25 марта на сцене ON.Театр в рамках фестиваля «Плохого театра» прошла экспериментальная постановка спектакля-отрывка «В ожидании Годо». Был ли театр в этот вечер таким уж плохим? Этот вопрос остался без однозначного ответа. Но вот нужного эффекта устроители и режиссер добиться смогли.

Денис Шибаев, один из организаторов фестиваля, отвечая на вопросы зрителей после спектакля обмолвился, что «плохой театр» в их понимании – театр непонятный, вызывающий сложные чувства и даже некий конфуз. Все это зритель получил сполна – начиная от неожиданной трактовки текста классика абсурдизма, заканчивая длительностью происходящего на сцене. Полчаса – и артисты покинули подмостки, оставив зал в недоумении. И это был вовсе не антракт.
Театроманы, привыкшие к ставшим традиционными трехчасовым постановкам, в этот раз не знали, как реагировать на произошедшее, потому и направились за ответами к словоохотливым создателям. Увиденное вылилось в вопрос: «О чем все это было?»

Если по порядку, то в этой трактовке любителей Беккета и его главного произведения ожидало множество сюрпризов. Спектакль получился практически действием одного актера – кроме Эстрагона (Андрей Гусев) и Владимира (Олег Коваленко) на сцене больше никто не появился. Да и сами герои изменились до неузнаваемости – в их уста вложены реплики Поццо и Лакки, они сами иногда перевоплощаются в них. Да и сцена похожа больше не на сельскую местность, как в оригинале, а на мрачную тюремную камеру.

Впоследствии режиссер постановки Андрей Гусев разъяснил, что он решил уйти от классического понимания главных героев, как двух бродяг. У него Эстрагон – приговоренный к смертной казни, отчаявшийся, заблудший преступник, коротающий время в одиночке. Владимир – его совесть, его душа. Он ходит по внешнему квадрату, очерченному четырьмя свечами, стоящими по углам сцены. Иногда, снимая башмаки, он врывается во внутренний квадрат – мир Эстрагона, в котором тот обречен на вечные муки в ожидании.

Интересно и то, что режиссер дает однозначный ответ на волнующий вопрос о том, кто такой Годо. «Годо – в переводе с английского «God» – Бог. Вопросы о Боге в последнее время не актуальны на сцене, потому мы и сконцентрировались только на одной стороне пьесы, трактовали ее в ключе жизни и смерти, ожидания и духовности», — поясняет Гусев. Недаром короткое по времени действие буквально перенасыщено религиозными символами и метафорами – свечи, распятия, изображаемые с помощью пластики, мелковые силуэты на черном сукне, наконец, сам Эстрагон, сравнивающий себя с Иисусом.

Режиссер, сыгравший главного персонажа, передает его почти физическую боль, безысходность, потерю пути. Он так же, как и Беккет заставляет героя ожидать. Только по его задумке, Эстрагон ждет не призрачного Годо, а, кажется, чего-то конкретного, возможно — прощения, отпущения грехов, благословления. «Эта пьеса о том, что никогда не поздно», — загадочно утверждает Гусев.

Стоит отметить, что Андрей с командой молодых драматических артистов умышленно или нет, но следует в своей работе по стопам великого театрального теоретика и драматурга Бертольда Брехта – основателя эпического театра. Именно он был ярым противником классического зомбо-представления, в течение которого зритель мог успешно подремать, принять историю близко к сердцу, пережить страдания и злоключения персонажей, но так же легко забыть все с первыми поклонами.

Отвергая все это, он придумал целую систему взаимодействия со зрителем – приемы и тактики, позволяющие выдергивать зал из сладостно-гипнотического состояния, не давая расслабляться. Вот и в этот раз не обошлось без вставок. Для этого были использованы лирика и музыка Егора Летова – одна из сильнейших его песен «Вечная весна», поразившая некоторых зрителей своей бескомпромиссной откровенностью до глубины души.

«Вечная весна в одиночной камере
Воробьиная
Кромешная
Пронзительная
Хищная
Отчаянная стая голосит во мне…»

В этих строчках чувства героев, какими увидел их режиссер, их бесполезная борьба с собой, со своей ловушкой и, скорее всего, неизбежный проигрыш. Лучше выразить все это было просто невозможно.

Еще одной удачной художественной находкой оказалась покрышка, подвешенная посреди сцены. Изначально в качестве декорации предусматривалась лестница, символизирующая подъем ввысь, надежду для героя обрести собственный путь. Но потом неожиданно и успешно появилась покрышка – отражающая физическое и душевное состояние Эстрагона. Когда Владимир бьет по ней, Эстрагону становится больно, и он сам начинает пинать покрышку, как бы наказывая себя. Кроме того, круглый предмет – метафора для течения жизни и вечных скитаний, как реальных, так и мысленных. Все движется, отмеряется километрами, которые прошагал Эстрагон вдоль стен своей темницы. И при том, все стоит на месте, потому что уйти из закрытого пространства, он все-таки не может. Здесь свою роль сыграла и сама сцена ON.Театра – лаконичная, замкнутая и темная. Собственно, именно от возможностей пространства и исходили постановщики в своих образных затеях.

Песни Летова, покрышка, которую Владимир небрежно бреет, оставляя при этом раны на лице Эстрагона, физические упражнения, пластика, музыка, томительные минуты полного молчания, контрастирующие с исходным текстом, и пронзительные, страшные взгляды в зал – Брехт аплодировал бы стоя. Все эти находки в сочетании с прямыми обращениями к зрителю заставляют чувствовать себя, по меньшей мере, некомфортно. Иногда даже закрадывается желание уйти. Не из-за актерской игры, конечно, здесь нареканий нет – из-за дискомфорта, который испытываешь всем существом. Запланированный то был эффект или нет, но он удался и впечатлил.

Однако если с образами постановщики попали в точку, то в содержании они перемудрили, и оттого многое потеряли. Например, отдавая речь Поццо и Лакки Эстрагону и Владимиру, спутывая реплики, перемешивая личности, вырывая из контекста, нужно было разобраться, кем все же являются эти герои. Многие искусствоведы сходятся на том, что Поццо и Лакки – будущие олицетворения Эстрагона и Владимира, потерявшие Бога или высшую силу (они не знают, кто такой Годо), не сумевшие сохранить веру. У Андрея Гусева все персонажи слились в лице одного Эстрагона. Каждый является воплощением какой-либо из его сторон. Такая трактовка правомерна, но возникает путаница, потому что становится еще сложнее развести героев и их речи.

Также режиссер полностью отказывается от мальчика-посыльного – воплощение детской чистоты, приближенной к гармонии, которую никак не может обрести главный герой. В пьесе прослеживается контраст между этими персонажами, в постановке о нем говорить вообще не приходится. В итоге начинает казаться, что именно время ограничивает действие – оно не успевает завертеться, логика повествования обрывается, а многие вопросы так и остаются без ответов.

Впрочем, невозможно даже попытаться разрешить проблемы вселенского масштаба за полчаса. Уместить все мысли и ассоциации, связанные с непростым абсурдистским произведением, в столь сжатый формат. Получается нетривиальная, интересная картина, с множеством органичных авторских находок, которая, к сожалению, распадается и не выглядит цельно. Все это то ли от того, что так хаотично выхвачены темы из всеобщего контекста, то ли потому что режиссер сам не до конца ответил на главный вопрос: «О чем пьеса?» В таком состоянии этой пирамиде не хватает кубиков для того, чтобы быть устойчивой. Потому углы смягчаются, не успев обостриться, а все интересные аспекты выглядят сыро из-за отсутствия общей слаженности.

Так и не ясно, кого или чего все же ждали Владимир и Эстрагон или даже один Эстрагон со своей совестью и бременем (если следовать авторской интерпретации). То есть, режиссер, конечно, хотел, чтобы они ждали Бога. Но, кроме намеков, его там нет. Годо, кем бы он ни был, не появляется в спектакле даже через образ Эстрагона. И уж совершенно неожиданным выглядит то, что герои в финале все-таки уходят. Они исчезают со сцены также стремительно, как появились на ней. Но ведь они не смогли бы этого сделать.

Андрей Гусев признает, что идея еще требует доработки. Останутся — покрышка, тюремная камера, узкие ботинки, и Егор Летов, но что-то изменится. Что касается «Плохого театра», то он оказался совсем неплохим стартом для дерзких и умных экспериментаторов, которым есть, что сказать со сцены. Он заставил как зрителей, так и создателей взглянуть на искусство по-новому. Лишь бы этот взгляд оказался полезным.

А нам, между тем, остается только ожидать.

Ксения Щербакова, специально для MUSECUBE

Фотоотчет Алисы Чернышeвой смотрите здесь