Художественный руководитель театра «Модерн» рассказал порталу MUSECUBE, о театре в период самоизоляции, работе над спектаклем «Война и мир» и будущих спектаклях.

— Как самоизоляция отразилась на театре «Модерн», на актёрах и в целом на театральной деятельности?

— Я уверен, что она не отразилась. Но, конечно, было тяжело, потому что актёры и вообще театр живет полноценной жизнью только, когда есть репетиции, спектакли, а спектакль — это зритель, и так далее. Этот ритм исчез, его не было четыре с половиной месяца и  вернуть его непросто. Но, учитывая, что театр — семья (такое абсолютно русское понятие), то очень важно, чтобы зрители и актеры понимали, что семья существует не только внутри театра, но к ней также относится и зритель. Вот эту семью мы потеряли на четыре с половиной месяца, но сейчас восстанавливаем.

«Модерн» один из первых открылся в середине августа. Слова о том, что мы соскучились, не являются пустыми. Мы хотим, чтобы зрители скорее к нам пришли. Я вижу, что все возвращается. Мы стартуем нашими хитами: «Nirvana» (история Курта Кобейна), «Война и мир. Русский Пьер» по роману Толстого, готовимся к премьерам новых спектаклей. Первой покажем премьеру постановки «Человек с глазами Моцарта», которую мы поставили к 75-летию Победы (премьера 17 сентября). Я верю, что этот карантин не изменил театры психологически.

 

-Как вы жили все это время без зрителей? Тяжело ли сейчас вернуться в обычный ритм?

— Волнительно. Самые первые спектакли, которые мы играем перед зрителями — уникальны. Потому что актёры соскучились по сцене, публике. За время карантина мы все поняли, что онлайн-проекты оказались попросту беспомощными. Их, пожалуй, можно сравнить с репродукциями. То есть, онлайн-трансляции делаются для того, чтобы зритель просто «был в курсе».

Театр — тактильная вещь, это запахи, настроение, дыхание зала. Я не люблю, когда во время спектакля люди хлопают, ведь это не концерт, чтобы хлопать после репризы. Значит, где-то есть проблема. Люди должны аплодировать, смеяться или плакать в конце спектакля.

Я каждый показ проживаю вместе с актерами на сцене нашу историю. Представьте, что идете по улице, видите ДТП и… Вы же не будете хлопать, согласны? Вы испугаетесь. Поэтому, если мы делаем, что-то подобное на сцене и зритель оценивает нас аплодисментами, значит он выпал из нужной атмосферы.

— Когда я ходила на ваш спектакль «Nirvana», я заметила, что многие зрители выходили со слезами. это ведь хорошая реакция?

— Да

 

— Выходит, вы добились своей цели?

— Выдавить слезу — не может быть целью режиссёра или рассказчика. Это вы сами. У меня нет цели выдавить слезу или смех. Это бред, я так не работаю. Я рассказываю историю максимально правдивую, максимально честную. Театр – крайне интимная зона. Если зритель воспринимает увиденное как личную историю, драму, то, конечно, он подключается к действию и плачет. Для нас же это означает, что удалось донести историю. Даже так: если у меня вовремя репетиций наворачивается слеза — это совсем не значит, что у зрителя будет так же.

 

— Все же это личный опыт, верно?

— Личный, конечно. Если же ваша реакция соединяется с моей, значит — у нас много общего. Именно поэтому «Модерн» до пандемии уже стал очень успешным театром, мы продавали билеты на три месяца вперед. Хотя, театр в том виде, каким вы его знаете сегодня, существует всего лишь четвертый год. У нас есть свой зритель, значит, нас понимают. Я вижу, как люди переживают на «Войне и мире», как они смеются на лирической постановке «Матрешки на округлости Земли «. Я также это делаю в меру своей воспитанности, одарённости, своей способности. Мы воспринимаем спектакли соответственно нашему внутреннему миру.

 

— Что касается спектакля «Война и мир». Эпопея Толстого- огромная книга, стоящая из четырех томов и читать книгу нужно неделю без перерыва, как минимум. Как вы смогли уместить всю эту историю в один спектакль?

— Это долгий процесс. Репетиционный период, как правило, у меня небольшой, даже когда я снимаю кино. Это происходит от того, что больше всего времени уходит именно на подготовку. Я шёл к спектаклю «Война и мир» четыре года. Почти каждый день возвращался к роману Толстого. Я менял концепцию, менял текст, рассуждал, перечитывал отрывки из романа, отмечал какие-то неточности или попадания. Это процесс очень долгий. А после — мы смогли всего за полгода поставить это сложное, яркое произведение.

Да, никогда нельзя сравнивать роман и постановку. Это разные вещи, но если я смог вытащить и сохранить что-то очень важное в этом романе, то, конечно, рад. Но сравнивать их не стоит. У нас три акта, а в книге — четыре тома, они не могут быть все досконально поставлены на сцене при всем желании. Это исключено. Мне было важно показать зрителям внутреннее преобразование, которое случилось в Пьере Безуховом, как он стал из западника (между прочим, еще и масона) превращается в русского патриота, как это происходит на фоне той непростой жизни. Это история о тех событиях, участником которых Пьер стал до войны и во время нее. Именно на сценическое решение этой непростой задачи ушло практически четыре года.

— О сложных задачах: есть прекрасное произведение Гёте «Фауст», и вторую часть произведения невозможно поставить в театре, по мнению многих театральных режиссеров . Вы не хотели бы попытаться сделать это?

— Я люблю брать такие произведения, которые нельзя поставить. О многих спектаклях, которые идут в театре «Модерн» («Матрешки на округлости Земли», «Ничего, что я Чехов?», «Война и мир») мне говорили в один голос, что поставить это невозможно. И тем более, невозможно поставить на театральной сцене войну ( а именно это мы сделали в «Войне и мире»). Ведь так легко показать эти события искусственно, на сцене ложь видна сразу. Театр- это увеличительное стекло. Но у нас получилось.

Вы спросите, зачем я вообще взялся ставить военные действия на сцене. Потому, что произведение «Война и мир» Толстого не может быть без войны. Можно, конечно, взять только «мир», линию Наташи Ростовой, но это будет не роман «Война и мир». Когда начинается война, весь миропорядок рушится, но,в то же время возникает другой «мир». Война – самое страшное, что может случиться, поэтому я очень не люблю, когда современные политики говорят, что вот мы «кому-нибудь одно место надерем». Они забывают, что война – это не игрушки и не повод кичиться. И во время войны люди ищут мира, а когда кругом воцаряется мир — они все пытаются разрушить. Глупо, правда?

 

— Сейчас во многих странах ситуация между войной и миром. Как вы думаете, как это будет отражаться через некоторое время в истории искусства, в литературе?

— Они отражаются. В сюжете спектакля «Война и мир»,конечно, косвенно говорится и о сегодняшнем дне.  Мне не нравится, когда сегодня ставят в культ оружие, и не только в России. Я переживаю за Белоруссию, вижу, что там люди на грани гражданской войны.

Конечно, театр, в отличие от кино,очень быстро реагирует на события, производство спектакля происходит гораздо быстрее, чем съемки фильма. К последним выборам мы выпустили спектакль по пьесе Шекспира «Юлий Цезарь», который стал очень успешным. Эта пьеса не шла в России более ста лет. Она была запрещена сначала царем, потом советским правительством, ведь в ней идет прямой разговор о политиках. А политики бывают людьми очень неприятными. Однако и сам народ может ошибаться, это можем быть и мы с вами. Об этом писал Шекспир.

В театре можно делать все, что угодно, в меру своего понимания прекрасного. И цензором в театре являюсь я, как  человек, отвечающий за постановки и за театр в целом. Мы живём здесь и сейчас, естественно я реагирую на то, что происходит вокруг.

Расскажу про спектакль, который мы сразу начали репетировать после отмены карантина – это постановка «Кладбище понтов» (премьера состоится 21 октября). Спектакль оригинальный, в нем главные герои – автомобили! Теперь «понты закончились». Глупые девочки в красивых нарядах и на дорогих машинах остаются в прошлом на фоне всего того, что пережил мир. Ведь все так тонко: один чихнул – и все человечество заразилось.

Я считаю, что театр — это всегда высказывание. Для меня лично «Модерн» — высказывание. Поэтому мы, создавая спектакли, хотим поделиться своими надеждами, любовью, своими страхами. Для этого и существует современный театр. А кино как вид искусства, к сожалению, умирает.

— Почему?

— Кино — это XX век, XXI век — век театра, век живого перформанса. Мы с вами покупали CD совсем недавно. Он стоил 25 долларов, потом этот же диск стоил два доллара, а теперь за 25 долларов мы можем купить уже миллион треков! Чувствуете, все обесценивается?

Театр же обесценить невозможно.Вы покупаете билет, надеваете красивый пиджак, приходите в театр и садитесь в зрительном зале, точно также, как это делала ваша бабушка, прабабушка. А вот все остальное искусство видоизменяется. И, что важно, — появился тираж. Театр не тиражируется. Это невозможно. Все происходит здесь и сейчас, глаза в глаза.

 

— Каким будет театр лет через 50, 100? Как он изменится?

— Театров у нас очень много. Когда люди говорят о том, что в Лондоне или в Париже есть театральная жизнь, мне смешно это слышать, ведь та самая театральная жизнь существует и в России.

 

— Причём самые лучшие актёры, чьи методы используют во всем мире из России.

-Да, да. Когда люди говорят: «Ой, какой прекрасный артист Том Круз», мне как-то неловко. Давайте посмотрим на покойного Леонова. Чем люди измеряют такой талант? Я считаю, что настоящий актер — конечно же,актёр театра. Здесь есть школа, все в моменте, есть тренинги, аудитория, живой контакт. Театр хорош в его многообразии. Вот почему кино скукожилось, все стали заниматься съемками фильмов только для слаборазвитого зрителя, чтобы понравилось всем. А театр не пытается нравится. Театр высказывается. Люди приходят, получают удовольствие, задумываются, находят ответы на свои вопросы.

 

— Что бы вы хотели бы поставить больше всего из такого, о чем многие говорят, но поставить не могут, ибо считают, что безумно сложно?

— Во-первых, это была«Война и мир», и мы ее поставили. Во-вторых, в театре «Модерн» на 98% идёт то, чего не идёт ни у кого, ни в одном театре России. Так получается, что темы, которые мы поднимаем, другие театры не интересуют. А у нас можно увидеть, то, чего ни у кого нет.

 

— А вы не хотите поставить проклятое произведение «Мастер и Маргарита»?

— Вы знаете, я считаю, что «Мастер и Маргарита» — это, все-таки, кино. В театре думаю, нет.

— Почему нет?

— Я не хочу ставить «Мастера и Маргариту» и всё.

 

— Какая сейчас аудитория среди молодёжи у театра «Модерн»? Она как-то меняется?

— Она меняется. За три года аудитория помолодела. Я вижу, что на спектаклях появляется еще больше молодых людей. Вижу, что процентное соотношение в плане зрителей так же изменилось. У нас многие приходят парами, семьями, кто-то берет один билет. Конечно,в основном, в театре сохраняется женская аудитория, я бы сказал,что 75% зрителей – представительницы прекрасного пола. А средний возраст нашей аудитории – 30-35 лет.

На спектакль «Nirvana» приходят молодые зрители – юноши и девушки, хотя я встречал и их родителей ( все же, «Нирвана», группа 90-х). На «Войне и мире» очень разнообразная аудитория: от 14 до 70 лет. В театре не работают привычные маркетинговые ходы, аудитория очень размыта и очень широкая. В этом, наверное, и успех театра — что он не движется по ровной траектории. Например, на премьере рядом могут оказаться богатейший человек из списка Forbes и 16-летняя девушка. Я рад, что «Модерн» привлекает публику разного социального статуса, достатка, разных убеждений. Но они вместе кричат «Браво!» и плачут на «Войне и мире». Таков он, феномен театра.

 

-Сейчас многие, особенно взрослое поколение, говорит, что молодёжь испортилась, молодёжь ничем не интересуется…

-Молодёжь не испортилась. Но я замечаю, что, к великому сожалению, молодежь стала более невнимательной из-за огромного потока информации. Они могут невнимательно прочитать, они могут быть невнимательны при просмотре фильма. Это факт. Мы, конечно, поколение более внимательное, более щепетильное. Невнимательность, я считаю, большая беда. Люди многое теряют: увидев копию, репродукцию, человеку этого становится достаточно, он считает, что уже все увидел. Он не понимает, что нужно прийти и посмотреть на оригинал, потрогать.

 

— Когда вы ставили спектакль «Nirvana» вы не боялись, что молодые люди подумают, что «вот я нахожусь в депрессии, точно так же, как и Курт, мне больно. Может, мне стоит тоже употреблять»?

— Нет, я же от себя рассказываю историю культового музыканта, который не нашёл опору в семье, в Кортни Лав,. Наркотики тут не при чем. Мы же не ставим документальный мюзикл, не снимаем документальный фильм. Это общий разговор о таланте, славе и признании через призму одного человека — Курта Кобейна. А что было с Джимом Моррисоном? Очень похожая история. Театр — это искусство обобщающее.

 

 

Азалия Фаттахова специально для Musecube

Фотографии Ольги Внуковой смотрите здесь и здесь