«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», — абсолютно каждый знает эту прописную истину и начало романа Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина». Ровно также каждый знает, что у всех участников любой конфликтной ситуации — своё видение происходящего. «Театр города М.» представил спектакль «Дневник Анны К.», где события излагаются самой Анной Аркадьевной.
Темный камерный зал, отсутствие микрофонов и честная актерская игра на расстоянии вытянутой руки весьма влияют на зрителя, знакомого с романом и каким-то (явно отличным от нуля) количеством постановок и экранизаций, а, значит, уверенного в сюжете и финале. То есть, по большому счёту, примерно каждый зритель оказывается в ситуации, когда он заранее знает про автора дневника чуть больше, чем автор сам хотел бы поведать — и в этом знании, собственно, по определению уже нет места сочувствию и разделению эмоций, однако же тем сложнее и интереснее задача драматурга и режиссёра.
Забегая вперёд, — Наталье Скороход и Денису Сорокотягину поставленная задача определенно поддалась, — цель оправдала все средства, которые на первый (и даже второй) взгляд кажутся слегка абсурдными и чужеродными: и дикая мешанина из нелинейного повествования, вневременных танцев и музыки, мармеладных мишек и трендов тик-тока XXI века (равно как и невозможность существования печатной машинки как средства для создания дневника в описываемый период) необходимы для того, чтобы зритель стал смотреть на знакомую вдоль и поперёк историю под абсолютно другим углом.
И в тот момент, когда меняется этот угол зрения, Анна Каренина перестаёт быть всем известной изысканной и грациозной красавицей со сложной судьбой: в трактовке образа Натальи Богдановой есть место импульсу, настроению и разрешение самой себе быть такой, какой быть получается: неидеальной, неудобной, непонятной. Вопрос только в том, что непонимание самого себя самому себе прощаешь и оправдываешь, непонимание другого становится предметом драмы и созависимости. Именно с фразой «У меня ничего нет, кроме тебя» появляется осознание, что начало любви ознаменовывает конец всего.
Анна впервые сталкивается с любовью, но не умеет ее проживать — потому пытается прожить ее начерно. Однако нельзя начерно напечатать!
И удивительный символизм спектакля и самой печатной машинки лавиной обрушивается на зал в момент истерики Анны, когда она рвёт напечатанные листы, свой дневник, свою жизнь.
Запутавшаяся, сбитая с толку, она ничего не знает, не понимает, но хочет многого — и не рассказывает, но печатает (набело!) историю разрушения любви.
Обстоятельствами.
Собой.
Карениным.
Вронским.
Всеми.
И через призму этого импульса жизни и разрушения Анны прочие герои воспринимаются не так, как их задумывал Толстой, но так, как их видит и чувствует Каренина — потому подавляющее большинство героев лишены «породы», потому Каренин (брак с которым держался на одном лишь уважении и почтении) излишне комплиментарен, потому от Левина в этой истории остался только оселок в руках Кити, потому роман, существовавший ранее в ритме вальса и мазурки вдруг становится чем-то пошловатым, с смещённым фокусом, будто бы действие происходит на деревенском танцполе. И в этом — новом и с новым углом зрения — повествовании, наверное, даже есть место Толстому с более чем странной бородой, который внезапно ещё и лошадь Вронского…
И если очистить роман «огромной психологической разработки души человеческой» от наносной нравственности, то останется только самоанализ и попытка его изложения в дневнике. Но когда самоанализ мешал самоубийству?
17 июля случается в каждом году, даже в отсутствие железнодорожных путей и пронзительного гудка.
А любовь надо прививать. Как оспу. Хотя бы для того, чтобы война не казалась спасением от излишних потрясений и флюса.
Ольгa Владимирская специально для MuseCube
Фотографии Анастасии Фолманис можно посмотреть здесь
Фотографии Елены Трефиловой можно увидеть здесь
