Театр музыки и поэзии Елены Камбуровой готовит премьеру по повести Всеволода Петрова «Турдейская Манон Леско». Режиссером спектакля, который станет первой в истории российского театра обращением к этому литературному произведению, выступает Денис Сорокотягин.  «Турдейская Манон Леско» — один важнейших текстов русской литературы ХХ века, «пролежавший в столе» более шестидесяти лет. Театр Елены Камбуровой восстанавливает справедливость, открывая заново забытое имя «несовершенного гения» — писателя «вне формы»…

Денис Сорокотягин. Родился в 1993 году в городе Екатеринбурге. В 2011 году окончил Свердловский мужской хоровой колледж по специальности «пианист», в 2015 — Екатеринбургский государственный театральный институт, кафедру музыкального театра, мастерская К. С. Стрежнева. Актер театра и кино, режиссёр, художественный руководитель «DAS-театра». Актер и режиссер Театра музыки и поэзии Елены Камбуровой. Пишет песни, стихи, рассказы.

— Денис, почему ваш режиссерский выбор пал на произведение «Турдейская Манон Леско», с какими трудностями и в то же время с какими радостями открытий вы сталкиваетесь при реализации постановки, при переносе литературного произведения на сцену?

— Почему я выбрал этот материал? Я очень люблю документальные тексты, свидетельства, и не только как режиссер, но и как читатель. Когда я прочел повесть Всеволода Петрова «Турдейская Манон Леско», во мне многое отозвалось. Часто документальный текст нельзя перенести на сцену, он не может приобрести сценический язык, потому что так и остается литературным и документальным текстом. В «Манон» текст делает попытку оторваться от жизненной правды и осмыслить ее через искусство, которое сопровождало героя всю жизнь. Через обожествление героини, через отчуждение и отстранение. Это один из эффективных методов для переживания трудных времен — отстраниться и посмотреть на все со стороны, на время сегодняшнее через призму прошлого, в котором, как выяснилось, все скроено по тем же лекалам.

— Насколько вольным оказалось ваше режиссерское обращение с произведением Всеволода Петрова?

— Что касается трансляции на литературную сцену, важно не навредить, соблюсти баланс. Я выбрал жанр «читакль», который какому-то сегменту публики знаком и очень нравится, а какому-то не знаком, или не близок. Стояла цель создать спектакль минимальными средствами, так как текст самодостаточный, и если в него начинать играть, может возникнуть огромный конфликт между игровым действом и сутью текста. И моя задача — через визуальный ряд, через музыку, через стихи Хармса, Введенского, Олейникова и даже Данте создать единую среду – разговор о книге, чтобы после спектакля у зрителей возникло желание ее прочитать, узнать об авторе — Всеволоде Петрове.

Это произведение для меня как чудо, но имеющее грустный финал, впрочем, это лишь первый «слой». А на более глубинном «слое» постижения мы понимаем, что все то, что происходило с главным героем, — это обретение, и эта потерянная любовь была главным чудом его жизни.

Я всегда стараюсь слушать автора и допускать вольности именно в пределах авторского рисунка, потому что все писатели не святые люди, они интерпретаторы. Так же и режиссер, он интерпретирует, но для меня важно сохранить баланс при аскетизме формы. Петрову всегда была важна форма, ее точность, ее разрыв, — и мне предстоит разорвать форму читакля, который предполагает читку, и выйти в открытый космос игрового действа, создав экспериментальный микс.

— Уже состоявшиеся ваши режиссерские работы в Театре музыки и поэзии — это «Маленький принц», «Аккомпаниатор» — расскажите о них.

— Работы, которые вы назвали, мне безумно дороги.

В «Маленьком принце» рядом с Еленой Антоновной Камбуровой на сцене находятся актеры и музыканты Юлия Зыбцева, Данил Можаев, Дарья Борскова, Петр Тишков, Юлия Плисковская, но именно Елена Антоновна — эпицентр этого спектакля.

Однажды, в 2019 году, я возвращался из театра домой, и в моем плэй-листе возникла песня «Маленький принц», которую все мы, конечно, знаем… С этого все началось…

Мне хотелось создать семейный спектакль, с одной стороны, и с другой стороны, спектакль-исповедь. Хотя это звучит высоко и пафосно, но и по-другому я не могу назвать то, что делает на сцене Елена Анатольевна, человек огромного масштаба личности, мастерства и таланта.

Что касается «Аккомпаниатора», этот спектакль родился еще за пределами театра, когда у меня было мало театральной работы, когда еще режиссерский перевес не случился… Я подумал, что могу сделать свой моно-спектакль — со своей музыкой и своими текстами, взяв за либретто пьесу Марселя Метуа. И получился спектакль о судьбе человека, проживающего жизнь на сцене, но при этом — в тени, мечтающего быть великим музыкантом, певцом, работающего как раз у такого успешного музыканта и… не способного простить ему его успех. Тема бесцельно прожитой жизни, непрощения за свое аутсайдерство, знакома многим. Я играю не образ, не персону, я играю скорее метафору. К герою — Люсьену Люку нельзя относиться как к конкретному человеку — это набор человеческих качеств, и не всегда приятных. И спектакль на любителя, но я знаю людей, которые ходят на него каждый раз, а он идет уже пятый сезон, и это большой срок. Моноспектакль — это всегда риск для актера и режиссера, ведь надо удерживать внимание зрителя на протяжении всей постановки, да и в коммерческом смысле это всегда риск, но театр Елены Камбуровой пошел на это.

— Особенная ответственность — работать на одной сцене —  и как актеру, и как режиссеру — с такой личностью, как Елена Антоновна… Как работается с великими?

— Ее школа, ее опыт, ее масштаб дают очень-очень много. Базисы этой школы как азбука актерского мастерства очень хорошо ложатся на современные театральные течения, на то, что близко мне.

Наше взаимодействие — это коллаборация ее опыта, глубины личности, объемности — и моей неопытности и открытости, желания учиться и предлагать свои идеи. Я помню, как был безумно рад и пребывал в состоянии счастья, репетируя в ее кабинете! Я был счастлив репетировать с ней в зуме во время пандемии! Елена Антоновна мой большой друг, учитель в профессии и огромная веха, явление в моей жизни, которое мне еще предстоит осмыслить, и сейчас об этом даже говорить трудно. Наши спектакли — это как прививка от уныния и от потери надежды.

— «СТИХИйный XXI век» — ваш театральный проект, сделанный по текстам современной поэзии и прозы. Сегодня поэтическое слово после десятилетий забвения снова актуально как во времена легендарных вечеров в Политехе. Каков, по-вашему, отклик и запрос публики на поэтическое слово, и способно ли оно сегодня воздействовать на людей, как тогда, во времена Ахмадулиной, Евтушенко, Вознесенского, Рождественского?..

— Интересно ставить себя на место зрителя в Политехе, просматривая хронику, и представлять эти огромные толпы, которые собирались не только в Политехе, но и в Лужниках. Когда я готовил спектакль по стихам Бэллы Ахмадулиной, я думал о том, а для всех людей ли людей, что там собирались, было необходимо и понятно то, что там звучало, — и это большой вопрос. Смог бы я находиться среди них и слушать эти выступления? Скорее всего, нет, потому что поэзия — дело сугубо личного характера, это интимный процесс. Вот эта массовость меня несколько пугает, может быть, из-за того, что я интроверт.

Что мне нравится в «СТИХИйном XXI веке», так это то, что он встал в формат театра Елены Камбуровой, будучи изначально экспериментом, такую поэзию здесь еще не читали. И я рад, что такой сегмент тут появился и привлек к себе другого зрителя.

В камерности нашей обстановки как раз и возникает ощущение не массовости, а глубоко личного разговора, который ведется с тобой практически наедине.

И нами с актерами была найдена форма — коллаж из стихов и прозы, который выстраивается в игровое действие, в пьесу, — и все восемь персонажей этих кругов ада или рая согласуются между собой и рифмуются либо отталкиваются.

Вообще, долго слушать поэзию трудно, но если она выстроена в какой-то смысловой ряд, с интригой, с градацией и волнами эмоций — это очень интересно.

«СТИХИйный XXI век» — это попытка театрализовать современную поэзию и прозу. И этот спектакль будет отзываться, потому что в основе сюжета — история любви, а вокруг нее — история людей, которые ищут любовь, у которых нет времени на любовь, которые пытаются ее отыскать в интернете, либо в измене, либо в разрыве… И между ними проходит этакая константа любви, которая выходит за грань жизни и продолжается за ее пределами.

— Вы родом из Екатеринбурга, города с богатыми театральными традициями, подчас очень смелыми. Чувствуете ли вы на себе их влияние?

— Я уехал из Екатеринбурга семь лет назад, тогда это был другой город, сейчас он уже «омосковился» в хорошем смысле этого слова, и я думаю, что это уже другой Екатеринбург. Но, та закваска, та база, которая в первую очередь связана даже не со свободой мысли, а наоборот, с дисциплиной, — это, безусловно, всегда со мной.

Мне повезло, что я учился, скажем, в хоровом колледже Екатеринбурга, где учились одни мальчики, и где нам преподавали, наряду с общеобразовательными дисциплинами, всю музыкальную базу училищного уровня, и в классе нас всего было десять человек. Учили по лекалам-стандартам Царскосельского лицея. И я благодарю эту школьную модель, потому что она меня приучила к труду, к фундаментальному углублению, к поиску творческого начала. Мне повезло с учителями — как в колледже, так и в театральном институте, повезло с педагогами и по актерскому мастерству, и по сценической речи.

Это стало тем базисом, на который я потом уже «наложил» Москву с ее совсем другими темпом и ритмом, совсем другим ощущением слова, другими темпами размышления и осмысления. Моя екатеринбургская основа помогает мне держать себя в московской круговерти, она возвращает меня на землю базовыми понятиями.

Юлия Васильева специально для Musecube