31 октября в Большом театре кукол прошёл последний спектакль поэтической трилогии, посвящённой русским поэтам 20 века. Действия происходят на малой сцене театра, которая была разделена словно на два берега каналом. Он был одновременно ленинградско-петербургским, венецианским и манхэттенско-бруклинским, как пролив Ист-Ривер.

 

Холодный голос Иосифа Бродского доносился из полумрака, разрезая воздух сцены. Подвижные мосты над стоячей водой служили актёрам механизмом, уносящим голос в эпоху и места поэта.

 

Спектакль начинается с «Большой элегии Джону Донну», в хоровой интерпретации актёров. С этой элегии начинается и само творчество Бродского. Элегия была написана Иосифом в возрасте двадцати трёх лет. В сборнике «Остановка в пути» стоит дата написания стихотворения «7 марта 1962 год», когда Бродский только начал свой путь в поэзию.

 

«Нет, это я, твоя душа, Джон Донн.
Здесь я одна скорблю в небесной выси
О том, что создала своим трудом
Тяжелые, как цепи, чувства, мысли».

 

Бродский – сколько в этой фамилии гениальность. Слог Иосифа обречён на терпение, понимание иронии и смысловой нагрузки. Актёры БТК прочли его так, что внутри прослушивалась музыка. Перебирая строки в одиночку, дуэтами, Бродского можно было пропеть – это поражало слух.

 

Мы привыкли к холодному голосу Бродского, к его безинтервальному отрезку пауз, которые пронизывали всё тело. Сама данность его подчерка носила характер герметично закрытого чувства.

 

«Значит, просто зима.
Значит, я никуда не вернулся».

 

Длинные, гибкие смысловые цепочки вносят в его стихи что-то английское. Эта стилистика была подмечена и в одежде актёрами в начале постановки.

 

Фундаментальный строй строк Бродского, в которых нет компромисса, существует внутри самого слова: непривычное строение стихотворения с бесконечными длящимися переносами с акцентами не в тех местах со странными метафорами. В стихах поэта одна главная мысль — образ её обыгрывается с разных сторон.

 

От строки к строке актёры переносят нас в 1962 год , когда в жизнь Бродского ворвались арест, тюрьма, больницы. Вся тяжесть этого времени передаётся в импульсивной игре:

 

— Бродский, кто Вам сказал, что Вы поэт?

 

В 1964 году Бродского опять арестовывают, но уже милиция. В итоге именно идеологические органы настоятельно рекомендовали поэту покинуть родину. А он и не отказывался. В 1972 году Иосиф Бродский навсегда уехал из Советского Союза. Конечно же, поэт не мог в своих стихах обойти «контору»:

 

Я включаю газ, согреваю кости.
Я сижу на стуле, трясусь от злости.
Не желаю искать жемчуга в компосте!
Я беру на себя эту смелость!
Пусть изучает навоз, кто хочет!
Патриот, господа, не крыловский кочет.
Пусть КГБ на меня не дрочит.
Не бренчи ты в подкладке, мелочь!
(Из стихотворения «Речь о пролитом молоке», 1967 год)

 

Этот стих был прочитан в спектакле кричаще, эмоционально, можно было ощутить надрыв того времени Иосифа Бродского.

 

Кульминация нарастала, сдержанность «Рыжего» не хотела укладываться на сцене. Состояние Бродского, на временном отрезке перед навсегда покинутой страной можно было определить лишь одним стихотворением, написанным в 1971 году «Натюрморт». Отторжение серости людей, бытия, мёртвой природы усиливается с помощью анафоры. Бродский заявляет, что вещь прекраснее, чем люди. Иосиф Александрович использует нетривиальные сравнения: старый буфет и собор Нотр-Дам де Пари. Самого себя и неживой предмет. Родство человеческого существа и вещи поэт показывает на примере собственного тела. Как предмет, оно холодно и неподвижно:

 

«Я неподвижен. Два
бедра холодны, как лёд.
…
Вещь не стоит. И не
движется. Это — бред».

 

Представляется, такое отношение к себе как к вещи помогает автору перенести мысль о бренности бытия, своего состояния как предмета.

 

Постановка спектакля получилась очень метафоричной. Вода, наполняющая искусственные каналы сцены, была словно бездной времени, куда летели предметы, прошлое, люди, размышления. Монотонную интонацию в строках Бродского удалось укротить. Подобранная музыка, с разной амплитудой настроения, размыла актёрами границы построения строя чтения.

 

В окончании спектакля был исполнен стих, который, увы, не был пророческим. Бродский так и не вернулся в страну:

 

«Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать».

 

«БРОДСКИЙ НЕ ПОЭТ», — можно было слышать с разных витрин и открытых ртов. Бродский не поэт, он гений!

 

 

Юлия Коломейченко специально для Musecube