Магия есть, она окружает нас везде и всюду. Магия – это не тогда, когда слушаешь байки о призраках, непрестанно льющиеся из телевизора, не тогда, когда какой-нибудь белый маг вылечит больную почку, и даже не тогда, когда Гарри Поттер победит Волан-Де-Морта. Магия – это когда настоящий артист поет песни настоящего артиста, и между ними, сквозь года, протянута тонкая и светлая нервущаяся нить. 5 ноября в Московском Международном Доме музыки состоится презентация новой пластинки Александра Ф. Скляра «Русское солнце», альбома-посвящения великому шансонье — Александру Николаевичу Вертинскому. В преддверии выхода альбома Александр Ф. Скляр побеседовал с нами. Мы сидим в атмосферных плетеных креслах на веранде и говорим о Вертинском. Скляр много курит, задумываясь, поправляет шляпу, и, кажется, за окном вовсе не 2012й год.

— Я вас поздравляю, поскольку понимаю, что для человека, бережно относящего к творчеству Вертинского, всем сердцем его любящего, такое событие является очень важным, едва ли не поворотным в судьбе. Поэтому от всей души примите поздравления.

— Спасибо.

— Я думаю, вы согласны с мнением, что лучше Вертинского никто его песни не исполнит. Зачем же тогда нужны интерпретации?

— У артиста всегда искус есть, услышав хорошую песню, примерить ее на себя. А у Вертинского настолько разные, необычные, ни на кого не похожие песни, что очень у большого количества артистов возникает желание ту или иную грань творчества осветить по-своему. Примерно такое же желание было и у меня, когда я лет 12 назад осмелился на публике исполнить какие-то его песни. С тех пор, я, конечно, расширил свой репертуар песен Вертинского, но до сих пор выбираю песни, которые могу на себя примерить. Есть какие-то песни, которые мне не так близки, например, какая-нибудь «Кокаинетка». А есть песни, которые ощущаю, как будто они мои. Я прекрасно понимаю, что они не мои, но это чувство какой-то артистической зависти: как, он сумел так написать, так выразить какие-то чувства, что я не смогу это так сделать, но я смогу это передать и наполнить своим содержанием. Именно эти песни и составляют мой репертуар Вертинского. То есть я не готов брать любые его песни, даже те, которые считаю удачными, а беру только те, которые мне очень близки. Я думаю, что это чувство у многих артистов рождается. Потому что эти песни выпуклые, рельефные. И зачастую, когда слушаешь и понимаешь, внедряешься внутрь этой песни, возникает чувство: господи, я все это понимаю, но мне не дано так сказать, поэтому я хочу это исполнить. С этим чувством и приступаешь к исполнению песен того или иного артиста. Самое странное, что с годами это чувство не проходит. Несмотря на то, что я стал на 12 лет старше и, казалось бы, много раз пел на концертах того же «Желтого Ангела», или «Дни Бегут», или «Палестинское танго», все равно исполняю каждый раз по-другому, нахожу внутренние нюансы, которые не высветил в предыдущих исполнениях. Было важно записать именно студийную пластинку, потому что здесь ты можешь все исполнить по максимуму, ты можешь довести песню до внутреннего состояния совершенства. А на концерте можно что-то не дотянуть. С одной стороны очень хотелось это сделать, а с другой стороны нет, потому что студию уже не изменить. Но в какой-то момент я почувствовал, что полностью дозрел до этого и что мне не станет неловко за это исполнение. Сейчас, когда переслушиваю наш первый опыт с Ириной Богушевской — «Бразильский Крейсер, мне видится такое количество недоработок в голосе моем, в подаче! И в тоже время у меня есть твердое ощущение, что те песни, которые я включил в пластинку, лучше уже не спою.

— А как песни отбирались в альбом?

— Альбом меньше, чем мой концертный репертуар. Но сюда вошли песни, которые я сам для себя пою максимально точно.

— Вот как раз вы упомянули Ирину Богушевскую, еще у вас был совместный, кстати говоря, весьма любопытный проект с Глебом Самойловым. Все-таки, наверное, есть разница между сольным исполнением и исполнением, скажем так, с компанией?

— С компанией легче. Ты как бы подзаряешься энергией своего партнера. Одному, конечно, труднее. И если бы у меня не было собственных опытов сольных концертов Вертинского, я бы за такую пластинку не взялся. Изначально был проект с Ирой, затем пришел Глеб, я каждый раз находил новые грани, в том числе и в исполнении Глеба. Мы же достаточно близко были на сцене, это же по сути наш единственный случай, когда мы на сцене так долго вместе. Целый концерт! Мы же не уходили со сцены. Он поет – я слушаю, я пою – он на сцене остается, слушает, потом мы вместе поем. Соответственно, ты очень близко видишь артиста, особенно такого яркого и неординарного артиста, как Глеб. Для меня это был очень важный и ценный опыт, и музыкальный, и человеческий. Вдвоем совершенно точно легче. Одному — это самое серьезное испытание. Я вообще думаю, что осмысленно выйти на сольное исполнение Вертинского может только артист с определенным опытом, потому что Вертинский в своем мастерстве достиг таких вершин! По молодости нам кажется, что любое море по колено, что все кругом дураки, и мы не понимаем, что все эти старые певцы и певицы делают на сцене. В запальчивости ты можешь схватиться за Вертинского, потому что хочется, но если ты уже какое-то количество лет просуществовал на сцене, если ты уже начал понимать, что такое песня, и снова начинаешь слушать Вертинского, то понимаешь: мама миа, неет, за это мне не взяться, рановато. Я убежден, что Вертинского надо петь в зрелом артистическом возрасте, должно быть лет 10 концертной деятельности за твоими плечами…

— Очень хочется, в таком случае, услышать историю, как вы познакомились с творчеством Вертинского.

— Я услышал «Желтого ангела» в исполнении Евгения Головина, но это не был какой-то конкретный момент. Это было очень давно, и пел он тогда ее часто. Общие впечатления я, конечно, помню, потому что они были очень яркие. Примерно к пятому курсу института я уже настолько много раз слышал от него эту песню, что успел за это время выучить ее наизусть, при этом ни разу не услышав выступление самого Александра Николаевича, потому что пластинок у меня, кроме советских, не было, а на советских пластинках этого исполнения, как вы знаете, нет. Поэтому я вот так и воспринимал себе Вертинского, как исполненного Евгением Головиным, и эта песня тогда вошла очень крепко в мой любительский репертуар. Я тогда достаточно часто пел под гитару, и мое выступление начиналось и заканчивалось именно «Желтым ангелом». Эта песня со мной прошла все те годы, и она осталась со мной, когда я начал петь уже профессионально, когда создал свою группу «Ва-банкъ». Позже я, конечно, услышал исполнение самого Вертинского, когда появилась возможность послушать какие-то его записи на пленках. И все равно я никогда эту песню не пел до выхода на совместную программу с Ириной Богушевской. Я помню, какое необычное ощущение у меня сложилось от того, как эту песню пел Евгений Всеволодович, и какое ощущение у меня было от самого Вертинского, исполняющего эту же песню, она совсем другая была. Вдобавок Женя никогда не пел последний куплет «И закрыв лицо руками, я внимал жестокой речи…» Неизвестно почему, ведь он знал всего Вертинского наизусть. Видимо, на то были какие-то личные причины. Потом мы с ним много говорили о творчестве Вертинского, Женя его ставил выше всех среди русскоязычных исполнителей. У него есть несколько любительских записей Вертинского, но больше он его не пел. Головин рассказывал мне о том, как был на нескольких концертах Вертинского, и ему было очень интересно, когда я рассказал, что Александра Николаевича очень ценил Высоцкий и считал себя в каком-то роде его учеником. Об этом мне рассказал Игорь Кохановский, которому посвящена песня Владимира Семеновича «Мой друг уехал в Магадан». И маленькое косвенное подтверждение этому мы находим в единственном коротком музыкальном номере, который Высоцкий позволил себе вставить в «Место встречи изменить нельзя». Это же была как раз идея Высоцкого, а не Говорухина. Высоцкий не должен был быть в фильме поющим артистом, тем более с гитарой, это был бы слишком прямой ход. Но как же совсем без песни? И вот, заметьте, играет он только Вертинского.

— Интерпретаций Вертинского много. Есть ли сейчас интерпретации, которые вам нравятся и, напротив, которые вы категорически отвергаете?

— Давайте обойдемся без имен, но я вам скажу общую идею: мне не нравятся все те исполнители, которые вольно или невольно подражают Вертинскому. Я считаю, это неправильно. Если у тебя нет своей манеры исполнения Вертинского, лучше за это и не браться. Александр Николаевич нам завещал, что настоящий артист всегда существует между двумя полюсами: один полюс — это твои ныне живущие поклонники, а другой – это вечность. И если первые тебе это простят, то вторая этого не одобрит, а она по сути важнее. Поэтому, если уж совсем неймется, то да, включи там, одно-два произведения в свой репертуар, но полностью погружаться я бы советовал только тем, кто уверен, что может найти свою интонацию. Под интонацией я подразумеваю все, в том числе и аранжировки. Должен вам сказать, что Вертинского чрезвычайно сложно аранжировывать оркестром. Вся тонкость и глубина его песен в паузах, в молчании, не менее, чем в мелодической линии, чем в аккордовой последовательности. А оркестр просто не сможет это сделать. Может быть, я ошибаюсь. Но пока не нашелся такой исполнитель, который меня опровергнет. Вообще, я бы хотел, чтобы появились какие-то новые интерпретации, которые нас потрясут, но дело это чрезвычайно сложное. Ну, и, конечно, должна остаться магия. Думаю, сама тема Вертинского не исчерпана будущими артистами, его еще захотят петь, и они убедят нас своими интерпретациями.

— То есть тема Вертинского актуальна, не исчерпана. А в чем именно эта актуальность?

— Как минимум лирическая составляющая – так вообще очень трудно написать. Он филигранно владеет русским языком, всеми богатейшими интонациями языка настолько, что переданные им эмоции буквально доведены до совершенства. Для того, чтобы так написать, нужен новый Вертинский, а такого на горизонте нет. Я считаю, такие фигуры появляются крайне редко, поскольку важно, чтобы это был человек сам пишущий, а не исполняющий чужое. Это очень редкое явление. Ожидать новой фигуры, адекватной Вертинскому, практически безнадежное дело. Вполне возможно, что в этой форме, именно в песенной, мы имеем единственный случай. Вертинский – это Моцарт в песне. Такого другого нет. Это абсолютная песенная величина, она и будет жить, пока ее никто не перекроет. Моцарт в данный момент — активный композитор, потому что его постоянно играют, и Вертинский — активный композитор, потому что его постоянно поют. Это в основном касается его лирической составляющей, а у него есть же еще ирония, философия, и эти моменты тоже зачастую актуальны. О том, как артист себя ощущает со своей публикой, лучше, чем в «Желтом ангеле», вообще сказать нельзя. Согласитесь, на эту тему очень мало песен, потому что тема очень сложная. Это прикосновение к таким глубинам, которые вообще в песне непросто выразить. И ровно столько, сколько будут существовать артисты, столько и будет актуальна эта тема.

— А если все настоящие артисты переведутся в наш суровый век?

— Все равно остаются какие-то пусть немногие, но настоящие, пронзительные артисты. Не только в песенном творчестве. Это сам по себе способ существования человека. До тех пор, пока человек существует, будет существовать артист. Другое дело, вы правы, они могут серьезно уменьшиться в количественном отношении. Артист – вечная профессия, и она будет существовать до тех пор, пока существует человечество.

— А есть ли у вас на примете такие артисты, которые будут продолжать эту линию…

— Линию Вертинского?

— Необязательно. Скажем так, те артисты, в которых вы не сомневаетесь в том, что они артисты. Я не говорю о том, что это должен быть уровень Вертинского, просто есть ли какая-то надежда на будущее поколение?

— Если говорить о молодом поколении, то большую надежду возлагаю на Игоря Растеряева. Мне кажется, за ним большое будущее, если ничто его не остановит в развитии, Я считаю, что состоявшаяся артистка – Ирина Крутова. Я не знаю, есть ли у нее свой песенный материал, написанный ей, или написанный для нее, но я думаю, что если он появится, она станет большой величиной. Состоявшаяся артистка – Инна Желанная, и как певица, и как артистка. (Глубоко задумывается) Но и этого уже немало. (Улыбается)

— Да, в принципе есть на что опереться, и не факт, что много лет назад списки были больше.

— Ну, если, например, взять тот период, активной работы Вертинского, когда он вернулся на родину, 1943 год. Из самопишущих он был единственный. А кто еще писал и исполнял свой собственный материал? Утесов, Бернес, Русланова, Шульженко – все пели чужой репертуар. И если бы на тот момент с ним было бы такое интервью, а очень жалко, что его не было, согласитесь, как было бы интересно послушать его мнение по поводу текущего положения дел на эстраде! Скорее всего он пожал бы плечами и сказал со свойственной только ему интонацией: (подражает Вертинскому) «Дорррогая, а я и не знаю!» А может быть, и назвал бы кого-то, о ком мы сейчас даже не вспомним.

— А так ли важно быть пишущим артистом? Вертинский — человек многогранный, он и автор, и композитор, и театральная составляющая в его фигуре важна…

— По большому счету, конечно, важно. Ты должен писать свои собственные песни. Следующая соспоставимая фигура с ним, это Высоцкий.

— А к чьему-нибудь творчеству, помимо Вертинского, вам хотелось бы также серьезно обратиться?

— В размере целиковой пластинки — только Вертинский. Отдельными произведениями можно было бы заинтересоваться Галичем, Визбором, но не на целую пластинку, не на целый концерт. Высоцкого я постоянно пою, но отдельные песни.

— То есть «Русское солнце» — это скорее альбом-посвящение?

— Я для себя это характеризую как заявку. Это моя заявка на переход в высшую песенную лигу. Если это заявка будет принята, то я буду переведен, если не будет, то придется еще работать.

— А есть ли, на ваш взгляд, какое-то особое лицо у публики, которая слушает Вертинского? То есть на презентацию пластинки могут прийти не только ваши поклонники, но поклонники именно Вертинского, которые хотят его услышать в вашем исполнении. Это какие-то особые люди, с особым складом характера, может…

— У нас же все-таки еще достаточное количество нашей публики, которая тонко чувствует русскую песню. Продолжают ценить тонкость и изящество стиля русской речи и чужды восприятию механистическому, которое нам предлагает наш нынешний век. Я говорю о тех людях, которые вдумчиво следят за нюансами мелодики, речи. Вот такие люди, мне кажется, придут. Я не беру только Москву, несмотря на то, что премьеру сыграю в Москве. Я много езжу по стране и играю на концертах одну-две песни Вертинского. Они, я вам скажу, производят впечатление, из чего я делаю выбор, что такой публики очень много. Не смог наш механистический век затушить в нас человеческое.

— На альбоме все-таки вы не совсем один на один с Вертинским. В записи же еще принимала участие Анастасия Вертинская. Зачем в пластинке появляется женский голос, читающий стихотворения?

— Мне очень хотелось, чтобы была какая-то смычка с реальным носителем крови Вертинского. Для меня это магическая штука. А как я еще смог это сделать, кроме как попросив одну из его обожаемых доченек, что-то прочитать на альбоме от имени своего отца? Я до этого слышал одно из стихотворений в ее исполнении на вечере в клубе «Эльдар», который проводил Эльдар Александрович Рязанов. Это был творческий вечер, посвященный Александру Николаевичу. Мне очень захотелось сохранить эту пронзительность. И вдвойне пронзительней, когда это читает его дочка, и втройне пронзительней, когда оно соотносится с песней «Доченьки». Ну не попытаться это сделать было бы просто грубейшей ошибкой с моей стороны. Поэтому я попросил о встрече с Анастасией Александровной, рассказал ей эту идею, показал список песен и попросил ее прочитать это одно стихотворение. Она оказалась настолько любезной, что прочла два стихотворения. Второе внесло дополнительную краску, я нашел ему место в канве альбома, и оно по-другому высветило песню в этом альбоме. Я считаю, это и есть духовная смычка, какой-то такой лучик.

— Ну, и последний вопрос, пожалуй что, главный. «Русское солнце». Почему такое название? Были ли другие версии, и как такое название появилось?

— Я хотел, чтобы название пришло, как откровение. И поэтому по мере работы над этим альбомом я не педалировал идею названия альбома. А оно не приходило. И уже все записали, а оно не приходило, и уже, слушая в очередной раз все, что мы записали, читая тексты, вдруг своими глазами это увидел:

Много русского солнца и света
Будет в жизни дочурок моих,
И что самое главное — это
То, что Родина будет у них!

Александр Николаевич сам подсказал название. И когда я его увидел, у меня не было никаких сомнений. Русское Солнце – это и есть Александр Николаевич Вертинский. Наше песенное солнце. Название, как я считаю, точное, и, тем более, пришедшее от самого Вертинского. Вся наша жизнь окружена знаками, надо их уметь вычленить и прочитать из всего окружающего нас круговорота жизни.

Скляр тушит очередную сигарету в пепельнице, тихонько напевая «Доченек» великого Александра Николаевича Вертинского. Я уношу с собой магию, поспешно шагая в 2012й год.

Беседовала Юлия Зу, специально для MUSECUBE

Фотографировал Иван Евлахов, полный фотоотчет здесь.