Полный поэзии и света, утонченный, многогранный Владимир Чернышов служит в ТЮЗе имени Брянцева уже 25 лет. За это время у одаренного пластически, музыкально и драматически артиста было много встреч с известными режиссерами, потрясающих образов, оставивших глубокое впечатление в памяти. Сейчас в репертуаре ТЮЗа 11 названий, в которых занят артист: «Маленькие трагедии» Руслана Кудашова, «Алые паруса» Сусанны Цирюк, «Ленька Пантелеев» Максима Дидеденко, «Зимняя сказка» Уланбека Баялиева, «Ромео и Джульетта» Александра Морфова и др. О своем пути в искусство, заветах мастера — Аркадия Иосифовича Кацмана, важности школы читайте в нашем интервью.

— Владимир, когда Вы успели поработать в Брянском театре кукол?

— Я из Брянской области, провинции, маленького городка Трубчевска, которому 1040 лет. С детства по собственному желанию занимался музыкой, танцем, ходил в драмкружок. У меня были золотые родители, которые никогда не ограничивали мою свободу. Они никакого отношения не имели к театру: занимались сельским хозяйством, папа был председателем колхоза. Когда я сказал, что собираюсь стать артистом, все поддержали мою идею. Я взял справочник для поступающих, открыл раздел «театральные вузы» и увидел, что приемные экзамены должны быть 6 июля, а до этого идут какие-то творческие туры. Что это такое никто не знал, я первый артист из нашего города.  Я приехал в Москву 6 июля и, оказалось, что пролетел мимо всех туров. Я вернулся домой, поступил в музыкальное училище, а потом встретил руководителя нашего народного театра, актрису Брянского Драматического театра. Она мне и сказала, что в Брянском театре кукол нужен человек в состав артистов. Не став учиться в музыкальном училище, я пошел в Брянский театр кукол, меня прослушал главный режиссер Яков Менделеевич Мэр и взял во вспомсостав. Через два месяца меня перевели уже в основной состав и до армии, целый сезон я отработал в Брянском театре кукол. В армии я служил в Ансамбле песни и пляски Северо-Кавказского Военного округа, а потом уже возник Ленинград и ЛГИТМиК.

— Ваш курс оказался последним набором Аркадия Иосифовича Кацмана. Каким был ваш мастер?

— Два первых года театрального обучения проходили под звездой великого Аркадия Иосифовича Кацмана. Есть такое поверье, что в два первых года обучения закладывается школа, фундамент, и мы, счастливчики, впитали и вкусили это в полной мере. Совсем недавно я общался с выпускником мастерской Аркадия Кацмана, и он сказал, что Аркадий Иосифович зажимал, не давал свободу артистам. Сначала я с ним согласился, а потом стал об этом думать. Да, Аркадий Иосифович – это было жестко, конкретно. Но мы получили серьезную школу, им владело не желание зажать артиста, а бросить его в такую экстремальную ситуацию, чтобы его актерская природа раскрылась полностью. Мы делали только один шаг на сцене – а он тут же говорил – нет, не верю, Станиславский отдыхает, наверное. Аркадий Иосифович говорил: «Я не понимаю, куда вы вошли, вам холодно, тепло, жарко» — столько сразу набрасывалось предлагаемых обстоятельств. Нужно было, чтобы он понимал, какое время года, что у тебя под ногами – асфальт или земля. Что сверху – светит солнце или дует ветер, какой ветер – северо-западный или южный, буквально так, до мелочей.

По пятницам у нас была практическая часть, мы показывали отрывки, а в среду слушали теорию. Аркадий Иосифович раскрывал азы театрального дела: действие, сверхзадача и тут же давал какие-то практические искрометные задания. Допустим, мы сидим полдня в своих черных униформах, на краешке стула с ровной спиной, не дай бог, кто-то ногу на ногу забросит или расслабится, слушаем теоретические постулаты, и вдруг он говорит: «а сейчас вы оглядываетесь назад, и возле вашего стула стоит тарелка с фруктами: у кого-то виноград, яблоки». И мы должны были тут же переключиться со своего теоретического курса в игру, взять грушу или яблоко. Аркадий Иосифович спрашивал, что ты ешь, сочное это или нет, течет ли сок, какой вкус, горький, кислый, соленый, что на зубы попадает. Ком предлагаемых обстоятельств наваливался на молодого человека, конечно, кто-то в ступор и зажим уходил, оттого, что пока не понимал, что делать. Ему была важна наша готовность, включаемость, гибкость – возможность импровизировать, а не работать по шаблону. Существует естественный отбор, плюс для артиста важно уметь слышать, меняться, гореть своим делом. Необходимо было преодолевать зажимы и трудности, в этом помогала вера в мастера, которому мы были благодарны за то, что он принял нас на курс. Поэтому я считаю, эти два года были временем прекрасного театрального обучения. Сейчас так много экспериментов, веяний, делай что хочешь – это все хорошо, только не надо такие резкие крены делать. В нашей профессии важно впитывать все, но без школы — никуда.

— При этом, вспоминая Кацмана, многие отмечают его юмор.

— Аркадий Иосифович – не узурпатор и тиран, я вспоминаю, сидим мы на мастерстве, и Оксана Базилевич, моя однокурсница, жует конфету. Аркадий Иосифович спрашивает, «Оксана, простите, что у Вас во рту?». Оксана, не моргнув глазом: «Аркадий Иосифович, у меня вставная челюсть». «Выньте ее!», — говорит Аркадий Иосифович, понимая, что у нее конфета, но что же он, ругать ее будет? Конечно, мы все упали. Он был противоречив – у Аркадия Иосифовича было слово паразит – «простите, извините», и кто-то из студентов сказал ему: «простите, извините». Он ответил: «должно быть или «простите» или «извините», простите-извините». Он это говорит, тут же понимает, что сказал, начинает смеяться. У него было потрясающее чувство юмора, мгновенное переключение. Аркадий Иосифович был как ребенок, он верил всему, можно было из него веревки вить. Когда он выходил на площадку показывать – мы замирали, он столько подробностей видел, для него были важны совсем мелкие детали. Вот он взял перо, вдруг какая-то волосинка на него попала —  этот этюд обрастал таким комом невероятного, а мы сидим, оторваться не можем, смеемся, потому что он еще и комментирует это. Это человек-театр, легенда, олицетворение театра, спасибо моей счастливой актерской звезде, что я попал к этому мастеру. Два года мы были счастливы с Аркадием Иосифовичем, конечно, этого мало, хотелось приходить и потом на его следующие курсы, общаться с мастером…

— Продолжил с вами работу Вениамин Михайлович Фильштинский. Этому педагогу тоже были исключительно важны подробности в становлении роли?

— Ему было интересно смотреть этюд с подробностями полчаса, час, он мог просто погрузиться и раствориться в этом. Мы могли показывать бессчетное количество времени – например, как бисер нанизываем на ниточку, а он мог безотрывно следить за процессом. А что касается роли – тут уж всю историю нужно было придумать до рождения, на семь поколений назад и вперед, знать про всех своих будущих детей, не формально, а впитав в себя. Вениамин Михайлович выпустил с нами две работы: «Доходное место» и «Хочу ребенка». Последнее название — наша основная курсовая работа. Этот спектакль был признан лучшим спектаклем 1991 года. Помимо этого, с Валерием Николаевичем Галендеевым мы сделали речевую работу «Пер Гюнт», с Кириллом Леонидовичем Датешидзе — «Лекарь поневоле».

— Андрей Андреев пригласил Вас в ТЮЗ, увидев Вашу работу в «Пер Гюнте». Был период, когда вы уходили из театра, но потом вновь возвратились в него. С чем это связано?

— Я искал себя, решил попробовать заниматься педагогической деятельностью. Я поступил в аспирантуру, в ассистентуру-стажировку по танцу к Ирине Петровне Кузнецовой, прекрасному педагогу, был у нее аспирантом и чуть ли не с первого дня преподавал. Я проработал в институте 8 лет, преподавал танец на разных курсах.

— Что Вы черпали из общения со студентами?

— Это молодая энергия, которая обновляет тебя. Но я начерпался. Несколько лет я не играл в театре, а потом меня начали приглашать на разовые работы – я играл в спектаклях ТЮЗа «Вредные советы» и «Танцкласс». В 1996 году меня позвали в спектакль «Крошка Цахес», а затем — в труппу. И я согласился – к этому времени я уже спекся на педагогической деятельности, которая стала напоминать бег по кругу. Меня стало это тяготить, и я ушел в театр, чему безумно рад до сих пор.

— О чем никогда нельзя забывать артисту?

— Аркадий Иосифович всегда говорил о том, что драматические артисты — самые ленивые. Вокалисты – распеваются, артисты балета – не дай бог, пропустят класс, уже чувствуют, что вышли из формы, а артисты драмы — пришли за час до спектакля, нога на ногу, сыграли спектакль и ушли. Он говорил, что мы постоянно должны быть в тренинге, как балетные и оперные артисты. У меня был такой период, когда я понял, что немного распустил себя, стал как-то небрежно говорить. Я сказал себе: «Володя, ну-как приди в себя!», взял тетрадку по речи и вперед, стал вспоминать упражнения, начал заниматься речью. Я слышу в театре, кто-то речево разминается, говорит скороговорки – наши артисты следят за этим.

Балет – это физика, вокал – это физика, а в драме работает душа. Некоторые артисты считают, как я сегодня себя чувствую, так и сыграю. Это надо запретить себе, это – не театр. Аркадий Иосифович нам говорил: «подошли к порогу театра, первый шаг – и вы уже другой человек. Все свои проблемы, недомогания, негатив, быт оставьте за порогом». В театр нужно приходить только чистым, а вот об этом ощущении – как я себя чувствую, так и буду играть – нужно забыть, это непрофессионально. Ты не один на сцене, а партнеру ты сказал, что сегодня тебе плохо и ты будешь играть так? Надо держать себя в руках, это коллективное творчество. Я без партнеров вообще не могу, я черпаю от них, я — ведомый в хорошем смысле слова. Увидел глаза партнёрские и все, мне больше ничего не надо. Самое важное, что должно быть в нашей профессии – петелька, крючочек, связь с партнером. Это основа, школа, как семья, о которой нельзя забывать.

Елизавета Ронгинская специально для Musecube

Фотографии предоставлены пресс-службой ТЮЗа имени А А Брянцева