Юмор – как одобрение под маской осмеяния; ирония – как осмеяние под маской одобрения. Неутомимый сатирический задор, освещенный тонким лиризмом в описании русской жизни, такой родной, постылой и горемычной. Обычно этих компонентов достаточно, чтобы умчаться по гоголевской стезе – порой незаметно для самого автора. Тимур Шаов, воспевший, в частности, птицу-девятку – не Русь-тройку, а популярную в 90-е машину, – в своем творчестве постоянно блуждает среди великих писателей, в первую очередь, конечно, отечественных – настолько «пролитературены» его песни. Его можно сравнить с Аркадием Аверченко: не было, кажется, ни единой жизненной ситуации, предмета быта, рода деятельности, о которых Аверченко не написал бы юмористический рассказ. Так же и Шаов: трудно сказать, о чем он еще не спел, будь то серенада под московскими окнами в минус двадцать, семья, решившая завести тигренка, или волшебный напиток виски…
Галич, Окуджава, Визбор – не вызывает сомнений, что Тимур Шаов займет свое, достойное, место в истории авторской песни – в ряду этих выдающихся исполнителей. В дни первых презентаций нового альбома «При чем тут Фрейд?» Тимур Султанович любезно рассказал мне о принципах работы своей творческой лаборатории.
– Вы говорили, что никогда не бросили бы серьезную, настоящую мужскую профессию врача, если бы вам нормально платили и были бы надежды на достойную жизнь. Удивительный случай: получается, вы стали заниматься музыкой, чтобы зарабатывать. Как вам это удалось? Ведь большинство наших музыкантов вкалывает на «обычных» работах, чтобы была возможность петь, играть, выступать.
– Кому как повезет! А повезти должно как раз тому, кто вкалывает. Музыканты же разные бывают… Но вообще это очень сложная профессия. В Америке у меня много знакомых талантливых музыкантов, которые не могут прокормиться своим творчеством. Они подрабатывают, дают уроки… Пробиваются, в конечном счете, единицы, особенно, к примеру, среди классических музыкантов.
Что до меня, то я перестал заниматься медициной отнюдь не сразу. Почти три года я совмещал работу врача с концертами. В 1997 году, когда я еще жил в Черкесске, вышел мой первый диск [«От Бодлера до борделя»]. И только в 1999-м я целиком сосредоточился на музыке – когда удостоверился, что смогу этим прокормиться.
– Вы начали с фразы «кому как повезет». А если абстрагироваться от везения?
– Конечно, удача – это лишь одна из составляющих. Если бы однажды я не послал кассету со своими песнями на Грушинский фестиваль, может, я до сих пор работал бы врачом. Но исключительно на везение можно уповать в лотерее – а дальше-то что? Нужно кое-что уметь. Кропотливая это работа – писать песни. Нудно! (Улыбается.)
– В чем всё же формула вашего успеха? Удалось занять определенную нишу?
– Думаю, да. Не скажу, что это какое-то глобальное направление, но свой стиль у меня есть. На стыке жанров работают немногие. А я люблю и рок-н-ролл, и бардовскую песню, и классическую музыку, и хорошую поэзию. В моих песнях происходит «замес» всего этого. В этом смысле я очень хитрый; ведь многие барды рок-н-ролл недолюбливают, а уж как относятся к бардам рокеры – известно: три аккорда, примитив… Я же люблю и тех, и других. (Улыбается.)
«БУДТО Я НЕ ДОКТОР СЕЛЬСКИЙ, А УЖЕ Я ПРЫНЦ УЭЛЬСКИЙ»
– Есть ли у вас какое-либо музыкальное образование? Или вы целиком и полностью самоучка?
– Есть, но самое начальное.
– Музыкальная школа?
– Можно сказать и так… Пару лет я ходил к преподавателю. Это была классическая гитара, всё по нотам… А в остальном новым аккордам мы учились друг у друга в беседках. У преподавателя звучала песня «Во поле береза стояла…», в беседках играли Beatles. Так что образование в основном дворовое.
– Вокалу когда-нибудь учились?
– Нет.
– Откуда в вас такой артистизм? То, как вы вживаетесь в образ, перевоплощаетесь во многих своих песнях (то в гопника, то в рэпера, то в товарища Берию, то в представителя какой-либо другой национальности), порой просто поражает.
– Откуда артистизм? Ох, сам не знаю… (Смеется.) Впрочем, в школе я с удовольствием посещал драмкружки. В одной из постановок – это был смешной детский спектакль, в котором мальчик, по сюжету, собирал робота, – я сыграл главную роль и получил приз.
Театр для меня волшебство. Я – театроман, точнее театрофил.
– Часто ходите в театр?
– Периодически.
– Какой театр любимый?
– «Мастерская Петра Фоменко». Особенно в тот период, когда Петр Наумович был жив. Но Фоменко мне всё испортил – после него мне тяжело смотреть другие постановки. Для меня это – эталон! Хотя интересные современные постановки бывают в «Гоголь-центре». Так, недавно я ходил на замечательный спектакль о Пастернаке… Плюс Веня Смехов с прекрасным поэтическим представлением «Нет лет» на стихи Евтушенко, плюс «Онегин» Туминаса в театре Вахтангова. Приятно, что наша театральная жизнь – бурлит.
Я обязательно куда-то хожу, ибо для творческого человека очень важно насыщаться. Театры, музыка, музеи – из всего этого варева ты потом готовишь свои собственные блюда.
«В ТУАЛЕТЕ ЕСТЬ БУМАГА – Я В ПИСАТЕЛИ ПОЙДУ»
– Многие ваши тексты, как говорится, на грани фола. Вы не гнушаетесь некоторых «физиологизмов», перечисляете разнообразные приземленные болезни, заболевания. Что это – присущая многим врачам откровенность в такого рода вещах?
– Не знаю, почему все считают врачей грубоватыми… Хотя, может быть, они действительно несколько циничны в силу специфики профессии, которая предполагает необходимость хладнокровно делать людям больно.
Это, как мне кажется, клише. Дело не в том, что я врач; просто я люблю сленг, жаргонизмы; я – дитя улицы. В нашем дворе было намешано многое: и дети партийных работников, и отсидевшие, и шпана. Да, в моих песнях я хожу по грани – но, заметьте, никогда не переступаю ее.
В этом смысле мне не очень нравится группа «Ленинград». Я не переношу публичного мата, особенно в присутствии женщин. А если уж сами женщины при этом матерятся – это всё… (Машет рукой.)
– Вы только что сказали, что профессия врача учит делать людям больно. Есть мнение, что и искусство – это умение делать больно.
– Фраза, конечно, красивая, но… Вот недавно я посмотрел «Нелюбовь» Звягинцева – да, этот фильм делает больно. Или шикарный «Левиафан». Но есть то, что делает больно, чтобы вылечить; и то, что причиняет боль ради боли, ради какого-то эпатажа.
– И есть группы, вроде упомянутого «Ленинграда», которые не в состоянии сделать больно в принципе.
– Да «Ленинград» вообще группа довольно гламурная! То, что вокалист матерится, совершенно ни о чем не говорит… Но настоящее искусство не обязательно причиняет боль. Я бы сказал, что оно обязательно рождает у аудитории отзыв. Меня, например, либо ругают, либо очень любят – и это хорошо, плохо быть где-то посередине.
– Ну да, ваши-то песни скорее приносят слушателям наслаждение.
– Моя задача – вызвать смех, и через этот смех заставить задуматься.
– Как вы сами проводите границу между тем, какие выражения употреблять можно, а какие нельзя, какие можно или нельзя затрагивать темы? Во многом именно об этом ваша песня «Разговор с критиком».
– Петь, по-моему, можно на любые темы. Единственное, – и я постоянно говорю об этом в интервью, – неприемлемо смеяться над людским несчастьем, над больными, убогими, сирыми… А вот над мерзавцами смеяться надо. Они не обращают внимания на публицистику, которая указывает на их ошибки, которая клеймит их в жестокости; но во все века мерзавцы боялись предстать смешными. Это снижает пафос: он же такой великий – а тут над ним смеются!
– Тогда задам вопрос иначе: что для вас пошлость?
– Тут я готов дать четкое определение: пошлость – это серость, банальность, которая выдает себя за высокое искусство. Смотришь какой-нибудь концерт, выходит человек во фраке, рядом с ним – симфонический оркестр и красивые женщины на подпевке, а на выходе – ничтожная банальщина.
«Я ФУФЛО, А ОН БЕЛИНСКИЙ – ВЕСЬ НЕИСТОВЫЙ ТАКОЙ!»
– Текст песни «Не ходи!» был, очевидно, навеян вашей многолетней врачебной практикой. Вспомните, пожалуйста, самые невероятные / горькие / трагичные / смешные случаи.
– Всё это уже быльем поросло. Скажу только о трагичном. Когда люди умирали, – а я и в инфарктном отделении поработал, – это запоминалось на всю жизнь.
Я был хорошим доктором. Пациенты меня любили. И до сих пор меня на родине помнят: когда приезжаю, меня встречают добрым словом, говорят, что я был очень внимательным, что теперь таких врачей нет.
– В творчестве вы весьма самокритичны – настолько же, я бы сказал, самоироничны, как и в отношении других героев ваших песен. В жизни вы точно такой же?
– Да, конечно! Самоирония, самокопание… Я очень закомплексованный человек. Вот, например, недавно состоялась презентация моего нового альбома. Все говорят, что концерт получился прекрасным, а я сижу и прокручиваю в памяти выступление, фиксирую каждую ошибку, недоработку… Да и песни мне мои не нравятся! Видимо, таковы особенности психики. Но это лучше, чем тупое самодовольство.
– Сказал же Пушкин, обращаясь к поэту: «Всех строже оценить умеешь ты свой труд…».
– Абсолютно верно! Раз Пушкин так сказал, значит, надо согласиться. (Улыбается.)
– У меня сложилось впечатление, что вам самому ваше творчество дает терапевтический эффект.
– Творчество, написание песен – это уже вся моя жизнь. Когда я не работаю, когда у меня нет концертов или поездок, когда появляется чисто свободное время, – я уже нервничаю. Ну, смотрю дурацкий телевизор, ну, в шахматы в интернете часами играю… Жена говорит: «Несчастный! Просто отдыхать ты уже не можешь!»
«ПАЛЬТО НАМЕДНИ ЗАБЛЕВАЛ – ХОРОШЕЕ ПАЛЬТО!»
– Насколько интересуется вашим творчеством ваша жена? Может, советует что-то, может, она первая, кому вы исполняете только что написанное…
– Нет-нет, слава богу! Мне бы этого и не хотелось. Семья есть семья, а работа есть работа. Жену я ночами не бужу, чтобы представить ей на суд свои творенья… потому что к песням своим я отношусь весьма критически. Нет, жена слушает эти песни потом, как и все.
– Скептическое отношение к творческому человеку со стороны его родни, – то, что описано, например, в песне «А Мусоргский бухал!», – это из вашего личного опыта (хотя бы отчасти) или из заимствованного?
– Нет-нет, не надо путать лирического героя с автором.
– И всё же: каким было отношение семьи к вашим песенным, артистическим начинаниям на разных этапах – когда это было лишь увлечение, когда вы стали совмещать, когда это превратилось в полноправную профессию?
– Скажу одно: семья гордится мной! Гордилась мною и тогда, когда я был доктором. Хотя когда я только стал бардом, дети, немного стесняясь, еще говорили по инерции, что папа – врач. Старший сын давно всё прекрасно понимает, младшая дочь – пока еще не совсем. Но она побывала на концерте, ей понравилось; думаю, и она уже поняла, что папа делает что-то хорошее.
– Не было ли такого, что вас отговаривали?
– Упаси бог! Наоборот, когда вопрос встал ребром – менять ли профессию, переезжать ли в Москву, именно жена его и решила. Я колебался и спросил ее мнения. А она ответила: «Да чего тут думать?! Конечно, надо ехать!» Как будто это было что-то самой собой разумеющееся. Почувствовав ее уверенность, я успокоился.
– Теперь давайте подробнее о ваших детях. Сколько их у вас? Чем занимаются?
– Трое. Старший совсем взрослый, окончил ординатуру по сосудистой хирургии. Средняя дочь окончила магистратуру в Высшей школе экономики – специализируется на рекламе, компьютерном дизайне. Младшая дочь – пошла в пятый класс.
«ОСТРОВСКИЙ – ЧТО ДЛЯ НИХ? НЕ “ЛЕС”, А ТЕМНЫЙ ЛЕС»
– Шмитовский проезд – это ведь, по сути, в центре Москвы, а не на окраине, не в каком-нибудь печально известном Южном Бутове, как можно подумать, судя по одной из ваших песен. Не вводите ли вы здесь слушателей чрезмерной иронией в заблужденье? Может, и вправду к вам сюда президент иногда по воскресеньям заезжает?
– (Смеется.) Мы очень любим наш Пресненский район, никуда не хотим переезжать. А в песне этой, конечно, много иронии. Пусть в сознании слушателей Шмитовский таким и остается – овеянный легендами.
– До того как я узнал, что по специальности вы врач, меня не покидало стойкое ощущение, что вы получили прекрасное филологическое образование. В крайнем случае – философское, хотя именно литературные подтексты можно обнаружить в ваших песнях чаще всего. Ваша эрудиция, широкий кругозор впечатляют. Как получилось, что врач оказался настолько начитанным?
– Чтобы быть начитанным – надо просто читать! (Улыбается.) Начитанным оказался не врач, а тот мальчик, который штудировал большую родительскую библиотеку. Книги в те времена достать было трудно, но мама имела такую возможность – на базах, как тогда говорили. Причем многие книги она покупала в двух экземплярах, чтобы они потом достались в наследство и мне, и моему старшему брату. Я действительно много читал. Вот нынешним детям привить такую же любовь к чтению трудно, ибо в их распоряжении слишком много видеоинформации, слишком наглядной, «разжеванной». Впитывать ее гораздо проще, а это безобразие, потому что когда человек читает, в его мозгу возникают картинки, – мозг работает! Для развития ребенка это очень важно. Я бы вообще запретил пользоваться всеми этими гаджетами лет до двенадцати… сказал я, у которого дочь без гаджета зубы почистить не может!
– Как же вам удалось всё успеть? И во дворах вы пропадали, и книги читали…
– Тогда всё-таки не было такого массива информации: по телевизору смотреть было нечего, особых развлечений тоже не существовало… Поэтому – либо на улице с ребятами бегаешь, либо дома сидишь, читаешь. На чтение времени было очень много. Да его и сейчас можно найти – это всё отговорки. Если не сидеть так долго в социальных сетях – сколько ж книг можно прочесть!
– Хочу спросить о вашей личной библиотеке. Насколько она богатая? Многое, как вы сказали, осталось от родителей, много книг вы наверняка накопили сами.
– Да, родительскую библиотеку мы с братом поделили. Иногда пополняю библиотеку уже самостоятельно. С другой стороны, сейчас же развиты электронные книги. Я, конечно, люблю держать в руках настоящую – так приятнее, – но я понимаю, что подчас гаджет удобнее. Перед тем как отправиться в поездку, я обязательно скачиваю несколько книг в электронном виде.
– Есть ли у вас какие-то редкие издания – книги, которыми вы особенно гордитесь?
– Ну да, есть, например, замечательное редкое издание Гоголя. Какие-то редкие издания мне дарят… Но коллекционером книг назвать себя я всё же не могу. Мне больше нравится читать, чем собирать.
«…А КАКОЙ ЗДЕСЬ ПАСТЕРНАК! ГОРДИЛСЯ САМ Б БОРИС БЫ ЛЕОНИДЫЧ!»
– Просвещенный слушатель может найти в ваших песнях многочисленные аллюзии, в том числе на такие, я бы сказал, нетривиальные, не массово известные произведения, как «Пегий пес, бегущий краем моря» Чингиза Айтматова. Какими книгами вы зачитывались?
– В детстве обожал «Буратино», «Чиполлино» Джанни Родари, произведения Туве Янссон, Астрид Линдгрен. Это всё добрые книги с прекрасным юмором. Кроме того, мне нравилось нечто благородное, крапивинское – есть такой писатель Владислав Крапивин. Зачитывался его «Мальчиком со шпагой». Конечно, глотал фантастику…
Потом, повзрослев, открыл для себя «Сто лет одиночества» Гарсиа Маркеса: эту книгу принес брат, а я ее у него «подворовывал». Помню, как я обалдел от этого жанра реалистической фантастики… Были у меня периоды увлечения Достоевским, Гессе, Кортасаром, японцами – Акутагавой, Кобо Абэ. И я всегда увлекался Гоголем.
В нашей компании так повелось: кто-то «надыбал» книгу, а потом все читали ее по очереди. Например, «Мастера и Маргариту» Булгакова мы читали по фотографиям: роман этот напечатали в журнале «Москва», кто-то его отснял, и по рукам ходила стянутая резинкой пачка фотографий.
– Что читаете сейчас?
– Мемуары, биографии. Любую документальную прозу, связанную с Пушкиным. Удивительный был человек! Я так люблю умных людей с чувством юмора – у Пушкина оно было поистине грандиозным.
Конечно, читаю классику. Снова увлекся Толстым. «Война и мир» – нечто красивое, увлекательнейшее! Этого писателя начинаешь понимать с годами; вообще с возрастом многое видится по-другому. Например, ныне мой любимый роман Булгакова – это «Белая гвардия», а не «Мастер и Маргарита». Всё больше внимания обращаю на слог, на построение фразы – в плане стилистики Булгаков для меня номер один.
А Бунин – ну Бунин же!..
Конечно, из классики по нраву мне не всё. Так, Флобер для меня скучен – Мопассан нет, а Флобер – да. Не могу почему-то читать «Сагу о Форсайтах»…
– Вы упомянули несколько русских классиков, особенно отметили Булгакова. Ваше творчество полно примеров остроумной языковой игры, что свидетельствует о поразительном чувстве языка. Что для вас русский язык?
– Ну, я человек только русского языка – и потому русской культуры, несмотря на происхождение. Ну, что для меня русский язык? (Задумывается.) Пусть это будет заблуждением, – ведь иностранных языков я не знаю, – но я скажу, что, по-моему, русский язык – самый богатый и красочный. Хотя те, кто в совершенстве владеют английским, наверняка возразят мне, что и у английского – масса плюсов. Как и у многих других языков. Но для меня именно русский язык – кладезь.
– В 2007 году вышла книга ваших песен «Синяя тетрадь», которую вы предварили небольшой талантливой автобиографией. Пишете ли вы прозу?
– Нет, мне кажется, что написать хорошую прозу – это очень сложно. Сложнее, чем стихи. Впрочем, и хорошие стихи написать, разумеется, нелегко.
Считаю, что прозе необходима некая самоорганизация. Я хорошо понимаю Довлатова, который придумал для себя правило: каждое слово в предложении должно начинаться с другой буквы. Нельзя совсем уж растекаться мыслью по древу – иначе получится графомания. Хотя здесь не нужно искать рифм, проза должна быть лаконичной, правильно построенной.
– Ритмизованную прозу разрабатывал Шаламов.
– Да, у него, я бы сказал, такие холодные поэмы в прозе.
– Вы уже говорили, что пишете тексты песен, а не стихи. Как бы вы сформулировали разницу между этими понятиями?
– Когда пишешь песню, выстраиваешь гармонию музыки и текста. В нее входят и артистическая подача, и интонация, и различные музыкальные аспекты… Это вообще другой жанр. Я не приветствую, когда мои тексты читают – хотя многие говорят, что получают от этого большое удовольствие. И всё-таки без музыки это только 50 процентов.
«ОХ, НЕПРАВИЛЬНО МЫ ПИТАЕМСЯ И ХУДЕТЬ МЫ НЕ ПЫТАЕМСЯ»
– Многие ваши песни представляют собой социальную сатиру. Почему именно сатирическое направление вы избрали для себя как одно из основных?
– Просто мне интересно об этом говорить…
– Наболело?
– Да вы знаете, пожалуй, что да. Наболело – а сейчас болит всё больше. Посмотрите, что у нас творится! Что же еще писать, как не социальную сатиру! Я готов уйти из профессии, если всё у нас станет хорошо, – я готов писать лирику. Как говорил Жванецкий, я всегда в выигрыше: будет всё хорошо – будем жить хорошо, будет плохо – у меня работа будет.
– Если бы вас попросили охарактеризовать себя одним словом, что это было бы? С точки зрения жизни, с точки зрения творчества, музыки…
– Одним словом? (Задумывается.) Я бы назвал себя добрым раздолбаем. Без отрицательной коннотации. А если именно одним словом…
– … может, гедонист?
– Может быть. Но гедонист мало делает. А когда много работаешь, назвать это гедонизмом трудно. (Смеется.)
– Не обвиняли ли вас в снобизме, занудстве?
– В занудстве?! (Удивленно.) Нет. В снобизме – тоже никогда.
– И это притом, что в ваших песнях столько сложных отсылок, заимствований, подтекстов…
– Так и хорошо! Стиль такой – не меняться же на старости лет.
«ЗАНЯТА МОЯ ПАСТВА ЗАХВАТОМ ЧУЖОГО ПРОСТРАНСТВА»
– Было ли у вас такое, что вы проснулись знаменитым?
– Нет. Всё шло постепенно. Да и жанр не тот – чтоб просыпаться знаменитым.
– Тем не менее, далеко не у каждого исполнителя (или группы, не суть) есть не только будничные ныне сообщества в социальных сетях, но и собственный сайт и, главное, целый огромный форум, где поклонники обсуждают каждое слово в песне, наизусть знают подробности биографии кумира…
– У меня действительно очень хорошие… не поклонники, но ценители. Потому что это всё очень умные, интеллигентные, начитанные люди. А «поклонники» – слово всё-таки несколько уничижительное: от слова «поклоняться», а это – перебор. Ценители моих песен находят в них что-то свое; они видят, что мы – одной крови, одних корней. Слава богу, эти замечательные люди организовали форум, ходят на мои концерты…
Сайт – вещь необходимая, хотя именно социальные сети играют сейчас, пожалуй, более важную роль. У меня есть страница в Facebook, сообщество «ВКонтакте», но туда я заглядываю редко: эта сеть больше для молодежи, а моя аудитория – люди в основном среднего возраста.
– На вашем сайте – в разделе «Гостевая книга» – ценители постоянно оставляют отзывы, присылают вопросы. Сами отвечаете на них?
– Да, конечно.
– Как вы находите время – ответить каждому?
– А что в этом такого? Сел вечером, проверил почту, ответил… Надо уважать своего зрителя! В Facebook у меня уже 5 тысяч друзей (больше не разрешается), потому что я добавлял всех желающих. А предложения «зафрендиться» по-прежнему поступают мне каждый день. И каждому я отвечаю: «Ради бога извините, я бы взял вас, но уже не могу…» Предлагаю остаться подписчиками на мои обновления. Словом, считаю, что это элементарные правила гигиены в человеческих отношениях.
– Встречали ли вы незнакомых людей, которые пели бы ваши песни на улицах, в электричках, еще где-то?
– Да, бывало. Однажды я услышал мужичка, который играл у метро песню «Мечтательный пастух». Но чаще такое случается где-нибудь на фестивалях, а просто так в городе – редко. Мне кажется, мои песни не из тех, что будут исполнять уличные музыканты.
– Но вам приятно было услышать «Мечтательного пастуха»?
– Мне было смешно! (Смеется.) «Приятно» – наверное, не то слово. Хотя всё же, думаю, да, приятно.
– Денежку этому мужичку не подбросили?
– Вы знаете, я так растерялся, что даже не подумал об этом.
– Есть такой анекдот… Фанат случайно встречает где-то в общественном месте своих кумиров – рок-звезд. Фанатик, он падает ниц и благоговейно произносит: «Парни, вы – боги!» «Да-да, мы знаем», – лениво, устало отвечают они ему… Насколько затрагивают струны вашей души восторженные отклики со стороны слушателей? Может, всё это уже приелось?
– Нет, это всегда приятно. Но мне всегда и несколько неловко. Но корчить рожу тоже нехорошо: дескать, да перестаньте… Нормальное поведение в таком случае – просто поблагодарить, сказать спасибо. Теперь я так себя и веду. Раньше, каюсь, стеснялся: да прекратите, мол!.. А потом понял: ну, хочет человек выразить тебе свое восхищение – да слава богу! Это только молодежи может «башню снести», а мне голову не вскружит: я человек уже сформировавшийся. Люди же высказываются искренне.
Я многократно слышал, что мои песни спасали от депрессии, несколько раз – что от самоубийства. Я, конечно, склонен делить всё это на восемь.
Если уж у человека клиническая депрессия, которая в состоянии привести к суициду, никакие песни не спасут – только медикаменты. С другой стороны, у всех бывают тяжелые моменты, и я допускаю, что мои песни помогают с ними справиться. Мне греет это душу, и я думаю: «Ай да Пушкин! ай да сукин сын!»
– Чье мнение для вас безусловно важно?
– Есть несколько друзей. Например, в Америке – Марк Копелев, в Израиле – Миша Пономарев. Кроме того, конечно, мои коллеги, которые со мной работают. Но они смотрят на эти песни с рабочей точки зрения – как воплотить в жизнь мои бредовые фантазии.
– Лучшая похвала? Лучшая конструктивная критика?
– Похвалу даже не вспомню. Это ведь рутина. Всё забывается. А насчет критики – иногда мне даже поправляли строчки, и я соглашался. Единственное, я не люблю критиканства: говно, мол. Ну, раз говно – не слушай. Знаю, что Гоголь не любил восторженных отзывов – ему это было просто не нужно. Зато просил друзей собирать всю критику. Но я не Гоголь, я другой. Мне это ничего не дает. Мне ближе позиция Виктории Токаревой, которая говорила, что, когда ее хвалят (может, даже незаслуженно), это ее окрыляет и она чувствует в себе силы прыгнуть выше головы; когда же ругают – у нее опускаются руки. Наверное, всё дело в индивидуальном устройстве психики.
– Сколько, кстати, музыкантов с вами работает?
– На постоянной основе – двое. Я сам играю на гитаре, также на гитаре играет Коля Григорьев, Миша Махович – на мандолине. Иногда в дни премьер расширяем состав до пяти человек: добавляем клавишника и бас-гитариста.
– Волнуетесь ли вы еще перед выходом на сцену?
– Конечно. Такого не может быть, чтобы музыкант не волновался совсем. Другое дело, что волнуюсь не так сильно, как в юности, – тогда-то совсем пересыхало в горле. Но это по-прежнему сложно – два часа держать людей во внимании.
«ДАЖЕ ВАЛЯЯСЬ НА ПЕЧКЕ, МУДРЫЙ ВСЁ ВРЕМЯ В ПУТИ»
– Как строится ваш день, когда вы не в туре, не на гастролях, не готовитесь к концерту?
– Встречаю дочку из школы. Сижу в компьютере. Смотрю почту. Занимаюсь стратегическим планированием гастролей, в частности за рубежом. (Администратор занимается конкретными концертами, а я планирую что-то на следующий год, изучаю, в каких городах мы давно не выступали.) В шахматы могу поиграть… Ну, и конечно, работа и еще раз работа: обычно вечером, когда все угомонятся.
– Но таких дней у вас, наверное, не много?
– Не много. Это правда.
– Чего у вас много – так это концертов. Волка, как вы говорите, ноги кормят. У всех есть свои профессиональные заболевания – у футболистов возникают проблемы с коленями, у писателей – садится зрение. Что у вас? Может, страдают голосовые связки?
– Да, пожалуй. Иногда и голос сорвешь. Особенно во время длительных гастролей.
– Чем спасаетесь?
– Молчанием. В экстренном случае – противовоспалительные, чтобы снять отек.
– Среди городов, в которых вам больше всего нравится играть, вы однажды упомянули Бостон и Чикаго. В том смысле, что принимают там лучше всего? Или вы имели в виду что-то другое?
– Да, я имел в виду публику. Бостон – культурный центр Америки. Хотя там везде культурные центры… Ну, и Калифорния, конечно. Там очень много наших айтишников – это интеллигенция, а интеллигенция – как раз моя публика.
– Удается ли вам посмотреть города, страны, в которых вы выступаете?
– Конечно! Но если ты там уже в восьмой раз, достопримечательности смотреть уже не пойдешь. А вообще мне всегда интересно посмотреть город, его исторические памятники, музеи. Сплошное удовольствие! Другое дело, что времени хватает далеко не всегда. Зарубежные гастроли – это неизменно дорого, поэтому график, как правило, плотный: утром приехал, вечером отыграл, назавтра переезжаешь в другой город.
– На чем перемещаетесь чаще всего?
– В Европе – на поездах (там это хорошо развито), в Штатах – на самолетах (ввиду больших расстояний).
– А как проводите выходные? Когда ну совсем – выходные-выходные?
– Да никак! Вот ничего не делаю! Телевизор включаю… Первые двадцать каналов смотреть, конечно, бессмысленно, а вот «Историю», «Время», «Культуру» – можно. И еще – «Матч-ТВ»: когда футбол, когда «Спартак» играет.
– Пристально за футболом следите?
– Не скажу, что пристально, но главные матчи смотрю регулярно. Особенно спартаковские. Но я не такой фанат, чтобы смотреть всё подряд – какой-нибудь… «Манчестер Юнайтед» – «Интер»… (Иронически.)
– «Челси» – «Астон Вилла», – подсказываю я, намекая на «Радостную песню чукчи».
– Вот именно!
– Много ли вы спите? Сколько часов вам нужно, чтобы выспаться?
– Минимум девять. Хотя к старости, замечаю, начинаю спать и по восемь…
– Даже восемь часов – по нынешним временам роскошь.
– Ну а что делать! Мне не надо к восьми на работу… (Улыбается.)
– У Игоря Губермана есть такое четверостишие: «Бывает – проснешься, как птица, / крылатой пружиной на взводе, / и хочется жить и трудиться; / но к завтраку это проходит». Испытываете ли вы порой схожие чувства?
– Да, порой испытываю. Действительно, многие порывы рождаются с утра: «Вот сейчас!.. – думаешь, а потом: – Да ладно! Сделаю завтра!»
«Я КАРТОФЕЛЬ НЕ САЖАЮ – СЕЮ ТОЛЬКО ВЕЧНОЕ»
– В песне «Мечтательный пастух» вы вывели нового Дон Кихота, воображающего, что он где-то в солнечной Андалусии. А вам не кажется, что вы и сами Дон Кихот, борец с ветряными мельницами?
– Нет, я вообще ни с кем не борюсь. Мои песни – не песни протеста; это скорее констатация. Юмористическая констатация несовершенства мира. (Смеется.)
– Получается, ваш протест экзистенциален?
– Да, если это и протест, то, вероятно, экзистенциальный; точно не баррикадный. Хотя если надо высказаться по каким-то общественно-политическим вопросам – я это делаю.
– Слушаете ли вы современную русскую музыку? Имею в виду не только бардов, но и тех, кто работает в других жанрах.
– Да, я человек широких музыкальных взглядов. Номер один для меня – Гребенщиков. Я обожаю всё, что он делает: слежу за новинками, в машине у меня всегда лежат несколько его пластинок. Считаю Гребенщикова гением. Естественно, слушаю наших стариков, которые держат марку: это и «Машина времени», и «Воскресение». Еще очень хорошая группа – «Сплин». А всякий рэп, хип-хоп – это мимо. Я лучше послушаю Эрика Клэптона…
– А из молодых наших никого не назовете?
– Назову группу «Ромарио». Ромка – замечательный парень.
– Пересекались с ним?
– Да, мы дружим. Очень талантливый парень: и тексты есть не простые, и музыкальность.
«И, КАК ТЮТЧЕВА, ПОТЯНЕТ К МОНАРХИЗМУ…»
– Все детища для творца – родные, но наверняка даже у вас есть любимые ваши песни.
– Да, наверное. Тот же «Шмитовский проезд». Люблю песню про лень [«Шао-дэ-дзин (дачные размышления о культуре лени»)], люблю «Султана Брунея». Из нового альбома – очень нравится песня «Текила». Как-то получилась она у меня… Ну, и что-то знаковое: например, «Деревенька», с которой всё началось. «Гражданский пафос». Рок-н-роллы свои люблю; «Кефирный рок-н-ролл» обожаю исполнять на сцене – появляется драйв! Да много хороших песен!
– Что вы имеете в виду, когда говорите, что всё началось с «Деревеньки»?
– Для меня это точка отсчета. До этого песни были так себе, а эта – первая получившаяся.
– А есть ли у вас любимый альбом – опять же из вашего же репертуара?
– «По классике тоскуя».
– Альбом «Верните, твари, оптимизм» был записан в конце девяностых. Что произошло с тех пор – оптимизма не прибавилось?
– Убавилось, причем сильно! Точнее – прибавился пессимизм. (Смеется.)
– 1990-е годы прошли под знаком «десоветизации», в 2000-е отторжение ко всему советскому стало сходить на нет; теперь же, как все говорят, на советское появилась мода. Испытываете ли вы ностальгию по СССР?
– Разве можно ностальгировать по государственному образованию? Я ностальгирую скорее по моей юности, молодости… Живые мама и папа. Пионерлагеря. «Орленок». Первый поцелуй. Первая песня, выученная на гитаре.
Мне очень нравилась советская многонациональность: и Узбекистан, и Грузия, и Прибалтика – всё было одним культурным пространством. Повторю: культурным – вот что важно! Грузинские песни и фильмы были чем-то родным, а Украина… ну кто тогда мог представить, что так получится. В этом смысле я очень жалею, что Союз распался. Может быть, можно было бы как-то сохраниться на принципах взаимоуважения, равенства, как строились когда-то Соединенные Штаты, как строился Евросоюз. Но увы… за последние сто лет мы упустили все эти «можно было бы». Напротив, мы делаем всё, чего делать не надо. Недаром еще Чаадаев писал, что наше историческое предназначение – давать потомкам горький урок.
«А У МЕНЯ СИСТЕМА НЕРВНАЯ СЛИШКОМ НЕРВНАЯ, НАВЕРНОЕ»
– Как, на ваш взгляд, меняется ваше творчество с годами?
– Черт его знает! Мне кажется, я стал писать по-другому. Наверное, хуже. И это, наверное, неудивительно… А может быть, не хуже, а просто по-другому. Человек меняется. С годами уходят легкость и веселость восприятия мира. И это не может не отражаться в песнях. Специально писать в том же духе, что и раньше, виртуозно жонглируя литературными аллюзиями и всем прочим, мне не хочется. Сейчас меня, если честно, тянет к простоте. Песни меняются вместе с автором. Если бы я молодел, а так… (Улыбается.) Слишком много всего происходит в жизни, и это накладывает отпечаток.
– Каким получился ваш новый альбом – «При чем тут Фрейд?»?
– Очень интересным по звуку. Я люблю, когда новая работа отличается от предыдущих. Еще он получился эклектичным: там и диксиленд, и мексиканские мотивы, и японские; и, конечно же, мой любимый рок-н-ролл. Мы довольны этой работой – осталось ее хорошенько разучить, чтобы не было сыро, чтобы на концертах она звучала оптимально. Именно поэтому я никогда не хожу на премьеры (в том числе театральные): знаю, что будет сыро. Лучше идти на десятое, двадцатое представление – когда артисты уже наработают.
– Кстати, как часто вы репетируете – всей группой?
– Никогда не репетируем… (Смеется.) Только перед концертом собираемся – и прогоняем программу. А так, каждый делает свое дело. Со мной всё понятно: я разучиваю аккорды, соотношу с текстом. А ребята занимаются аранжировками – отрабатывают свои партии. Но всё это штудируется еще во время записи. По сути, это и есть репетиция. Наш первый гитарист Серёжа Костюхин – царствие ему небесное! – любил повторять: «Пусть репетирует тот, кто играть не умеет!»
– Вкладываете ли вы в альбом некую общую концепцию? Или это скорее просто набор песен, сочиненных в определенный промежуток времени?
– Да, скорее набор. Писать концептуальные альбомы – ну, что я, Уотерс и Гилмор, что ли?! Pink Floyd или Sergent Pepper?! Это надо послание миру писать! Нет, это могли только гиганты делать… Надо слишком серьезно к себе относиться, чтобы выпускать концептуальные альбомы.
«НИ ВЬЮГИ, НИ НЯНИ, НИ ЦЕНЗОРА»
– Вернусь к тому, с чего мы начинали. В 1990-е врачам платили очень плохо, и вы ушли в музыку. Есть ли для вас дорога назад – в медицину? Видите ли вы теперь вообще какую-либо стезю для себя, кроме музыки?
– Нет, не вижу. Я надеюсь, что музыкой буду заниматься до старости. Перед глазами прекрасные примеры долголетия – Городницкий, Ким. Им уже за восемьдесят, а они не только бодры, но и пишут прекрасно.
Медицина – это такая вещь, что если ты ей долго не занимался… Впрочем, в нашей стране я для себя ничего исключать не стану. Ну, надо будет – пройду курсы и вперед! Терапевтом на приеме я посидеть смогу точно; эндоскопистом поработаю – руки помнят. Теперь и аппаратура появилась хорошая. И друзей много. Возьмут к себе, если что, на полставки… Не дай бог! (Смеется.)
– Есть ли какие-то непокоренные вершины, планы, цели, мечты?
– Да нет… (Задумывается.) Вершины? Повторю, что жанр у меня, наверное, не тот, чтобы воспринимать это настолько серьезно. Хотя, надеюсь, конечно, что вершины у меня еще впереди; надеюсь, что попишу еще… Может, даже самому понравится. Главное, относиться к этому делу с легкостью.
– Вы материалист? Если да, то в чем, по-вашему, глобальный смысл всего происходящего?
– Да, я, к сожалению, материалист. Идеалистам, глубоко верующим людям живется, наверное, легче. А я… глобального замысла я не вижу. Вообще. Наоборот – какой-то хаос глобальный. К сожалению, всё это не радует. Развивается всё, краев не зная, – я бы так сказал. Не знаю, к чему это приведет. Может быть, к чему-то очень плохому. Но, несмотря на возраст и материализм, я остаюсь оптимистом.
У Всеволода Ива́нова однажды спросили: «Верите ли вы в Бога?» Он ответил: «Верю, но в пределах Солнечной системы». А я – остаюсь оптимистом в пределах собственной квартиры и собственной жизни. Хочется только того, чтобы и внуки были счастливы – не наступило бы ни ядерной зимы, ни глобального потепления, ни перемены оси Земли. Или чтобы Бог на нас не разгневался – и не наслал на нас кары.
Сергей Коростелев, специально для Musecube
ССЫЛКИ:
http://www.shaov.ru/
Добавить комментарий