Дай Бог, чтобы было не поздно,
потому что это трагедия,
если ты вовремя не услышишь свою душу.
Александр Башлачев

18 ноября у Петербурга был единственный шанс услышать, как звенит сердце под рубашкою, и ощутить каждой клеткой тела, что рок-н-ролл – славное язычество.

Спектакль «СашБаш. Свердловск–Ленинград и назад» режиссера Семена Серзина – редкое, а потому еще более ценное явление в нашем городе. Зрители попали не только в пространство рок-квартирника 80-х, для которого площадка «Скороход» – идеальное место, но в течение полутора часов каждый из присутствующих находился на расстоянии вытянутой руки от инопланетной сферы под странным для случайных людей названием «СашБаш». Но случайных людей там не было.
В ту реальность, в которой родился поэт и музыкант Александр Башлачев, он не вписался. Как не вписался бы ни в одну из когда-либо существовавших. Башлачев – это другая территория. Это занесенная к нам ледяными звездными ветрами часть какой-то иной планеты. Со своими законами, архитектурой души и отпущенным на все-про все ничтожным лимитом земного времени.

Все свои песни он написал года за три. Поэзии такой мощи не создавал ни один рок-музыкант – ни до него, ни после. Каждая его строчка – выстрел. По своим. Чужие – вне зоны доступа этих пуль. Стреляет не он, стреляют в него. Остальные «свои» попадают под рикошет. Слова разрывают кожу, оставляют черные опаленные отверстия и застревают где-то под теменем и в сердечной мышце, вживаются в тело, пускают корни, вырастает дерево. То самое, которое «даст ветви, а к ветвям подойдет музыкант, он эту ветвь срежет, сделает из коры дудочку и будет на ней играть. А саму ветвь использует в качестве розги, и будет ею сечь. Люди боятся, когда их секут, им больно. Они не понимают, что их секут не для того, чтобы сечь, а для того, чтобы высечь, а высечь можно искру».

«Жизнь проста, когда ждешь выстрелов с той стороны» – пел Гребенщиков. Наверное, так. Но проста – не значит легка.
Жизнь проста: есть музыка, черно-белые документальные съемки, компот из сухофруктов. Есть три человека и екатеринбургская группа «Курара». Они поют, говорят, вспоминают, молчат, захлебываются в бесчисленных метрах кассетной пленки и стихах. Куда уж проще. И ты не замечаешь, как из всего этого вдруг начинает постепенно возникать образ, как на черно-белой фотографии, когда ее кладешь в специальный химраствор. Появляются на тончайшей кальке рваные черточки и длинные линии оборванных нот-букв, которыми Башлачев был весь заштопан вдоль и поперек. Но чтобы заставить этот образ проявиться, тот, кто накладывает кальку на изображение, должен быть таким же врожденно-потусторонним.

И он есть. Башлачев создал свою Зону, а ее сталкер в этом спектакле – Олег Ягодин. Надо сказать, идеальный сталкер. Сложно объяснить почему (может, и тут все дело в инопланетности – кажущейся или нет), но абсолютно веришь, что этот человек знает каждую пядь территории, по которой ведет. И доверяешь ему. Сразу.

И, действительно, не происходит как раз того, что могло бы сильно покоробить: никаких игр в СашБаша. Ни надрывного голоса, ни разбитых в кровь пальцев, ни попыток добиться внешнего сходства. Никаких «спасибо, что живой». Редко, у кого получается ТАК: больно, честно, бережно, до дна.

Ягодин во время спектакля трижды переодевается. Длинное черное пальто со строчками стихотворения «На смерть поэта», одним эполетом и «грудным иконостасом» из всевозможных значков (привет знаменитому пиджаку Олега Гаркуши). Следом – черная куртка а-ля Слава Бутусов 80-х. Последнее – белая исподняя рубаха, уже почти хрестоматийный символ смерти. Три возраста жизни, измеряемой не годами, а каким-то яростным, неостановимым потоком-ростом. Кому-то, чтобы стать «вровень с колокольнями», отпущено столетие, кому-то в 27 лет говорят «стоп». То ли потому что уже макушкой в небо уперся. Дальше некуда. То ли кто-то пожалел родившегося без кожи, с душой, которая вечно работает и оттого непрестанно болит, с любовью, от которой умирают ежедневно, ежечасно, ежесекундно.

Ягодин произносит отрывки из интервью, писем и стихи Башлачева так, словно все время смотрит только куда-то внутрь себя. Будто вокруг нет никого. С еле слышным лязгом опять рикошетят пули, с поразительной точностью попадающие в уже когда-то пробитые черные отверстия. Заслоняться нельзя – из них потом деревья растут.
Биографические сцены полудокументальной пьесы Ярославы Пулинович и Полины Бородиной не выбиваются из общей тональности спектакля, схематично, но очень точно воспроизводящего время и пространство, в котором суждено было жить Башлачеву. На большом экране – документальные съемки и разговоры про поездки «на картошку», какой-то ранний фильм Балабанова с молодыми Шахриным, Бутусовым, Белкиным. «Курара» поет «Наутилус Помпилиус», «АукцЫон» и Аллу Пугачеву (восьмидесятые без нее не восьмидесятые). Заметки в газетах, легендарные «три топора» – портвейн «777», огромные горы кассетных пленок. «Перестроечное» время – короткая эпоха подпольного андеграунда, бешеной энергии и страстного желания сделать что-то свое в обход прочно засевших в головах людей законов подчинения тотальному контролю государства.

Личную историю каждого человека можно рассматривать как череду встреч и невстреч. У актеров нет какой-то одной партии, которую они ведут на протяжении всего спектакля.

Константин Итунин из шизофренического фаната (на рок-концертах до сих пор хотя бы один такой персонаж непременно есть в наличии, это вечный биологический вид) перевоплощается то в друга СашБаша, то в известного телеведущего, то в очкарика-критикана.

Исполняющая сразу несколько женских ролей Тамара Зимина обладает удивительным даром переходить из образа в образ с предельной мягкостью и естественностью. Строчки башлачевского «Поезда» она читает так, будто это письмо сына или внука, не вернувшегося с войны. Давно не вернувшегося. Так, что уже привычно. И все так же оглушительно больно.

Фильтр сигареты испачкан в крови.
Я еду по минному полю любви.
Хочу каждый день умирать у тебя на руках.
Мне нужно хоть раз умереть у тебя на руках.

Каждая произносимая вслух строчка цепляет и рвет струны вырезанной из того самого дерева скрипки, которую ты носишь в себе. В зале невероятная тишина. Слышно, как лопаются струны каждого.
Подводящее черту «документальное свидетельство» – набранный на печатной машинке текст прошения на имя митрополита с просьбой разрешить отпевание совершившего самоубийство Александра Башлачева, и надпись от руки в левом верхнем углу с благословением.
Он так и остался на другой территории. Мы так и живем вне: то приближаясь к ней, то отдаляясь. Никто так и не нашел, где растет «трын-трава нашей сермяжной истины». Ориентиры Башлачев оставил. Только идти по ним некому.

Так и живем – «танцуя под музыку выстрелов с той стороны. Неужели ты не слышишь музыки выстрелов с той стороны?»
18 ноября в Петербурге стояла осень, сидели мокрые птицы на проводах, шел дождь, и вместе с ним шло время – время колокольчиков.

Наше с вами время.

«Спектакль СашБаш. Свердловск–Ленинград и назад» – приношение любви и глубокой, до самого сердца, памяти редкостному, сверхъестественному в этой жизни явлению – Александру Башлачеву, а вместе с ним – и другим поэтам, родом из Свердловска-Екатеринбурга: неслучайно в спектакле звучит имя Бориса Рыжего.

Долго существовать в поле высоковольтного напряжения невозможно. Особенно, если это поле – ты сам. Души, как натянутые до немыслимого предела звенящие нити, – в их строчках. Все, что нам осталось. И километры пленки, пленки, пленки… Ничего осязаемого. Но именно они дают нам шанс услышать свою душу. Дай Бог, чтобы не было поздно.

Скрипач – с руками белоснежными,
когда расселись птицы страшные
на проводах, сыграл нам нежную
музыку – только нас не спрашивал.

В каком-то сквере, в шляпе фетровой –
широкополой, с черной ниточкой.
Все что-то капало – от ветра ли –
с его ресницы, по привычке ли?

Пытались хлопать, но – туманные –
от сердца рук не оторвали мы.
Разбитые – мы стали – странные,
а листья в сквере стали алыми.
Ах, если б звуки нас не тронули,
мы б – скрипачу – бумажки сунули.
– Едино – ноты ли, вороны ли, –
он повторял, – когда вы умерли.

Борис Рыжий

Елена Немыкина, специально для MUSECUBE
В репортаже использованы фотографии, предоставленные организаторами