Вис Виталис получил известность как рэп-исполнитель, хотя его творчество гораздо обширнее, а его рэп никогда не укладывался в стандартные представления об этом направлении, тем более в эпоху тотального смешения стилей. А еще Вис «прославился» как автор нескольких книг по «гендерной психологии»: хотя он всю жизнь занимается музыкой, многие узнали его как писателя. Остается только гадать, какой след в «массовом сознании» оставят концептуальные короткометражные фильмы Виса, съемками которых он недавно увлекся…

Он из тех, кто опередил свое время, и аудитории, очевидно, еще долго придется расти и развиваться, чтобы по достоинству оценить вклад Виса в русскую музыкально-поэтическую культуру. Недавно вышел новый музыкальный проект Виса «Сердце». Это интервью, составленное как из частных, так и из общих вопросов, которые касаются жизни и творческой деятельности Виса Виталиса, представляет собой попытку приблизиться к пониманию богатого, многогранного внутреннего мира этого уникального музыканта.

«МОЯ НЕПРЕХОДЯЩАЯ ЛЮБОВЬ К МУЗЫКЕ, ВОЗМОЖНО, ТЕМ И ОБУСЛОВЛЕНА, ЧТО Я ОТНОШУСЬ К НЕЙ КАК ДИЛЕТАНТ»

– Ты всегда подчеркивал свое «рабоче-крестьянское» происхождение. Расскажи о своих родителях.

– Мама моя, в пятнадцать лет ставшая круглой сиротой, была коренной москвичкой, потомственной городской девчонкой. Прошла путь от посудомойки в заводской столовой до руководителя в одном из учебных заведений… Отец – сельский хлопец из старинного запорожского рода. После школы он с первого раза поступил в Бауманку и затем всю жизнь проработал в оборонке. Значит, по матушке я москвич, а по отцу – сын «понаприехавшего». Два этих довольно-таки разных мира живут во мне… как и множество других миров… как и во множестве других людей.

– Какой след в твоей жизни оставила служба в армии? Например, Александр Васильев написал в армии множество текстов, которые потом легли в основу его первых альбомов.

– Армейская служба стала для меня, безусловно, крайне ценным опытом, который, тем не менее, я не хотел бы повторить. Армия дала мне умение видеть и понимать людей, точно так же как – видеть и понимать себя; развеяла иллюзии о жизни, научила в любой ситуации вычленять главное, держаться до последнего и просчитывать свои действия на несколько ходов вперед. Это было захватывающе экстремальное приключение, и в целом я о нем нисколько не жалею.

Писал я в армии много, но практически всё потом выкинул – может, кроме пары-тройки текстов, которые известны совсем немногим.

– Можно ли считать тебя мультиинструменталистом? Ты говорил, что знаешь нотную грамоту и играешь на семи музыкальных инструментах, но – плохо. Насколько много скромности и самокритики в этих твоих словах?

– Нотная грамота – это же совсем просто! Научиться читать ноты намного проще, чем научиться читать. Сейчас я, конечно, из-за отсутствия практики многое подзабыл, но при необходимости быстро вспомню. То же самое и с инструментами: посредственно, на дворовом уровне можно быстро научиться играть почти на любом. Самый простой, кстати, пианино – оно куда проще и нагляднее гитары. Словом, играю я действительно плохо и ни на что такое не претендую… Инструменталистов вокруг и так много – зачем миру нужен еще один?!

– Есть ли у тебя музыкальное образование?

– Нет, о чем я иногда сильно жалею. Впрочем, почти все, у кого оно есть, бросали заниматься музыкой в день получения диплома об окончании музыкалки. Исключения встречаются редко. Может, моя непреходящая любовь к музыке только тем и обусловлена, что я отношусь к ней как дилетант.

– В музыке ты попробовал, кажется, всё. Был и блюзменом, и рокером, и панком, и рэпером. И даже бардом. Расскажи, как ты хипповал, что это был за период в твоей жизни.

– Хиппанство?.. Тогда мне было очень интересно; теперь же я считаю, что это было глупо. Меня окружали странные люди, которые казались мне умными… Сейчас я понимаю, что это были социопаты: отсутствие гигиены и перспектив, много дурного алкоголя, наркотики, всевозможные неприятные заболевания, в том числе психические, а еще – невнятные духовные искания и прочая чушь. Хорошим был разве что саундтрек, да и то мы опоздали с этой музыкой лет на тридцать. Но… тогда меня это захватывало, значит, это было уместно и необходимо.

«СОЗНАТЕЛЬНО ХОЧУ УСЛОЖНИТЬ СЛУШАТЕЛЮ ДОРОГУ К МОЕЙ ПЛАСТИНКЕ»

– Проект под названием «Sixtynine», лидером которого ты был, канул в лету. Нет ли у тебя желания снова создать / созвать полноценную группу?

– Конечно, есть, и даже не одну. Я работаю над этим. Но сейчас всё стало немного сложнее, чем раньше: у людей совершенно иной стиль жизни и взаимоотношений. Поэтому сегодня не так просто набрать пацанов и сказать им что-то типа: «Ребзя! Айда ко мне в группу, вы будете тратить свою жизнь на мои странные песни, а взамен я вам ничего не обещаю…» Но я буду пытаться; может, что-то и получится.

– У тебя много творческих проектов, и все они, очевидно, изначально не коммерческие. Более того – все они убыточные. Расскажи, как удается зарабатывать не только на жизнь, но и на творчество. Например, в создание фильма «Raw» ты вкладывал исключительно собственные деньги… У тебя, насколько я знаю, своя студия. Она приносит какой-то доход, верно?

– Если коротко, то скажу так: студия есть – дохода нет. Окупается – и то хорошо! Дает небольшие суммы на мои параллельные творческие проекты – и спасибо! Конечно, я хотел бы, чтобы мое творчество приносило деньги. Это вообще мечта любого автора: зарабатывать тем, что ты делал бы и бесплатно. Но, к сожалению, во все времена жить творческой деятельностью было не так просто, а в наше время тем более. У меня давно уже нет ни причин, ни желания рефлексировать на эту тему. Я просто делаю то, что считаю нужным, и предполагаю заниматься этим и впредь.

– Пару лет назад ты говорил, что собираешься создать собственное издательство. Ты хотел издать свою книгу про мужчин, переиздать Олега Новоселова… А недавно стал обдумывать возможность краудфандинга. Почему с издательством не получилось?

– Собрав подробную информацию, я понял, что это – совершенно неверный ход. Шаг в пропасть. И в принципе угадал. Буквально пару лет назад все крупные издательства вошли в кризисный штопор. Некоторые из него так и не вышли. Народ вообще мало читает, а если и читает, то в основном говно. К тому же с планшетов. Это – реалии современного мира, и нервничать не нужно. Но затевать еще одно заведомо проигрышное предприятие я не могу – хватит с меня и фактически убыточной музыкальной деятельности!

Что касается краудфандинга, то это красивый эвфемизм для попрошайничества. Я же ничего ни у кого не просил и делать это не собираюсь! Но переиздать мою трилогию «Женщина. Где у нее кнопка» я и вправду хочу. Мне много пишут по этому вопросу, и у меня есть ощущение, что людям эти книги необходимы. И я планирую запустить проект, но это будет не краудфандинг. Я бы назвал это иначе – отложенной покупкой, долевым участием. «Утром – деньги, вечером – стулья». Самому-то мне эти книги не нужны – по понятным причинам. Любой желающий заплатит фиксированную сумму, и – как только наберется достаточно денег – я выпущу тираж и разошлю всем пайщикам проекта. Никаких краудфандинговых танцев с бубном: «пришли 100 рублей и получи открытку, а за 500 рублей – майку; а за 3 000 рублей Вис целый день проработает личным шофером»! Всего этого не будет! Всё будет лаконичнее: нужен товар – платишь деньги и получаешь его, только не сразу, а чуть погодя.

– Музыкальные лейблы неоднократно отвергали твои альбомы. Сотрудничаешь ли ты с ними сейчас или все связи окончательно порваны?

– Да я ни с кем и не ссорился… А вообще тех лейблов-то почти не осталось! Все они пережили такое же пиковое падение, как и книгоиздательства. Сидят, не знают уж, как им заработать. На концертах что-то «поднимается», конечно, на корпоративах, на разных там официальных праздниках, типа Дня города или района… Но в целом прибыльных артистов сейчас не так много. И большинство – из разряда стендап. А вот в плане музыки лейблам гораздо выгоднее работать с уже известными ретроартистами, не требующими вложений, или же привозить на гастроли артистов зарубежных, раскрутка которых уже сделана «западными партнерами». Лейблы в России всегда занимались скорее паразитированием на чужих достижениях, нежели эффективной работой в шоу-бизнесе. Но я не могу никого осуждать: шоу-бизнес в России фактически отсутствует, он так и не смог нормально сформироваться за последние двадцать лет. И думаю, что уже не сформируется: эта индустрия требует такой же серьезной работы, как и, скажем, индустрия кино. А уж если в гораздо более прибыльном кинобизнесе творится такой беспросветный ужас, то что уж говорить о музыке! Словом, в индустрии развлечений инициативу давно перехватил «Камеди Клаб», и впереди нас в общем-то не ждет ничего, кроме балагана разных сортов.

– Недавно вышел твой новый альбом – «Underground», потом – проект «Сердце». Все твои диски доступны для бесплатного скачивания, и ты это всячески афишируешь. Подводишь определенные итоги?

– «Underground» – это всё-таки не совсем мой альбом. Это как бы совместная работа с Томом Вэйтсом, хотя сам Вэйтс об этом не знает и, думаю, не узнает никогда. (Улыбается.) Было бы дико пытаться продавать этот альбом: у меня нет ни авторских, ни человеческих прав так поступать. К тому же «Underground» изначально был фанфиком, музыкальным экспериментом и своеобразным homage старому Тому. Альбом создавался не для денег, да и удовольствие, которое я получил, работая над ним, никакими деньгами не измеришь.

А вот три моих предыдущих альбома – «Выживу Стану Крепче», «Делай Что Должен» и «One Man Standing» – стали историей. И мне приятно осознавать, что не только моей – это уже история множества интересных и достойных людей… У этих альбомов и так очень трудная судьба, так что было бы странно ставить между ними и слушателем дополнительные преграды.

А вот для проекта «Сердце» я планирую другую схему. Хотя бо́льшая часть песен (а может, и все) будет в свободном доступе, в законченном, «альбомном» виде песни будут распространяться только через официальные платформы, типа «iTunes» или «Google Play». Я сознательно хочу усложнить слушателю дорогу к пластинке: мне кажется, это заставит современного человека больше ее ценить. А я хочу, чтобы мою работу ценили, она того заслуживает.

«МУЗЫКУ УЖЕ ПОЧТИ НЕ СЛУШАЮТ, А КИНО ЕЩЕ ВСЁ-ТАКИ СМОТРЯТ»

– Новым твоим главным увлечением становятся съемки фильмов?

– Да, это новый блистательный мир, в котором я еще новичок – разумеется, как производитель контента, а не как зритель. Так-то я увлекаюсь кино уже много лет и, смею полагать, неплохо разбираюсь в нем. В плане производственного процесса в кинематографе всё намного сложнее, чем в музыке, но и аудитория гораздо шире… Музыку уже почти не слушают, а кино еще всё-таки смотрят… А поскольку мне, как и любому автору, необходимо внимание, то я ищу аудиторию в кино. Слушать люди уже разучились, но смотреть-то еще умеют, так?..

– Недавно ты участвовал в фестивале памяти Кормильцева – человека, чья репутация не выглядит безупречной. Обвинение в русофобии – это, пожалуй, худшее, что можно придумать в глазах русских людей! Тебя не смущают этот и некоторые другие эпизоды его биографии?

– Вспоминается древний анекдот: «Что вы, я вовсе не расист! Я ненавижу всех людей одинаково!..»

Кормильцев не был русофобом. Он, скажем так, критически относился к человеку вообще. В принципе, человек иного и не заслуживает. Кормильцев когда-то верил в человека – но вера была, как водится, разрушена самим человеком; это путь, по которому прошли многие. Человек слишком туп и слаб, и это в итоге вызывает презрение, которым и был преисполнен Илья. Он жил среди русских – и заряды его желчи принимали на себя русские, жил бы среди папуасов – не поздоровилось бы папуасам. Илья не был добрым человеком. Илья не был сдержанным человеком. Илья не был трусливым человеком. Всё это мне нравится. Многие его воззрения мне не близки, на многие вещи я смотрю иначе, но: Илья был моим другом, и я горжусь этим.

– Ты говорил, что уважаешь людей, которые борются, – даже тех, кто борется против тебя. Как часто ты вообще сталкиваешься с критикой в свой адрес?

– На удивление редко. Если, конечно, не считать критикой всякого рода интернет-выпады, за которыми чаще всего стоит вкусовщина, низкий интеллектуальный уровень или чисто гендерная обида: вот женщины – кто поглупее – частенько ядом плюются… Но всё это ерунда! Ни один из людей, чье мнение для меня что-то значило бы, не сказал про меня ничего плохого. Правда, мало кто из таких людей вообще знает о моем существовании, а другие давно мертвы.

– Мужчина в твоем понимании воин и творец. А еще – философ. Правда ли, что именно греческая философия оказала на тебя самое существенное влияние? Известно, что тебе импонируют философы-стоики – Марк Аврелий, Эпиктет.

– Не только греческая философия, но и римская школа, безусловно, тоже. Стоицизм имеет три периода: ранний, средний и поздний; впрочем, в данном случае важны его основная идея и посыл: всё сущее закономерно, познание мира должно идти через логику, а не через все эти девчачьи чувственные хаотичные практики… Мир – управляемый божественным логосом космос; бог – всепожирающий огонь; физика – каркас; внутренняя свобода человека – главная его свобода, а сам он обязан думать, развиваться, действовать!.. И хотя всё сущее само по себе конечно, но при этом всё – бесконечно, поскольку движется по кругу. Это и надо понять и принять. Мне очень близка эта позиция, и всё мое творчество посвящено именно этому; я, можно сказать, последний стоик. И потому я непобедим – несмотря ни на что.

– Твоя картина мира космична; ты любишь, чтобы во всем был порядок. Прячется ли за твоей философией вера? Или ты атеист, материалист?

– Повторюсь: я стоик. Бог в моей картине мира – это всеобщий закон, которому подчиняется сущее. Природа всех веществ, судьба и необходимость. Это логика и это разумность. И вообще Зенон говорил: «Разумно почитать богов, но почитать несуществующих богов неразумно. Следовательно, боги существуют». (Улыбается.)

«Я ВСЮ ЖИЗНЬ ЧТО-ТО ПИШУ, И В ЭТОМ МОЯ ТРАГЕДИЯ»

– «Ай да Пушкин! ай да сукин сын!», «Ты царь: живи один», – очевидно, что эти и другие пушкинские строки тебе очень близки. А еще ты упоминал Кафку – как представителя одного из уникальных поколений, который близок тебе по духу.

– Я, кстати, Кафку не люблю и в споре «Кафка vs. Оруэлл» выберу скорее Оруэлла… Кафка хаотичен, а моя картина мира механистична; Кафка одержим чувственным бредом, я – систематизированным. (Улыбается.) Просто судьба поколения Кафки сходна с судьбой моего поколения: мы видели распад Империи, смену вех, изменение приоритетов, мы встретили тотальную шизофрению, пришедшую на смену странному, но по-своему стройному порядку… Это свело с ума Кафку, и это свело с ума меня. Но любовью к Кафке я всё равно не проникся. (Улыбается.)

– Знаю, что ты высоко ценишь творчество Дениса Гуцко, Захара Прилепина. Кого еще? И много ли ты читаешь?

– Современных русских авторов я читаю очень мало. Не потому, что пренебрегаю. Просто времени на чтение почти нет. А когда появляется, я стараюсь тратить его на специальную литературу – науч-поп и всевозможный нон-фикшн, то есть на то, что может быть полезно, что расширит мою картину мира.

– Ты всю жизнь занимаешься музыкой, а известен стал в первую очередь как писатель. Первую свою книгу «Женщина. Где у нее кнопка?» ты написал «на спор». Но написать книгу просто так (да еще, чтобы она имела успех!) – невозможно. Для этого нужно иметь талант и опыт. Еще раньше ты работал в журнале «Хулиган». А когда вообще ты начал писать?

– Да я всегда что-то писал, лет с пяти… Это, конечно, не похвальба, это – скорее моя трагедия: в голове постоянно что-то пузырится и булькает, и так всю жизнь, без перерывов на сон и обед; переносить это непросто, но я привык. При этом я никогда не видел себя писателем, поэтому успех книги «Женщина. Где у нее кнопка» стал ошеломляющим в первую очередь для меня самого. Ирония судьбы, да. Этот поворот меня сильно удивил: я не писал скрижалей, я просто веселился и хулиганил, как в дружеском кругу. Мне даже в голову не могло прийти, что элементарные вещи, которые я излагаю в трилогии и которые, по-моему, должны быть всем известны, как дважды два, вызовут такой интерес и станут для большинства читателей откровением. Будучи гуманистом, я традиционно переоцениваю людей. (Улыбается.)

В каком-то смысле написание этих книг дало мне больше, чем сами книги дали обществу: я начал понимать, насколько люди ограниченны и неразвиты даже в простейших вещах – насущных и необходимых в повседневной жизни. А еще, что люди хотят внимать, хотят иметь гуру. Они хотят быть ведомыми и почитать скрижали. Сам я отнюдь не таков. Но когда я всё это понял, жить мне стало намного легче: все стало прозрачнее.

– Ты доказываешь, что русский рок глубоко вторичен – не только в музыкальном плане, но и в плане концептуальных текстов, которыми многие так дорожат.

– Я ничего не доказываю, я просто обращаю внимание на очевидные вещи. Впрочем, как я уже говорил, вещи, очевидные для одного человека, могут быть совершенно не очевидными для другого. А всё, что касается восприятия творческих моделей, вообще относится к сфере религии. Потому не вижу смысла разубеждать апологетов оригинальности и аутентичности русского рока, который на самом деле изначально сформировался на тридцать–сорок лет позже англо-американского рока и под его влиянием.

– Несмотря на это, в живой современной русской музыке много талантливых коллективов. Кого бы ты отметил из молодых – или просто нераскрученных – групп, из рэперов?

– Да, у нас очень талантливые люди. Очень! Идея, что русские ни на что неспособны, – это неверная идея, да просто лживая. Мы очень крутые. У нас всё есть. У нас, как давно сформулировал поэт, «порядка лишь нет». Хаос в нас побеждает космос, и это главная трагедия русского народа. Хотелось бы, чтобы эта ситуация изменилась… Не думаю, что это произойдет скоро, если произойдет вообще, но ведь обозначить проблему – это уже начать решать ее.

А если ближе к вопросу, то нет времени слушать. Что-то до меня долетает, но я не фокусируюсь: я уже давно понял, что наши парни очень круты, мне уже не нужна эта информация. Но поскольку поп-музыка… А надо понимать, что мы говорим именно о поп-музыке: всё это деление на роки и рэпы – вторично. Первично же то, что всё, чем мы занимаемся, это музыка в первую очередь массовая, популярная… Так вот, поскольку поп-музыка во всех своих видах себя давно исчерпала, зачем тратить время на постоянное повторение пройденного? Я всё уже слышал, я знаю все приемы и схемы, я сам могу написать песню, ни в чем не уступающую любой из тех, что мне присылают, и даже превосходящую ее во всех задействованных приемах – от текста и посыла до аранжировки и звукового дизайна. Ничего нового давно нет. Так зачем мне всё это слушать? К тому же – при отсутствии ресурсов и самой структуры шоу-бизнеса в стране – эта
информация не имеет никакого смысла. И если я буду слушать чужое, мне некогда будет делать свое.

– В Интернете можно найти фотографию, где ты с Прилепиным, Бранимиром, Хаски и Бледным. Где она была сделана? Насколько близко ты с ними общаешься?

– Нас сфотографировали на дне рождения Захара Прилепина. Мы все друзья Захара и периодически бываем у него в гостях. Вне дружеского застолья общаемся редко – все ж делами заняты, люди серьезные! (Улыбается.)

– Сейчас мы наблюдаем тотальное смешение стилей в музыке. Ты говорил, что чистый стиль сейчас – это либо кретинизм, либо очень принципиальная позиция. Кого ты имел в виду?

– Да никого конкретно. В наше время почти никто и не работает с чистыми стилями, если только это не представитель какой-то полусектантской тусовки. (Улыбается.) Всё смешалось – и в доме Облонских, и в современном мире, и в головах у авторов и слушателей… Ну что ж, значит, пришло такое время, и кто мы, чтобы отрицать его?

– Твои познания в европейской, американской и русской музыке настолько обширны, что тебе надо бы читать лекции. Нет такого желания?

– Не так уж и обширны. По крайней мере, в моем представлении лекции – это что-то более серьезное, чем тот набор отрывочных баек, которые я могу изложить. Но, возможно, когда-нибудь я попробую: этим я еще не занимался и потому интересно.

– Отвечая на вопрос, в каком направлении будет развиваться музыка, ты сказал, что необходимо изобретение – какой-то новый музыкальный инструмент. Получается, что до тех пор, пока он не появится, музыкальной культуре уготована стагнация?

– Да, и эта стагнация уже давно налицо! Пережевывание и компиляция идей, рожденных в шестидесятые–семидесятые, идет уже с середины восьмидесятых. Последним технологическим всхлипом музыкальной индустрии был программный синтезатор «Native Instruments Massive», который, по сути, родил современный дабстеп, который, в свою очередь, ничуть не похож на корневой дабстеп, популярный еще в начале девяностых… Но это, конечно, уже другая история. И то, «Massive» был отрелизен почти 10 лет назад, с тех пор ничего толкового не появилось, потому застой всё явнее. Впрочем, для того чтобы написать и исполнить хорошую песню, не нужно ничего, кроме гитары или пианино, правда? (Улыбается.)

«Я НЕ ПЕРЕСТАНУ ТВОРИТЬ, ДАЖЕ ЕСЛИ МЕНЯ НЕ БУДЕТ СЛУШАТЬ НИ ОДИН ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ»

– Главная тема твоего творчества – это свобода, личная независимость. Тема любви находится на задворках, но наверняка так было не всегда. Наверняка, будучи юным и наивным, ты тоже начинал с любовной лирики.

– Да уж, свобода – это святое! (Улыбается.) Целые циклы писал. Но скорее не как песни, как стихи… сонеты, венки сонетов… очень, кстати, хорошее упражнение для развития техники, лучше всякого рэпа. (Улыбается.) А про любовь я пишу мало в основном потому, что это слишком просто, эта поляна истоптана миллиардами авторов – «от придурочных гэнста до поэтов трепетных» (цитата из песни Виса «Рок-н-рол жив. А я?..», – С. К.)… Писать о любви – это слишком, слишком просто. Лексикон скудный, посыл однозначный, тема избитая, аудитория предсказуемая… Писать о любви – это не есть вызов для автора. Потому и неинтересно. Хотя в проекте «Сердце» будет очень много песен о любви –надеюсь, я смогу сделать их и оригинальными, и неповторимыми.

– С одной стороны, тебя можно назвать музыкальным ретроградом. С другой стороны – новатором. Ты часто действовал «на опережение», играл современную музыку, но при этом – по содержанию – она относилась скорее к прошлому. Прав ли я? Если да, то как объяснить подобную противоречивость твоего творчества?

– Ну почему же «ретроградом»?! Потому что я использую в аранжировках «Rhodes» и «Hammond», что ли? (Улыбается.) (Названия культовых клавишных инструментов – электрических пианино и органа. Многие считают их звук устаревшим, другие – в том числе Вис – вечно живым и свежим. – С. К.) Конечно, это не так. Мой альбом «Выживу Стану Крепче», написанный и записанный в 2000–2003 годах, местами звучит более свежо, нежели новый «Linkin Park». Имеющий уши да услышит! (Улыбается.)

А в целом – ну да, «во мне два героя – Арлекин и Пьеро» (цитата из песни Виса «Только для мужчин», – С. К.). Как я уже не раз говорил, мне удалось помирить их, но иногда они всё-таки выхватывают друг у друга штурвал моего судна, поэтому и получается, что получается. Но нельзя забывать, что «нет ничего нового под солнцем». (Улыбается.)

Что же касается не моей музыки, то да, я люблю музыку прежних лет гораздо больше, нежели современную. Она интереснее, профессиональнее, я на ней вырос… Она кажется мне более свежей и наивной, притом более умной и тонкой. Для меня это своеобразное музыкальное гурманство – хотя и от музыкального гамбургера тоже не откажусь. (Улыбается.)

– Твои песни не имели в медиапространстве и сотой доли того успеха, как, например, «Гитар» Петра Налича – композиция «прикольная», но, безусловно, поверхностная. При этом ты говорил, что, как любой цветок, ты вянешь без полива. Тебе нужны отзывы от слушателей, но ты их не получаешь – по крайней мере, в должной мере. Как удается не опускать руки и творить дальше – в условиях засухи, в условиях пустыни?

– Да, я автор, а значит, нарцисс. Все авторы нарциссы, и если кто-то этого не признает, то, понятное дело, лжет. Без внимания аудитории – слушателя, зрителя, читателя – я действительно вяну. Это то горючее, которое заставляет двигаться шатуны творческого процесса; обыватель этого не поймет, а вот автор, оставшись без внимания, гаснет. Мой внутренний заряд еще очень высок, но моему огню тоже нужны дрова или хотя бы хворост, поэтому я ищу его повсюду: я хочу двигаться дальше. Да, у меня гигантский, совершенно гомерический запас внутренней творческой энергии. Например, в течение этого года я планировал выпустить два альбома и один фильм: альбомы уже есть, а фильм будет в октябре–ноябре; я в четком графике. И я мог бы сделать и больше, если бы не постоянная забота о хлебе насущном, которая отнимает так много времени и сил. Как мне это удается? Я просто не останавливаюсь. Я не люблю отдыхать. Я люблю действовать. Энергия порождает энергию. И на своем внутреннем заряде я проеду еще очень долго. Пусть даже меня не будет слушать, читать или смотреть ни один человек на Земле, – физика движения такова, что инерционный путь будет продолжаться даже после полной остановки двигателя.

– Ты говорил, что соль земли – это люди, которые руководствуются инстинктами. И хорошо, что далеко не все, грубо говоря, умные – иначе мир давно взорвался бы. В одной из песен ты поешь: «Я пришел постучать по твоей голове!» Но стучишься ты только в голову избранных. Получается, твое творчество элитарно. Для «широких масс» оно не предназначено, оно им не нужно и даже противопоказано. Если так, то тебе и не стоит ждать не то что популярности, а даже просто большей отдачи. Согласен?

– Величина отдачи – понятие относительное. Я давно понял, что «мне не собрать ни стадиона, ни площади» (цитата из песни Виса «Ночь живых мертвецов», – С. К.), но мое творчество имеет – и будет иметь в дальнейшем – более протяженный вектор, чем у многих поп-проектов. Сегодня они собирают стадион, завтра про них помнит только музыкальная энциклопедия; моя же аудитория ширится с каждым годом, пришедшие ко мне люди уже не уходят, они остаются со мной. Это стоит очень многого, и я рад этому.

– Оценку своей деятельности ты даешь сам, и она, безусловно, высокая. Но тебя всё равно не понимают, не ценят, а для любого творческого человека это безумно обидно. Как справляться с этой обидой? Часто ли тебя терзают сомнения – относительно правильности и целесообразности того, что ты делаешь?

– Обида, конечно, есть. Типа, как так, подлые людишки не ценят гения! (Улыбается.) Ну что поделать, я всё-таки человек, и потому я всё-таки слаб. Но сейчас я уже немного научился с этим справляться. И сомнений нет вообще никаких: я знаю, для чего я был спроектирован, – я делаю именно то, для чего был спроектирован, – я делаю это хорошо… Многие ли могут похвастать успехом такого уровня? Да многие люди вообще не соображают, зачем живут, каков смысл их пребывания на планете!.. Так что какие тут могут быть сомнения?!

– Можно ли сказать, что твое творчество проникнуто горьким и ужасным чувством удаления от «золотого века» – детства? В одной из твоих песен есть такие слова: «Как это попросту глупо – быть взрослым».

– Дети – святые. Все мы были святыми, а стали – преимущественно – говном. Как можно не сожалеть о такой метаморфозе?!

«МЫ ЖИВЕМ В МИРЕ, ГДЕ ВСЁ НЕ ТО, ЧЕМ КАЖЕТСЯ, ГДЕ УЖЕ ПОЧТИ ВСЕ ВЕЩИ ЯВЛЯЮТСЯ АЛИАСАМИ САМИХ СЕБЯ»

– Твои песни отличает бескомпромиссность. Объясни, почему различным оттенкам ты чаще всего предпочитаешь черное и белое.

– Я механик. Я убежден, что в мире существуют определенные схемы и правила, и они неизменны. Машина двигается вперед независимо от того, каково наше отношение к чертежам, по которым она была построена. Есть плюс и есть минус. Есть ноль и есть единица. Есть вперед и есть назад. Есть инь и есть янь. Есть жизнь и есть смерть. Всё, больше красок не нужно. Всё остальное состоит из различных оттенков данных цветов, либо из различных форм их смешивания. А исходных цвета – их только два, и потому любое движение или явление в конкретный момент можно определить однозначно, без всякой там толерантности. Это фундамент понимания мира. Если это усвоено, можно уже позволить себе роскошь диалектики. А на базовом уровне есть только «да» или «нет»… Зачем разбрасываться?..

Ну и потом мы живем в мире, где всё не то, чем кажется, где уже почти все вещи являются алиасами самих себя, где всё вывернуто наизнанку похлеще, чем в кроличьей норе, где все «говорят не то, что думают, и думают не то, что думают», и оттого сидят в клетках. Кто-то же должен позволить себе роскошь говорить именно то, что думает, пусть даже на фоне перманентной размытости это будет выглядеть слишком резким!

– Как часто ты обращаешься к такому приему, как провокация? И расскажи, зачем он тебе нужен.

– Совсем не часто… Провокация как прием – это обычно всего лишь инструмент для того, чтобы обратить на себя внимание. Ну или злобно потроллить публику. А я троллить не люблю, это бессмысленное занятие. И обращать на себя внимание методом провокации – это не мое, это балаган. Если иногда я излагаю какие-то мысли в более вызывающей манере, чем мог бы, так это чисто из хулиганства. Кроме того, в такой форме всё часто становится более ясным.

– Ты разочарован в жизни? Кажется, что недовольство миром проходит через твою музыку красной нитью.

– Конечно, радоваться особенно нечему. Я мог бы сделать много больше, чем сделал и сделаю еще. Вот эта вот невозможность применить вою силу в этом киселе, этом безвременье… это меня и злит, и разочаровывает более всего. Из пушки – даже не по воробьям, а по мухам; микроскопом – даже не гвозди забивать, а в ухе ковыряться… Хотя в истории были поколения, которым повезло еще меньше, чем моему. В истории были творческие неудачники, которые переживали куда более серьезные внутренние конфликты. История знает куда более трагичные биографии и более несправедливые повороты сюжета. Так что мне жаловаться особенно не на что.

– А есть ли ощущение, что хотя бы какая-то часть жизни прошла не зря, что прожитые годы озарены смыслом?

– Любая жизнь проходит совершенно зря – с точки зрения Абсолюта. Но для носителя жизни она была забавным и захватывающим приключением.

– Твое творчество проникнуто пафосом борьбы человека с враждебным миром. Но человек слаб, смертен и заранее обречен на поражение в противостоянии со Вселенной, которую он – ввиду своей конечности – не в состоянии постичь.

– Я вспоминаю цитату из Бенедикта Сарнова: «Жизнь есть непрерывное, постоянное усилие, направленное на то, чтобы двигаться против мощного, и, в конечном счете, непреодолимого течения».

Да, рано или поздно всё остановится. Но потом возродится вновь. И, как сказал стоик Тургенев, «главное дело – в искренности и силе самого убежденья… а результат – в руке судеб. Они одни могут показать нам, с призраками ли мы боролись, с действительными ли врагами, и каким оружием покрыли мы наши головы… Наше дело вооружиться и бороться».

– Однажды ты сказал так: «Я думаю, что мессия, которого мы ждем, будет слушать мои песни. Возможно, он уже это делает». Получается, ты веришь в спасение?

– Нет. Но я всё еще пытаюсь верить в человека.

Сергей Коростелев, специально для MUSECUBE

==============

ВИС ВИТАЛИС

ВОЗДУХ СТАНОВИТСЯ ТЕПЛЫМ

Земля это божий бильярдный шар
Когда я пою, изо рта идет пар
И древним огнем опаляет небесные стекла.
Слова улетают, нагретые мной
Ведь Боги сказали мне просто: пой
И вот я пою
И воздух становится теплым
Я верю – Богам никогда не уснуть
Я верю в потоп и во Млечный Путь
И что малахит это мерзлое семя драконов.
И пламя заклятий мне небо дерет
Но я начинаю последний отсчет
И вот все пройдет
И начнется по новой
Все должно очистить огнем и водой
Ведь Боги сказали мне – просто пой
И вот я пою,
Чтоб нынешнее иссохло.
Мои слова мед и мои слова спирт
Но просто я знаю, что нас исцелит
И вот я пою
И воздух становится теплым

22 июня 2013 года