Руки молодого мужчины то взлетают вверх, то резко опускаются вниз, ударяя о поверхность стола, отстукивают мелодию, затем затихают ладонями вверх, чтобы через какой-то момент вновь плавно подняться в воздух, вторя словам и интонациям своего харизматичного «хозяина».

Темперамент, активная жестикуляция, страстность в голосе, блеск в глазах, когда речь заходит о музыкальных произведениях, намекают на род деятельности собеседника. Такая искренность очаровывает; неприкрытая страсть «заражает» любовью к музыке.

О служении искусству, библиотеках, о процессе изучения произведений и иных нюансах профессии рассказывает порталу Musecube дирижер Молодежного камерного оркестра Заслуженного коллектива России (ЗКР) Ярослав Забояркин.

— Ярослав, у Вас было несколько свободных от концертов месяцев. Как Вы проводили это время?
— Я наконец-то разобрал свои партитуры, которые лежали дома по разным углам. Во время гастролей, в свободное от репетиций время мы с моим другом едем либо в нотную библиотеку, либо в нотные магазины. Мы побывали в библиотеках и магазинах Нью-Йорка, Парижа, Берлина, Ганновера, Вены, Турина и других городов. Накопилось очень много материала в виде редкой музыки, которая ранее не исполнялась в России. Посещая библиотеки, мы копируем те партитуры, которые можно копировать, получив для этого все необходимые разрешения от администрации библиотек. В библиотеке города Брешиа мы даже ждали полдня, пока нам дали разрешение на копирование редких и очень старых итальянских изданий с оригинальными штрихами и нюансами. Я езжу на гастроли с 2011 года, и с тех пор накопилось много партитур, как сканированных, так и купленных. Сейчас появилась возможность все это каталогизировать, привести в порядок. Теперь у меня целый шкаф партитур, которые рано или поздно пригодятся. С профессиональной же точки зрения мне удалось выучить некоторые произведения, до которых, как говорится, руки не доходили.

— Как Вы учите произведения?
— Зависит от того, знаю ли я это произведение на слух, или это полностью новое, ранее не исполненное произведение. Если это знакомое произведение, но, скажем, раньше у меня не было с ним сценического опыта, то я сначала занимаюсь в полной тишине с карандашом и партитурой в руках. Затем я беру скрипку и начинаю играть некоторые голоса партитуры. Говоря простым языком, чтобы самому понять и прочувствовать голосоведение: какая мелодия важнее, а какая имеет поддерживающую функцию.

Можно, конечно, для помощи обращаться к огромной базе записей в интернете, но все что там можно найти это, по сути, чужое мнение о произведении, выраженное интерпретацией, пусть даже очень убедительной. Надо очень хорошо разбираться в том, кто из исполнителей встал на защиту композиторского труда, и своим мастерством и прочтением того или иного произведения показывает именно достоинства таланта композитора. Слушая великих мастеров, действительно можно подчерпнуть для себя некоторые достойные и интересные идеи, но ни что не сравнится с получаемым удовольствием от самостоятельного изучения произведений, особенно когда что-то открываешь для себя впервые!

Если же это не знакомое произведение, а, тем более, ни кем не записанное, то тут, помимо скрипки и всех накопленных знаний, поможет рояль и способность чтения партитур даже без инструмента под рукой.

Что касается работы над жестом, то тут самое главное, чтобы он был понятен музыкантам вокруг дирижера и соответствовал музыкальному материалу. Если жестикуляция будет выглядеть неестественно для музыкантов, то им будет сложно следовать за тобой. Я думаю это и есть главная жестикуляционная задача дирижера – всю кучу информации сжать в приемлемые рамки, которые будут легко восприниматься музыкантами. Вы знаете, сразу видно, когда дирижер приходит подготовленный, а когда нет: смотрит в партитуру, дирижирует, на оркестр не смотрит. Как говорил великий Илья Мусин: «Не голова должна быть в партитуре, а партитура должна быть в голове».

 

— И должен быть постоянный зрительный контакт?
— Обязательно! Представьте, Вы сидите в оркестре, смотрите на меня, ждете от меня ауфтакта, а я, вместо того, чтобы обратиться к Вам – мол, вступайте, Ваше соло, стою, смотрю только в партитуру и не обращаю на Вас внимание. И музыкант понимает, что между ним и дирижером огромная пропасть, которую ничем не преодолеть.

— Если дирижер совершит ошибку, как на это реагирует оркестр?
— Все зависит от масштаба ошибки. Если что-то произойдет незначительное, то хороший оркестр – как хороший автомобиль, в котором все электронные системы стабилизации тебя поддержат, если водитель допустил погрешность. В таких ситуациях хороший оркестр с хорошими концертмейстерами все «вырулит» сам, главное им не мешать.

— У Вас два оркестра…
— Оркестр Singolo. В 2009 году мой друг – Никита Зубарев – собрал нас вместе. Мы начали играть в этом оркестре друг для друга: каждый музыкант выходил играть сольно, а остальные аккомпанировали ему. Это была взаимовыручка, так как очень часто у хороших музыкантов, которые сидят в оркестре, нет возможности играть сольно часто по множеству причин. И таким образом, выходя в маленькие залы, такие как Шереметевский дворец, Дом ученых, где было не очень много зрителей, мы набирались ценнейшего опыта. С 2013 года я стал постоянно дирижировать этим оркестром.

Молодежный камерный оркестр Заслуженного Коллектива России, идейным вдохновителем и руководителем которого я стал в 2020 году благодаря поддержке Ю.Х. Темирканова. На сегодняшний день у нас прошло два концерта. Дебютный концерт был в марте, потом, как Вы знаете, наступил карантин, и второй концерт прошел 30-ого октября.

— Немного отойду от темы. До какого возраста дирижер считается молодым?
— Я всегда думал, что до 45 лет — это еще молодой. Все зависит от того, когда начал профессионально дирижировать.

— В каком возрасте начали Вы?
— В 2017 я стал лауреатом престижного международного дирижерского конкурса в Польше. В том же году прошел мой первый большой концерт на сцене Большого зала Филармонии. Мне было тогда 30 лет. А мой самый первый выход к большому оркестру случился на конкурсе в Токио в 2012 году. Я поступил в консерваторию в 2011 году, направил свою запись на конкурс, сделанную с двумя роялями в классе, без оркестра. Оказалось, что я был единственным конкурсантом из России, прошедшим на этот конкурс. До сих пор перед глазами огромный современный концертный зал, большой симфонический оркестр Токио…

— Что было потом?
— Я дошел до полуфинала, оказавшись в шестерке сильнейших более чем из двухсот заявок. Потом уже спустя годы в петербургскую филармонию приехал дирижер, который был в жюри, и сказал, что помнит меня и мое выступление! Как же мне было приятно это услышать!

— Что делает ассистент дирижера?
— В 2019 году Пааво Ярви (главный дирижер симфонических оркестров Токио, Бремена и Цюриха) пригласил меня ассистировать ему на гастролях его Эстонского Фестивального Оркестра по Японии. Помимо того, что я играл в оркестре, моя работа заключалась в том, что мне надо было проверять акустику в зале, как звучит оркестр. Было 7 городов и 7 залов. В каждом зале надо было проверять баланс, выстраивать звук оркестра, в этом случае я был акустическим консультантом. Мои советы были услышаны. Эстонский фестивальный оркестр – это оркестр, состоящий из музыкантов со всего мира! У меня появилось очень много новых друзей!

Был случай, когда мне доверили подготовить оркестр Петербургской Филармонии к европейским гастролям, так как в Петербург не смог приехать дирижер из-за границы. За месяц отпуска надо было выучить одно произведение. Казалось бы не сложная задача…

 

— Месяца достаточно для изучения?
— Это очень много! Мне прислали партитуру, запись, и у меня была задача максимально совпасть с видением дирижера, который будет дирижировать оркестром на концерте в Бухаресте. Это тоже стандартная ассистентская работа – заменить дирижера, максимально подготовив оркестр к его приходу. Это хорошо для опыта, но не дает тебе раскрыться, так как ты должен держаться той линии, которую тебе обозначил дирижер, чтобы он пришел и почувствовал себя «в своей тарелке». Все прошло отлично. Через день оказалось, что надо продирижировать еще одно произведение – симфонию Антонина Дворжака. Я согласился, конечно, так как очень хорошо знаю эту симфонию. Мне потребовалось лишь несколько часов подготовки. На третий день выяснилось, что мне доверили репетировать первую симфонию Малера, которую мне надо было выучить за одну ночь. У меня не было сценического опыта с этим произведением. Это масштабное и очень сложное произведение. И в итоге это оказалась самая лучшая ситуация для проверки себя: за одну ночь мне удалось «собрать» симфонию и продирижировать ее на двух репетициях.

— Когда становишься дирижёром, появляется постоянный оркестр, ответственность перед людьми, это сказывается на восприятии своего возраста (становишься морально старше) и на характере? Или все остаётся прежним?
— Конечно, с оркестром появляется возможность ставить уже более серьезные художественные задачи. Самый главный плюс — это то, что появляется больше репетиционного времени, и, как следствие, больше возможностей углубиться в музыкальный материал. Старше становишься и так и так. С каждым годом происходят положительные перемены. Например, посмотрев свою запись, сделанную год назад, я могу с уверенностью сказать, что сейчас бы я уже дирижировал это же произведение немного по-другому. Думаю, характер остаётся прежним. С годами, конечно, приходит мудрость, появляется больше опыта. Главное тут — не растерять те человеческие качества, за которые тебя ценят окружающие коллеги, которые работают с тобой не первый год. Чтобы, так сказать, вне зависимости от занимаемой должности не изменить себе.

— Первое образование Вы получили на отделении скрипки, второе – дирижерском. Почему?
— Все зависит от желания. Я из музыкальной семьи, мой дедушка был дирижером.

— То есть, Вы пошли по семейной линии?
— Генетически так воспитан. В детстве ходил на концерты, смотрел на своего дедушку, как он выходил во фраке, дирижировал красиво, все это так впечатляло, что у меня даже не было сомнений, что я хотел выбрать этот путь. Путь, цель и мечта сложились в одно, и я продолжаю этому следовать.

Любой дирижер, по моему мнению, должен пройти какую-то инструментальную школу. Я не говорю, что скрипка – это мое прошлое. Я с огромной страстью и удовольствием играю камерную музыку и в Малом зале Филармонии, и в Мариинском театре. Все-таки за плечами победа на международном конкурсе камерной музыки им. Д. Д. Шостаковича в Москве. Скрипка для меня — один из самых важных учителей, потому что на скрипке можно добиваться такого интонирования, которое хочешь услышать от других инструментов. И это очень помогает на репетициях. Ведя мелодию, ты можешь вспомнить, как этот мотив звучал на скрипке.

— Необходимость в палочке есть, или это некая дань традиции?
— В консерватории учат всегда с палочкой. Останешься ли ты с ней, используешь ее постоянно, или частично, отказываешься от нее – это личное дело каждого уже в дальнейшем. Палочка помогает очень часто, например, когда идет фактура, которая не требует постоянного движения, ты держишь палочку, и идея в том, если партитура длинная, то ты можешь сэкономить себе энергию для выхода на кульминацию. Если все время стоять и размахивать руками, то не хватит энергии. В концерте кульминация должна быть не только слышна, но и видна. Должны быть развитие, кульминация, точка в финале концерта. Если этого нет, то нет рассказанной музыкой «истории». Зритель должен почувствовать то, что хотел рассказать композитор.

— То есть, палочка – это не нечто «святое». Грубо говоря, ей «можно и спину почесать»?
— (Смеется). На счет палочки я считаю, что каждый дирижер выбирает свою философию. Главное быть убедительным.

— Чем занимается дирижер, когда закрыты театры и филармонии?
— Очень много звонков и разговоров о дальнейших планах, обсуждение программ фестивалей, концепций произведений. Например, мы обсуждали открытие фестиваля «Серебряная Лира», который прошел 30 октября в Большом зале филармонии, где мы выступали вместе с Полиной Осетинской. Тогда мы еще не знали, будет концерт, не будет, но программу подготовили, выбрали произведения. И такого рода работа – грамотное планирование. Я должен был поехать на фестиваль в Эстонию, но не получилось из-за закрытых границ. Это должно было быть в середине июля.
Много было интервью, касаемо молодежного оркестра. С одной стороны, нам повезло, с другой — получилась интересная ситуация, что мы открылись, дали дебютный концерт, было много людей, были хорошие отзывы, и через неделю начался карантин.
Мы какое-то время созванивались, думали делать проекты между музыкантами, вроде образовательных программ, но кто-то уехал, кто-то остался за городом. Даже записывали ролики, но когда начался шквал интернет-концертов, когда каждый выкладывал, как он играет, то уже получалось перенасыщение, и мы решили подождать.

Была у меня идея сделать «музыкальные салоны». Тогда еще можно было собираться до 50 человек, и мы проговаривали, чтобы собираться в Филармонии камерным составом, рассказывать о музыке, делиться впечатлениями, делать интерактив. Но в итоге все закрыли, нам нельзя было встречаться.

 

— Сейчас Вы не хотите возобновить работу над такими салонами?
— Я уже возобновил: продумал концепцию, какие пласты будут интересны публике, чтобы играть не только знаменитую классику, но и иные, менее известные, произведения, которые были бы открытием для публики, чтобы показать что-то новое. Если публику подготовить к произведению, рассказать о нем своими словами, то слушаться оно будет с большим интересом.

— Какие у Вас страхи, как у дирижера?
— (Задумывается) Наверное, быть невостребованным.
Страшно, когда происходит то, над чем ты не властен: выходишь на концерт, а солиста нет, без него не обойтись. Не могу сказать, что я об этом постоянно думаю, но раз уж Вы спросили…сейчас задумался, чтобы меня заставило сильно понервничать.
Очень забавная ситуация произошла на моем оперном гос. экзамене (исполняли оперу «Евгений Онегин»), когда рабочие сцены забыли в перерыве между картинами вывести подиум со скамьей, на котором должны были сидеть Ленский и секундант. Я дирижировал маленькое вступление к картине, к сцене с дуэлью: я поднимаю голову, а на сцене никого нет, хотя должны быть Ленский и секундант, и секундант должен начинать петь свою партию. И представьте себе: в полной тишине, под скрип колес вывозят их, сидящих на скамейке. У секунданта в руке был пистолет, и, видимо на нервной почве, он выстрелил. Произошел хлопок.

— Какие желания, задачи?
— Очень люблю открывать новые произведения или несправедливо забытые. Очень хочется радовать не только публику такими открытиями, но и коллег музыкантов. Нацелен реализовать задуманное во время карантина, а так же начать профессионально записывать музыку на престижных звукозаписывающих лейблах, чтобы к нашему совместному творчеству любой слушатель мог вернуться в любой момент! И, конечно же, я желаю оставаться честным с музыкой и музыкантами!

Алена Шубина-Лис специально для Musecube

Фотографии предоставлены Ярославом Забояркиным