Признаемся честно — русские меломаны всегда любили и почитали творчество Дэвида Боуи, есть даже много фан-сообществ этого прекрасного артиста, да и музыкантов, которые заимствовали какие-то «фишки» творчества Боуи, хватает. Но много ли мы знаем музыкантов, в творческой биографии которых есть буквально множество параллелей с гранями творчества Человека, который упал на Землю? К таким уникальным музыкантам однозначно относится лидер легендарной группы Оберманекен — Анжей Захарищев фон Брауш! Недавно в официальных соцсетях коллектива вышла целая серия постов, в которой детально рассматриваются все точки соприкосновения биографий Анжея и Дэвида, а также посты, в которых маэстро рассказывает о любимых альбомах Боуи из своей виниловой коллекции (напомним, что Анжей — обладатель одной из самых больших коллекций виниловых пластинок в России). Корреспондентам портала Musecube стало интересно расспросить Анжея Захарищева фон Брауш о такой его погружённости в эстетику Дэвида Боуи!

Наша встреча состоялась в кафе «Кофеопия», недалеко от метро Таганская. Уютная атмосфера данного заведения и «чертовски хороший кофе» прекрасно располагали к долгой и обстоятельной беседе как о творчестве Дэвида Боуи, так и о событиях, происходящих вокруг группы Оберманекен!

Анжей, недавно в соцсетях вашей группы на различных ресурсах вышла обширная серия постов об Оберманекен, в которых разбираются параллели, объединящие вас и Дэвида Боуи. Также вы много рассказываете о своих любимых пластинках Боуи. Почему именно Боуи настолько подробно разбирается вами? Ведь Оберманекен — группа многогранная, впитавшая в себя множество культурных отголосков!

АЗБ: Ещё когда я начинал Оберманекен, уже в самом названии группы была заложена идея, которая в определённом смысле двигала и Боуи — любовь к чему-то сверхчеловеческому! Этот образ, который Ницше вдохнул в культуру благодаря своему герою Заратустре (а в моём случае — Златоусте) создал образ суперзвезды в рок-н-ролле, а это очень важно, поскольку большой артист без сверхсамочувствия
невозможен. Когда такой артист выходит на сцену — космос начинает жить в его ритме, в его эстетике, в его алгоритме — это стало возможно только с появлением жанра рок-н-ролла и достигло это своего пика благодаря и Боуи в том числе. До этого так масштабно могли существовать только кинозвёзды, а рок-н-ролл именно как стадионное явление состоялся во многом благодаря Боуи.

Потом, когда мы начинали, мне показалось, что творчество Боуи ближе к Оберманекен именно в том виде, как я вижу группу, ведь я изначально занимался помимо музыки и кино, и театром. Я участвовал в движении жанра независимого кинематографа, или «параллельного кино», откуда вышел весь патерн современного независимого кино, арт-хауса. Это была новая волна, очень она была соразмерна французской новой волне. Мы делали фильмы с Борисом Юханановым, с братьями Алейниковыми (они издавали подпольный в те годы журнал «СинеФантом», тиражом в 10-20 экземпляров, задачей которого было рассказать об этой самой волне параллельного кино, которая не доходила до массовой культуры). Также с Борисом Юханановым мы создали «Театр — Театр», который тоже существовал независимо от масс, как и полагается искусству, а это и было чистое искусство! И внутри этой оранжереи независимого искусства расцветал и благоухал Оберманекен. Когда я придумывал «Театр — Театр» как название, как фактуру, была идея того, что Оберманекен будет внутри него как музыкально-эстетское яйцо Фаберже, а сверху будет происходить эзотерически-герметический театральный процесс. Но герметическим он был именно по отношению к широким социальным слоям, а вся текущая современная культура всё равно так или иначе касалась процессов «Театр Театра» — могли прийти Гребенщиков и Титов, показать эскиз своего супер-альбома «Радио Африка», с подарками от Джоанны Стингрей, которая осыпала яствами в виде аппаратуры и ещё много чего рок-мир Петербурга. Благодаря ей в тот золотой период Ленинградского Рок-Клуба многое происходило на мировом уровне!

Конечно, сверхтеатральность былав Дэвиде Боуи с самого начала — он обучался актёрскому мастерству, обучался он искусству мимики, вплоть до обучения у Марселя Марсо, сценической речи и готовился стать звездой варьете. Когда он появился в кино — это уже был настоящий актёр! И вот эта сверхтеатральность Боуи была тоже очень близка для Оберманекен. Нам тоже был интересен яркий сценический грим, который нам делала наша подруга — дочка художника Большого Театра, Катя Левинталь, она же нас костюмировала. Её мама была костюмером там же, в Большом Театре, а папа, Валерий Яковлевич, главным художником. Часть костюмов были перешиты из столетних парчи и кружева, которые изначально служили костюмами для артистов Большого Театра! В этом смысле мы были в супер позиции по внешнему облику. Важно было устроить на сцене психодраму, психотеатр с музыкой Оберманекен! Даже наш спектакль «Особняк», который был одновременно и одним из первых фильмов параллельного кино — это был настоящий краеугольный камень независимого кинематографа, как было у Трюффо с его первым фильмом. В нём я написал бОльшую часть сценария и сыграл главную роль. Мы проникали и в мастерскую Тимура Новикова, который был родоначальником того же самого, что делали мы в кино, но только в изобразительном искусстве — он был главным художником фильма «Асса», также оформлял множество обложек музыкальных альбомов. Поскольку часть этого движения была из театральной среды, часть из музыкальной, я много с кем был знаком, внутри этого фильма я приоткрывал эту блистательную пелену над той
тайной, которая потом откроется всей стране!

До сих пор театральность — важный элемент деятельности Оберманекен! Я считаю, что то, что происходит на сцене сейчас — это продолжение традиций и Дэвида Боуи, и Трюффо, и нашей истории, связанной с независимой культурой Петербурга и Москвы. И конечно это всегда спектакль! Даже не перформанс, а именно спектакль!

В Москве нашим учителем был Анатолий Васильев, в его театр мы попали когда были с треском изгнаны из Петербурга за то, что мы перпендикулярно действовали каким-то постулатам тогдашней идеологии города, а может и страны. Постановка называлась «Хохороны», но второе название у неё было «Уловки мимикрии» — там была задача, как у бабочки, которая садится на дуб, сливается с корой дерева и
незаметно оказывается в чаще довольно дремучего культурного леса официального искусства. Но пока мы слились с ним — у нас случилось и параллельное кино, и Оберманекен, и первые песни были написаны в этот период.

Когда мы приехали в Москву, мы оказались в театре Анатолия Васильева — одного из передовых деятелей мирового театра, создавшего на тот момент действительно эволюционные театральные постановки, одна из них называлась «Серсо» в «Театре на Таганке» — один из лучших российских спектаклей. Борис Юхананов был ассистентом Анатолия Васильева в этом спектакле, а Оберманекен параллельно этому писали музыку, также я дописывал часть сценария к словам Грибоедова в спектакле «Горе от ума». Потом, через несколько лет, мы сделали его с Юрием Любимовым, который, собственно, был основателем «Театра на Таганке», и показали его в Берлине. К этому времени Любимов был тоже изгнан из России, создав кроме театра ещё и блестящую плеяду артистов и получивший даже награды от этой страны. Но суждено было ему переместиться в пространство всемирной культуры!

Так вот, Оберманекен привёз свои наработки спектакля «Горе от ума», я исполнил роль Чацкого, Юрий Любимов вышел на сцену в качестве актёра впервые за много десятилетий!

У Анатолия Васильева в его постановках было то, что сейчас я использую в концертах Оберманекен — театр подвижных структур. Эта подвижность и энергия внутри неё является очень важной частью спектакля, который носит вид рок-концерта! Он открыт, но в нём много герметики есть. Вообще, театр подвижных структур — это целая наука! И кстати Анатолий Васильев тоже был изгнан из России,
у него сейчас прекрасная театральная школа в Лионе, поставлено много великолепных спектаклей. Вслед за ним Боря Юхананов, как его ученик, став художественным руководителем Электротеатра «Станиславский», ввёл у себя в театре такое понятие как «новая процессуальность», которая также используется нами в наших спектаклях-концертах Оберманекен, в концепции ДР-концертов и даже в наших фестивалях! В этом году мы добавили к теме ДР (в этом сезоне из было 2107) ещё и тему фестивалей, нам нравится карнавальность и вообще территория искусства как таковая. Поэтому спектакли Оберманекен будут иметь ещё форму фестивалей!

Поэтому из всех героев рок-н-ролла ближе всего к нам внутри этого театрального кристалла оказался Дэвид Боуи! Впрочем, не только театрального, в моём случае ещё и поэтического, Боуи был также гениальным поэтом современности, в одном ряду с Бобом Диланом, Джоном Ленноном, Брайаном Ферри и Дэвидом Сильвианом.

Оберманекен в современном пространстве создаёт новые элементарные частицы. Точно так же из новых частиц, которые создавались им самим, состоял и Дэвид Боуи! Поэтому он был всегда инопланетный, космический.

В нашу прошлую встречу вы упоминали о том, что почти сразу после переезда в Нью-Йорк вы посетили концерт Дэвида Боуи и Nine Inch Nails, притом посетили его в качестве музыкального корреспондента, работая тогда в журнале Сергея Довлатова «Новый Американец». Расскажите об этом концерте и посещали ли вы после этого концерты Боуи?

АЗБ: Я несколько раз был на концертах Дэвида Боуи, как и других музыкантов, к творчеству которых я неравнодушен. Мне всегда казалось, что важно посещать выступления, соприкасаться с любимой музыкой, так же у меня было и с Depeche Mode, и ещё с рядом музыкантов. Из всех концертов Боуи больше всего мне запомнился, конечно же, первый. Это было осенью, за мной заехал приятель, который какое-то время помогал деятельности Оберманекен. Он был очень такой жувиальный бонвиван, при этом был очень сведущим в музыке.

Мы направились с ним на концерт, который был немного не в черте города. И туда, когда мы вышли на парковке, которая была на каком-то расстоянии от этого стадиона, шло много готов — это было первое моё интересное ощущение и впечатление. Было много разнообразных и хорошо экипированных субкультур. Я словно сразу попал в некий масштабный фильм, в котором каждый персонаж представляет собой часть этой Вселенной обоих исполнителей! Они очень удачно сошлись тогда — NIN, которые тогда только появились, и Дэвид Боуи — мэтр музыкального мира! У него тогда был новый образ, навеянный экспериментами с электронной музыкой. Для меня это всё было похоже на первый полёт Гагарина в космос, когда ты выходишь в новое пространство, новое излучение! Такого, конечно, я раньше не видел. Во-первых, такое удвоение фундаментальное, а во-вторых, я видел это глазами человека, который приехал из России. При всей своей петербургской и московской биографии масштаб яркости и фонтанирования словно бенгальскими огнями этого шоу сразу попал в мою нейросетку. До сих пор во многом какие-то вещи я воспринимаю или делаю благодаря попаданию этого впечатления от концерта в мою нейросетку.

В какой-то момент концерт стал создавать свою гравитацию. Сначала ты попадаешь в невесомость, прежние законы Вселенной перестают действовать. Очень приятное эйфорическое ощущение этой новой невесомости, этого вакуума. Предыдущая культура была как бы аннигилирована, особенно массовая культура. А потом получается новая гравитация! Это похоже, пожалуй, на первые шаги по Луне. Это было действительно какое-то межпланетное состояние, отголоски которого после можно было услышать во многих песнях Оберманекен. Для меня до сих пор важно передать это соединение, жизнь не только на нашей планете, а в принципе в нашей солнечной системе, в нашей галактике этой Вселенной! Начиная от песни «Космический гость» и заканчивая песней «Космос, он уже рядом». Важна именно эта вибрация соединения, синхронизирования, объединения самочувствия с любой планетой, созвездием, галактикой. Это мог передать только Боуи, в этом его уникальность, величие и гениальность!

А вы помните какой альбом Дэвида Боуи вы услышали первым?

АЗБ: У меня был (да и сейчас тоже есть) приятель Гена Зайцев, он старше меня, но в своё время он очень высоко оценил мою песню «Город в Солнце», я тогда был ещётинейджером-вундеркиндом, мне было около пятнадцати лет. Гена был основателем и первым директором Ленинградского Рок-Клуба, он создавал его буквально на моих глазах. Кроме этого, Гена собирал русские записи независимого рок-движения и была у него шикарная коллекция, уникальная по тем временам, западной музыки. В числе этой коллекции был альбом, который сразу нашёл связь с моим сердцем и моим мозжечком — «The Rise and Fall of Ziggy Stardust and the Spiders from Mars», на обложке он там стоит около телефонной будки. Стало понятно, что этот человек благодаря этой самой телефонной будке может перемещаться во времени и пространстве, эта телепортация странным образом потом станет главным механизмом передвижения в фильме «Матрица». Я понял, что Дэвид Боуи — это первый человек, который может передвигаться между временем и мирами. Это были первые обертона, которые потом превратились в Оберманекен!

Потом уже возник альбом «Let`s Dance», это уже один из самых эталонных альбомов нью-вэйва, и пред-нью-вэйв альбом «Young American» — абсолютный шедевр, практически Евгений Онегин нью-вэйва. Вот как Пушкин создал новый путь русской литературы с помощью Евгения Онегина, вплоть до её всемирного звучания, точно такая же суть у альбома «Young American» и чуть-чуть это коснулось альбома «Hunky Dory». Также важнейший вклад в мировую музыку внесла так называемая «берлинская трилогия», когда Боуи проникался краут-роком и континентальной эволюцией современной музыки, впитал её и сублимировал, доведя алхимическими путями до магнум опуса! Боуи конца 80х — это настоящий магнум опус, великие альбомы были созданы в тот период. Иногда я пересматриваю какие-то кадры того периода и понимаю, что в них мы видим Оберманекен, сверхчеловека! Сверхмодель, сверхактёр, сверхмузыкант, сверх всё!

Рассмотрим один из классических вопросов для интервью и адаптируем его под нашу тему! Если бы вы собирались на необитаемый остров и вы могли бы взять с собой только один альбом Боуи — какую пластинку вы бы выбрали?

АЗБ: Несмотря на всё сказанное ранее, если бы уже завтра мне надо было собираться на этот остров, если бы ладья до этого острова уже стояла в устье Яузы и надо было бы срочно выбрать из моей бесконечной виниловой коллекции этот альбом, то разумеется прямо через час я бы взял альбом «Tonight». Удивительный альбом, где Боуи, достигнув апогея озвучивания мира своей музыкой, ушёл в лёгкую тишину. Тонкая и изысканная тишина, в которой Боуи перестал в ней меняться, изменив себе. Уникальный альбом, который на острове мне бы очень пригодился! Сейчас, когда я делаю новый альбом Оберманекен, который называется «Византийский Астронавт», во многих его образах можно будет обнаружить отзвуки многотомия бриллиантового Дэвида Боуи. Его образы сейчас присутствуют также практически в каждом плакате, в каждой афише к концертам Оберманекен.

Так вот, прослушивание «Tonight» повлияло сразу на несколько песен с этого альбома.

Как раз хотела задать вам вопрос, на который вы уже начали давать ответ — какая из граней и сущностей Дэвида Боуи пройдёт через готовящийся и ожидаемый всеми вашими поклонниками альбом «Византийский Астронавт»?

АЗБ: В данный момент есть несколько песен, которые напрямую навеяны альбомом «Tonight» — «Если ты ночь», «V`Олга», «Жюстин». Они ночные, ноктюрные даже. То есть часть альбома будет ноктюрном! Условно, мы путешествуем в ночи среди звёзд, поэтому часть песен «нововолновые» или даже «новопроцессуальные», новые ноктюрны.

В то же время мы услышим отголоски и других альбомов, даже образ путешествующего через телефонную будку (которая появлялась у нас в песне «Девочка-подросток») Зигги Стардаста, который появится в песне «Экспедиция на Марс», обгоняющего скорость света. Будут в этом альбоме также оттенки «Hunky Dory» — середина алхимического процесса, он всегда возникает когда нужно делать следующий шаг. То есть это заключение средины, стереоэффект магии. Разумеется, не обойдётся и без Боуи времён альбома «Let`s Dance», где он был отражён в тысяче зеркал диско, нью-вэйва, во всех отражающих зеркалах, во всех телескопах и микроскопах мира! Но если этого Боуи почти все знают, то в «Византийском Астронавте» мы увидим загадочного, таинственного, нового Боуи, который перед каждой своей новостью находился в слегка туманном состоянии. Мне сейчас интересна эта туманность Андромеды, туманность Боуи, туманность Анжея Захарищева фон Брауш!

Считаю нужным также отметить совершенно гениальную песню «Как будто Марс», которую мы написали вместе с Нэшем — капитаном Imagine Cafe, она как раз посвящена Боуи и её можно услышать на концертах Оберманекен.

Вернёмся к вашему нью-йоркскому периоду. Понятно, что Боуи служил для вас источником мощнейшего вдохновения, я бы даже сказала — космическим. Но в те же годы в Штатах прогремела волна гранжа и ещё многих зародившихся тогда жанров. Что-то из этих волн, куда более жёстких, чем творчество Дэвида Боуи, резонировало с вами и влияло ли на вас каким-либо образом? Или вам это в принципе не было интересно?

АЗБ: Очень интересно, многие из представителей этих волн были мои друзья, приятели, мы общались на сцене и за её пределами. На самом деле, по степени жёсткости, до сих пор с Боуи сложно сравниться, есть у него достаточно серьёзный блок песен, жёстче которых по ощущениям (моим, во всяком случае) просто не бывает. Волна гранжа, которая возникла незадолго после моего приезда в Нью-Йорк, во многом была Боуи и вдохновлена!

Мы общались с Куртом Кобейном у клуба CBGB, постоянными резидентами которого мы были на протяжении десяти лет. Мы там играли практически каждый месяц и успели поиграть со многими вновь возникающими звёздами, поскольку CBGB был не только главный нью-йоркский клуб, но и настоящая лаборатория новой музыки и для Америки, и для всего мира! Из стен CBGB вышли и Стинг, и Tacking Heаds, и The Velvet Underground, и вообще целая плеяда великих исполнителей. Стены CBGB знали всех, от Лу Рида и Ramones до Guns N`Roses и Оберманекен. Поэтому, несмотря на то, что Оберманекен — это «новая романтика» и нью вэйв, волна гранжа мне тоже была близка. Это была свежая интерпретация много чего, что массовая культура и обывательство превратили в нигредо, в ничто, а гранж возродил это заново! Допустим, тот же Курт Кобейн и Nirvana — это во многом даже и Beatles, которые стали буквально эстрадой для всего мира. Но надо сказать, что одна из главных песен Nirvana, которую они спели в «Unplagged in New York», была как раз песня Дэвида Боуи — «The Man Who Sold The World»! Сама тема человека, который продал этот мир — это одна из основных, близких гранжу тем, как быть вне продажи, как сохранить свою связь со Вселенной! Потому что ты сам — ты пустота, единица, а вот связь тебя со Вселенной — это действительно важно!

Мы выступали также и со The Smashing Pumpkins, и с Peаrl Jam, которые ближе даже не к Дэвиду Боуи, а к Led Zeppelin, которых я тоже очень люблю. То, что соединяло все эти группы — это гениальная поэзия! Они все находили возможность следующего слова, следующей семантики, следующих метафор. Так что можно сказать, что гранж-волна также важна для Оберманекен. Есть в нашем репертуаре песни, которые движутся в потоке этого стиля. К примеру, «Место и Время», которая по конструкции сделана как многие гранж-шедевры — там очень поэтическая средняя часть, припев, которого в тексте нет, но музыкально он выражен. Песня была придумана практически рядом с CBGB. Сюда же можно отнести также песню «Полшестого утра».

Волна гранжа принималась и самим Дэвидом Боуи, и многими другими исполнителями, потому что она была действительно очень существенная, не искусственная. Это была абсолютно натуральная космическая волна!

Сейчас у вас начался новый сезон ваших ДР и начался он довольно плотно с творчества Боуи. Есть ли желание раскрыть ещё чьё-либо творчество так же подробно, как творчество Дэвида Боуи?

АЗБ: В первую очередь, я думаю, что это будет Дэвид Сильвиан с его группой Japan и, так сказать, Japan-family, поскольку был там же ещё и гениальный басист Мик Карн, у которого после Japan было очень интересное творческое развитие, затрагивающее, в том числе, и отношения с Питером Мёрфи из группы Bauhaus. У них был замечательный совместный проектDali`s Car, один из моих любимых. Его можно разбирать просто бесконечно!

Было также прекрасное продолжение в группе Dolphin Brothers — старший брат Дэвида Сильвиана и клавишник Japan сделали очень яркий проект, в буквальном смысле сотворили новую драгоценность! Был у самого Сильвиана отличный проект с Фриппом из King Crimson, он постоянно существовал внутри его космоса. Надо понимать, что во многом, даже по образу Дэвид Сильвиан вышел из Дэвида Боуи и мы продолжаем логически нашу дэвидообразную историю.

Я считаю, что ещё очень важно нам будет рассказать про Брайана Ферри! Это моё второе альтер эго, Брайан Ферри — это всемирный такой Вертинский. Самый романтический гиперболоид нашего пространства подлунного мира. Что мне в нём очень близко, так это то, что он, как и Оберманекен, сотрудничает с лучшими музыкантами планеты, и они вкладывают в этот орнамент, в эту мозаику всегда свои образы, свои краски, свои мысли. Плюс, что мне ещё близко у Брайана Ферри, это любовь к женской красоте! Он всегда выбирал и воспевал муз, которые были одни из самых красивых женщин планеты. Эта часть для Оберманекен очень важна, ещё в Петербурге нашими музами были одним из самых красивых тинейджер-красавиц, первая Мисс Москва тоже была наша подруга, участницы первого конкурса Мисс Москва были даже в составе нашего бэк-вокала. Это та часть культуры, которая безусловно очень важна и без неё, как я считаю, культура сильно беднеет. Должны сохраняться эти самые Инь и Ян, это было выявлено ещё тысячи лет назад, это главная часть мироздания!

Поговорим ещё о новом альбоме Оберманекен. Не буду задавать банальный вопрос о дате его релиза, а спрошу лучше следующее — недавно на ваших концертах состоялась премьера таких песен, как «Сентябрь», «Чёрный Эдельвейс», «Этот город спит» и «Я буду твой воздух». Войдут ли эти треки в «Византийский Астронавт» или они будут продолжением этого альбома и выйдут в какой-то другой форме?

АЗБ: Думаю, что какие-то из этих новых песен, безусловно, станут синглами. У нас почти закончен альбом и хотелось бы ряд из этих новейших песен включить в него. Есть среди них замечательная песня, которая уже живёт какой-то своей жизнью, называется она «Жюстин». Недавно мы говорили с одним из моих больших друзей, Митей Шостаковичем. Он сейчас на французском побережье, но справляться с
расстоянием и пространством сейчас не проблема, точно также не проблема обмениваться музыкой и аранжировками! В своё время, когда эти песни у меня только сочинялись, бывает так, что я заканчиваю песни у себя в голове, допустим, в променаде, я зашёл к Мите на Патрики. Собственно, в его квартире состоялся один из самых первых дебютов «Жюстин». Однажды она его настолько поразила и восхитила, что он куда-то быстренько вышел и вернулся с огромной книгой Маркиза Де Сада. Он подарил её мне, внеся в песню дополнительный тёмные бархатные ноты. Но самое смешное, что когда она встала у меня на полке среди других книг, здесь надо уточнить, что у меня есть отдельная «музыкальная» полка, там много именно музыкальной литературы, в том числе и про Дэвида Боуи, там много-много замечательных томов, и есть другая полка, где много книг про искусство, тоже очень большая. Так вот, вдруг я обнаруживаю, что книжка музыкальная попала на полку с искусством, на корке которой написано «Sade». В этот момент я задался вопросом как книжка про Шаде попала в раздел «искусство», но через какое-то время я понял, что Шаде и Де Сад пишутся одинаково. Такое странное сочетание самого нежного состояние музыки и достаточно жёсткого философа, благодаря которому появилось такое слово, как «садизм», сошлись в одной плоскости. Это странное состояние привело к тому, что песня «Жюстин», мало того, что возникшая по мотивам произведения Де Сада, а по звуку она вышла такой боссановой, «шадешной», привело к пониманию того, что в этой песне Шаде и Де Сад действительно сошлись вплоть до написания. Мы её готовим для альбома, она будет немного также в духе Сержа Гинзбурга, французский стиль очень хорошо удаётся Мите, плюс такая психоделическая боссанова. Сейчас мы обмениваемся с ним информацией по поводу»Жюстин». Часть песен выйдет в синглах, сейчас это очень удобно, а часть станет составляющими альбома «Византийский Астронавт».

Завершить нашу беседу я бы хотела таким вопросом — 6 октября на концерте Оберманекен в Винил&Вино состоялось возвращение песни «Магнетизм», которая не исполнялась вами более десяти лет. Что вас вдохновило на этот come back? Планируете ли возвращать в сетлисты ещё какие-либо песни, которые очень давно не звучали на ваших концертах?

АЗБ: Как полагается в искусстве, общее состояние пространства и времени создаёт эти удивительные кристаллы, которые перерождают песню в новом мире, в данном случае так произошло с «Магнетизм». Навстречу этой песне возникли магниты, нас много раз на концертах просили исполнить её и в какой-то момент эти просьбы сложились в песню! Мало того, что когда я начал её играть, я до этого не мог вспомнить ни её слова, ни саму мелодию, она была уже где-то в том, предыдущем мире. И вдруг, благодаря вот этому магниту, она прямо вылетела ракетой такой жюльверновской! Я думаю, что «Магнетизм» дала возможность ряду песен, которые давно не были в сетлистах, появиться на небосклоне наших спектаклей-концертов, Дней Рождений и фестивалей! Вплоть до песен, которые существовали ещё в период до Оберманекен. Одна из них называется «Доктор Фогель», она периодически тоже с недавнего времени стала звучать на наших концертах.

Это зона сюрпризов не только для публики, но и для меня самого! Поэтому мы будем слушать «Магнетизм» и «Доктора Фогеля», будем слушать что-то ещё и что-то ждать, что будет заново рождаться на наших глазах!

Беседовала Виктория Микина, специально для MUSECUBE

Фоторепортаж Марианны Астафуровой смотрите здесь.