Полыхала-гремела-заливала-омывала-дрожала-темнела-сияла-пела – 23 апреля на Музей современного искусства «Эрарта» во всей своей стихийной красоте и мощи обрушилась «Гроза» – новый совместный альбом Леонида Фёдорова и Владимира Волкова.

В природе буре обычно предшествует затишье, когда вместе со всяким движением – ветки ли, жучка-паучка, травинки – останавливается время, всё вокруг умолкает и ждёт. Так замер зал под чуть шероховатый, как нагретая солнцем кора дерева, голос Анри Волохонского, поведавшего в полной темноте под невидимые фортепианные перекаты и далекое грохотанье еще только приближающегося откуда-то с другой стороны мира ненастья о кончине старого гуся. Вышедшие под этот «аккомпанемент» на сцену Фёдоров и Волков плавно подхватили это течение-звучание, сыграв едва ли не самую «тишайшую» и акварельную вещь альбома – «Душа не ведает судьбы» на слова Джорджа Гуницкого.
На том тишь да гладь и закончились. Благодать – осталась.

Затянуло-обложило небо предгрозовым маревом во время густой, тягуче-недвижной песни «Казак». В исполнении Фёдорова эта композиция звучит как сумрачная, заклинательная колыбельная, из тех, что исстари считались заговорами-оберегами: всё страшное, о чем в них поётся-проговаривается, должно случиться с человеком во сне, чтобы никогда не произошло в реальной жизни (кстати, мало кого миновавший в детстве серенький волчок, кусающий за бочок, отчасти имеет то же значение). Мерный ритм и постоянная нисходящая интонация голоса будто тяжелой удой вытягивают на поверхность что-то неподъемное со дна тебя самого. После «Казака» стало окончательно понятно, что накроет сегодня всех основательно.

Временами казалось, что Фёдоров и Волков творят какие-то зевесово-перунские таинства, создавая силовое поле, в котором вот-вот не только громы и молнии начнут рождаться, но и отдельные миры. Не успеваешь эту мысль додумать и словесно оформить, как она уже является в виде композиции «Сотворение мира», где библейский текст из первой Книги Бытия в переводе Волохонского исполняется под легкий мажорный фортепианный вальс, отчего возникает иллюзия, что отделение света от тьмы, дня от ночи, полет «божественного вихря пред ликом вод» и все остальные немаловажные мероприятия первых дней творения были той ещё потехой праздничной. Однако без всяких плавных переходов, сразу следом за порхающим над роялем эдемским фантомом и разразилась, наконец, гроза.

Ураганный шквал ветра с ливневыми потоками обрушился на «Червяке» Введенского, которого в свете метавшихся прожекторов сыграли-спели так, что можно было увидеть практически воочию, как «земля была бездна и мгла, и над бездною – тьма». Удивительным образом эти две песни, прозвучавшие одна за другой, – «Сотворение мира» с нового альбома и «Червяк» с альбома Фёдорова и Волкова 2005 г. «Безондерс» – вдруг замкнулись друг на друге. Неожиданно возникла метафизическая «зарисовка» о том, как было задумано и что из этого вышло. Задумано-то было: «Свет, стань! – и свет стал, и увидало Божество, что хороший свет». А вышло тривиально-трагическое: «мне не нравится, что я смертен, мне жалко, что я неточен; … мне трудно, что я с минутами, они меня страшно запутали; … мне страшно, что я неизвестность, мне жалко, что я не огонь». Точка соприкосновения этих двух вещей находится на общей для всех глубине, которая так же, как контрабас Волкова, вдруг начинает оживать, автономно от тебя двигаться, разлетаться на атомы и вновь собираться в единое целое. Как двум людям удаётся добиваться такого оглушительного эффекта пробуждения в тебе «другого», редкостного, но узнаваемого и близкого – вряд ли кому-то известно. В том числе, и им самим.

Серединная часть концерта состояла из хорошо известных песен – после «Червяка» наступили всенародно любимые «Холода», следом за ними «Стало», которое было–не было.
Сокрушительными в бушующую грозу оказались и «Волны те». Вместо обычного межзвёздного пространства, свойственного этой композиции, на этот раз Фёдоров и Волков, как два инопланетных Посейдона, сотворили океан Соляриса, который после очередного девятого вала в конце всё-таки превратился в совершенно прозрачную воду волн в полный штиль. Сквозь неё стали видны песок и ракушки, цветы подводные да рыбы бессловесные. Поэтому слова «О, свет песка её…» следующей песни «Свеча» на стихи Алексея Хвостенко оказались идеально гармоничным продолжением. Но даже «Свеча» на этом концерте не окутывала своей обычной воздушностью, а сверкала огня искрами и вылетавшими из-под клавиш рояля электрическими разрядами до самого дождя «Шамурлы».

Между новой песней «Дева» и фантастически прекрасным романсом «Гроза» («Среди долины ровныя…»), главным сокровищем альбома, возникли «Призраки» с совместной пластинки Фёдорова и Хвостенко 1995 г. «Жилец вершин» на стихи еще одного небожителя – Велимира Хлебникова. Если, по словам Ольги Седаковой, там, где эстетическая традиция строит стены домов и храмов, Хлебников – окна и пробоины, то Леонид Фёдоров – тот, кто не только отлично ориентируется в этих сквозных дебрях Мирового Единства, но и делает их видимыми и осязаемыми для всех остальных. «Призраки» на этом концерте прозвучали как вещь, у которой нет начала и нет конца – пришла из бесконечности и туда же ушла, через одно из хлебниковских окон, которое распахнули Фёдоров с Волковым.

После по многолетней традиции соборного исполнения «Летел и таял» и «Что похуже на потом» музыканты вслед уходящей куда-то за невидимый горизонт грозе сыграли «Ягоду» – последний нежности след еще раз сверкнувшей уже издалека молнии.
Завершился концерт композицией «Коко», совмещенной с кадрами черно-белого мультфильма с двумя безостановочно двигающимися гуттаперчевыми персонажами.

О том, что Леонид Фёдоров писал музыку для несостоявшегося спектакля по хрестоматийной пьесе А.Н. Островского, сообщает почти каждый новостной релиз, освещающий этот альбом. Без сомнения, факт немаловажный. Тем не менее, из всего, что пишет Фёдоров, в результате всё равно выходит классическая кантовская «вещь в себе», Ding an sich. А потому созданная им музыка может использоваться хоть в спектакле, хоть в фильме, хоть на празднике солнцестояния или во время пифийских игр. Где угодно. От этого она не проиграет, не выиграет и не приобретет дополнительного значения. Она – совершенно самостоятельное явление, существующее само по себе в своих собственных координатах. Не привязана ни к чему, даже если и был некий повод для ее появления.

Из непрозвучавших на концерте композиций альбома «Восстание собак» и «Где. Когда» особенно жаль было не услышать вживую последнюю. На пластинке стихи Введенского читает Андрей Битов. И если в случае с «Сотворением мира» Фёдоров взял на себя ответственность исполнить её вместо Волохонского, то «Где. Когда» пока можно услышать только в записи.

И всё-таки, несмотря на все громы и молнии, погружения и потопы, надо всем этим фёдорово-волковским ненастьем в «Эрарте» висела радуга. Та самая, с обложки альбома, цветными мелками на асфальте нарисованная. Семь её цветов переливались в семи именах, из которых был соткан весь концерт, она то и дело летела брызгами из-под струн контрабаса и клавиш рояля, зависала в каждом фёдоровском пианиссимо и разрисовала рубашки музыкантов. И уж раз с самого начала завертелась карусель с библейскими текстами, то не может не всплыть и фрагмент из всё той же Книги Бытия о том, что радуга – это завет вечный между небом и землёй, «и между всякою душою живою». Пафоса в этих словах ровно столько, сколько в вальсе «Сотворения мира». И столько же правды.

Если верны слова философа Мераба Мамардашвили о том, что «быть живым – это быть способным к другому», то не только каждый новый альбом, но и каждый концерт Фёдорова и Волкова проверяет (а при необходимости и восстанавливает) эту способность возвращения-обращения к «дальнему и родному себе».

После грозы воздух звенит от чистоты, красоты и прозрачности.
Время глубоко дышать.

Сет-лист.
«Кончина гуся»
«Душа не ведает судьбы»
«Казак»
«Удавил»
«Сотворение мира»
«Червяк»
«Холода»
«Стало»
«Волны те»
«Свеча»
«Шамурла»
«Дева»
«Призраки»
«Гроза»
«Что похуже на потом»
«Летел и таял»
«Ягода»
«Коко»

Елена Немыкина, специально для MUSECUBE
Фото с сайта Музея современного искусства «Эрарта» и из общего доступа