Вольфганг (1991 — 2003) был игуаной. Знал ли он, что был именно игуаной? Знал ли он, что мы считали его самцом? Ох уж мне эти гендерные категории — у ящериц сложно бывает, что же говорить о нас, о выражениях нынешнего предела сложности бытия. Мы жили своими страстями и симпатиями, а он неспешно передвигался по тёплой уютной квартире в проезде Донелайтиса в Москве, у таинственного Сходненского Ковша, вокруг нас, и был частью сцены наших страстей и симпатий — маленькой, но органичной частью, зелёной и грациозной. Он погиб, пытаясь снести яйцо — не был он самцом. Все удивились, скорбя. А мы продолжаем жить и считать себя самцами, среди прочего — я и хозяин его Александрос.

Я его так зову, а он меня зовет Базилиос. Мы встретились в девяносто первом, я приехал из Мурманска в Москву, чтобы записать первый в своей жизни альбом в настоящей студии с окошком и широченным пультом. Я думал, что я рокзвезда. Александрос сделал аранжировки на клавишах Ensoniq, и сквозь своё немногословие сподобился сказать, что я неплох — что было очень приятно и стимулирующе. Ибо был он, и есть, музыкантом куда более разветвлённым, чем я. Когда моя фанатически любимая сочла меня недостойным себя, я попросил Александроса пойти и попытаться убедить её в обратном. Он сходил. Когда негде было жить, Александрос постелил мне на раскладушке в своей комнате. Среди полок с духовной литературой и пучками благоухающих засушенных растений.

В две тысячи первом я опять приехал в Москву, уже с моей тогдашней шведской бандой The Kürtens. Тогда я опять думал, что я рокзвезда, а то что я раньше думал что я рокзвезда так это я глупый был и не знал нифига. Александрос встретил нас и снова, сквозь немногословие своё, спросил: а не хотите ли поиграть фри. Рокзвезда не понял, о чём это было. Но с благодарностью выспался неоднократно на той же раскладушке, один и не один, в ту квартиру часто заходили интересные люди. Нам тогда нравилось красное сухое вино. Отец Александроса позвонил 11 сентября — эй, война начинается, смотрите телек! Но мы вежливо отмахнулись — у нас были наши страсти и симпатии, и Вольфганг был свидетелем.

В две тысячи двенадцатом я позвонил Александросу и спросил: а не желаешь ли поиграть фри. Верю в эволюцию! Благодарен тем, кто помог поверить. Мы просто взяли каждый свой инструмент и начали играть, без сценария, доверившись той связи между нами, которую невозможно обосновать и внятно описать словами. Думаю, правильно поступил, записав что получилось, а получилось как есть — островки встреч, фрагменты глубокого понимания среди долгих потоков наших личных поисков. Пустая вольера Вольфганга стояла в углу. Через год мы это повторили публично в московской Билингве, пригласив замечательного саксофониста Сергея Батова, играющего, по словам очевидцев, «с нездешним хрюком».

Разница между тональным и атональным как-то перестала быть для меня очевидной, с тех пор как оценил и полюбил Free Improvisation, но, глядя на наше человечье коллективное культурное, вижу, что это по-прежнему два во многом обособленных звуковых мира. В этом импровизационном шоу доминантой было взаимодействие этих двух сфер, которые неумолимо, хоть и медленно, сближаются, раздвигая старые пределы понятий о том, что такое музыка.

Василий К.