но по ощущениям было супер. 

— Что для тебя дружба?

— У меня есть лучший друг, который живет в Казахстане, и мы давно не живем в одном городе. Но при нем я могу вообще все говорить, что есть. А он меня во всем примет. Чтобы я ему не сказала, он скажет мне правду. Если я сделаю ошибку, он мне об этом скажет. И он не поддержит меня, если я поступаю неправильно и иду на сделку со своей совестью. Когда я поступаю нечестно, он мне это говорит. 

— То есть для тебя в первую очередь важна честность?

— Честность и безусловное принятие.

— Что тебя свобода? Насколько она важна?

— В работе для меня это важно. Мне доставляет удовольствие, когда дают свободу. Что говорить, в каком формате и как. А свобода в жизни… сейчас сложно об этом говорить. Меня пугает радикализм. Но я как будто злюсь, что эти люди могут быть намного свободнее, чем я. Когда человек не мечется между двух стульев, выбирая один конкретный. У меня не получается быть настолько свободной. 

— А любовь?

— Это уверенность, где ты понимаешь, что вот этот человек, которого ты любишь. То есть не эмоции, а просто уверенность. Я, может, и кажусь эмоциональной, но у меня все через голову. Я очень прагматичная, люблю структуру, чтобы все мне было понятно.

— Вот это-то и удивительно, что с таким складом ты в актерстве.

— Мне голова мешает в работе, не удается ее отключить. И я понимаю, что я занимаюсь, в основном, не актерством, а саморежиссурой. То есть у меня всегда внутри каждого спектакля есть свой спектакль. Я придумываю конструкцию, и мне намного сложнее придумать персонажа. Хотя, в основном, работа артиста связана именно с придумыванием персонажа. Я сделаю все вокруг, придумаю предметы, чтобы они меня как бы прикрыли, чтобы я не играла. Потому что я не умею.

С Ангелиной Засенцевой беседовала Ася Подгурская специально для Musecube
Фотографии Натальи Тютрюмовой