Этот мир был проклят мною с детства
За несоответствие мечте.
А.Н. Чанышев

В конце марта в рамках офф-программы фестиваля «Прорыв» на Новой сцене Александринского театра петербургские зрители приняли участие в совместном просмотре сновидения под названием «#сонетышекспира», которое впервые было явлено публике осенью 2014 года в московском Театре Наций. Миссию андерсеновского Оле-Лукойе по раскрытию волшебных зонтов, а заодно роль греческого бога Гипноса взял на себя режиссер Тимофей Кулябин. Но где Гипнос, там рядом, как известно, и Танатос.

Такие сны смотрят под веками широко закрытыми глазами, пробираясь по внутренним туннелям и лабиринтам, заглядывая в спрятанные за занавесками обыденности инобытийные зеркала и прислушиваясь к невидимому метроному на старом рояле, дробящему время на такты бесшумными щелчками секунд. Ритм спектакля задается еще до его начала монотонно капающей водой, и в унисон этому звуку постепенно начинают пульсировать внутренние метрономы каждого, кто сидит в зале. Пока дыхание не становится единым.

Кулябин поставил спектакль не по мотивам сонетов Уильяма Шекспира, и не сложил из них сюжет для пьесы про «великого английского поэта», и даже не разыграл почти всегда беспроигрышную историю про любовь. Он попробовал поставить сами сонеты. Как они есть. А в них столько всего, что и в десяти спектаклях не поместится. Да и в жизнях, наверное, тоже.

Попытка изобразить неизобразимое много столетий назад привела к появлению великих творений в иконописи и монументальной живописи, тогда как стремление выразить невыразимое – это вечный стимул для художников во все времена, несмотря на небезосновательное заявление Людвига Витгенштейна о том, что о невыразимом нужно молчать. Кулябин молчит и погружает зрителя в пространство, напоминающее подводное царство. В интерьере большого зала с огромными окнами, как на картинах балетных классов Дега, с парой скамеек, небольшим шкафчиком и старым роялем как будто гаснут все цвета, а все предметы, как обломки затонувших кораблей, хранят память о солнечном свете, но уже давно не верят в его существование. Декорации Олега Головко усиливают ощущение замедленного течения времени, готового вот-вот остановиться совсем.

«Небытие окружает меня со всех сторон. Оно во мне. Оно преследует и настигает меня, оно хватает меня за горло, оно на миг отпускает меня, оно ждет, оно знает, что я его добыча, что мне никуда от него не уйти…» Эти слова философа Арсения Николаевича Чанышева из его «Трактата о небытии» – сигнал к началу представления, и одновременно с тем – компас, стрелка которого указывает только одно направление, в котором с самой первой минуты в темпе lento движется спектакль, – небытие. Оно окружает нас со всех сторон. Но и мы окружаем его.

До момента появления актеров сценическое пространство огорожено красно-белой лентой, которая легко считывается как символ границ всякой запретной территории. Именно здесь, за этой лентой, режиссер компактно и аккуратно располагает бесконечное небытие, заставляя зрителя пристально в него всматриваться. Для того, чтобы как-то интенсифицировать процесс медитативного созерцания, в него, в то самое небытие, как в драгоценный сосуд, помещается красота, для которой нет (да и никогда не будет) универсального определения и которая до сих пор обладает непреодолимой силой притягательности. Мир красоты, как мир сна, – хрупкий и опасный. Мимолетный и вечный. Рассыпаясь на глазах, растворяясь в воздухе, он оставляет эхо, которое никогда не заканчивается. Здесь все эфемерно: и есть, и нет.

Внутри выделенного пространства актеры произносят строки сонетов, звучит Рахманинов, Пёрселл и Шуберт, призраками возникают в мизансценах спектакля мировые шедевры живописи. Один из многих срезов абсолютной красоты за полтора часа. Но маленький нюанс: те, кто некогда был причастен к ее сотворению, давно по ту сторону нашего мира. Оттуда и звучат: в нотах, буквах, красках, камне. И если красота – одна из категорий восприятия бытия, следовательно, бытие мы воспринимаем частично посредством небытия. Точеные тела и юные лица актеров, похожих иногда на сомнамбул, звучание их голосов и великолепная пластика движений (хореография Евгения Кулагина и Ивана Естегнеева) ни на миг не нарушают плавного течения сна-спектакля, в который сознательно-бессознательно погружаются зрители.

Но театр на то и театр, чтобы допускать недопустимое и совмещать несовместимое: реальность и сон, бытие и небытие. Чанышев в своем трактате, с первых строчек которого начинается спектакль, обосновывал всесторонний приоритет небытия над бытием, но в «сонетахшекспира» Кулябина вольно или невольно этот постулат ставится под сомнение.

Красно-белую огораживающую ленту снимают перед началом действа рабочие сцены, и пространство маленького островка подводной залы с роялем сливается с океаном реального мира, который каждую минуту грозит поглотить его целиком, не успев толком осознать, что это, собственно, такое. На протяжении всего спектакля двое рабочих исправно выполняют свои должностные обязанности, делая перестановку, выливая накопившуюся в медных тазах воду, меняя освещение, при этом не обращая ни малейшего внимания на происходящее на сцене и спокойно в стороне занимаясь своими делами в ожидании неминуемого конца представления. Реальный мир, то самое бытие представлено ими весьма наглядно. Отношения между двумя философскими онтологическими категориями, казалось бы, тоже установлены. Но в данном случае олицетворением «реальной жизни» являются не только работники сцены, но и весь зрительный зал, за закрытыми дверьми которого – город, а за ним еще один, и еще один… И вот небытие здесь как будто вдруг уменьшается до размеров квадрата сцены, и уже не оно окружает нас, а мы его. Вся эта метафизическая конструкция в результате начинает походить на сундук из сказок про Кащея Бессмертного, в котором «заяц, а в зайце – утка, а в утке – яйцо, а в яйце – игла, а в игле…» А в игле, известное дело, брат Гипноса – Танатос. «Memento mori» бесшумным вздохом шелестит и в стихах Шекспира, и в западающих клавишах рояля, и в хрустальных ариях и вокализах. Ее неизбежность очевидна, а напоминание о смерти – в самой жизни.

В спектакле Кулябина только вопросы. Ответов нет.

Действительно ли непреходяща красота, ожоги которой мы получаем в течение жизни и уже никогда не сможем от них излечиться? Так ли страшно небытие, если в музыке Пёрселла явственно звучит свет и мерещится рай, а в картинах Шагала ветер шевелит наши собственные крылья? И разве вечность – это не бесконечный повтор небытия, порционно выданного отдельным смертным, чтобы еще и еще раз вместе с ними воплощаться и встречаться с бытием?

«Закат», – звучит очередная команда не известно кому принадлежащего голоса, все персонажи застывают, а работники сцены вновь разворачивают красно-белую ленту и то ли ставят финальную точку спектакля, то ли огораживают хрупкую мечту от обыденной реальности, где для признания в любви достаточно «валентинок», а любое произведение искусства легко превращается в хэштег.

Если довериться автору тех самых сонетов, послуживших поводом к соприкосновению с неведомым, то весь мир – это театр, а люди в нем актеры. А в театре всегда возможно все начать заново. И рабочие, как древнегреческие мойры, провожая очередную красоту в небытие, на следующий день опять снимут огораживающую ленту, и все продолжится. Или начнется сначала. История одного небытия сменится историей следующего. Только вот слова «Remember me…» из финальной в спектакле арии Дидоны из оперы Генри Пёрселла звучат пронзительной мольбой тех, чья история сегодня закончилась. И нам ничего не остается делать, как внимая им, подчиниться.

Так про что спектакль Тимофея Кулябина «#сонетышекспира»?
Про небытие, которое красота.
Про красоту, разбивающуюся о небытие и застывающую в нем пойманной в янтарную смолу бабочкой.
Про прозу поэзии и про поэзию прозы.
Про междустрочие и тишину между тактами, про мгновение, замершее между холстом и кистью.
Про жизнь, какой она может сниться, и про смерть, какой ее хотят видеть.

Придя на этот спектакль, вы, возможно, не увидите ровным счетом ничего из вышесказанного. Потому что дежурный постулат «каждому – своё» в этом случае первичен, и пластов, смыслов и тем хватит на всех.
Тогда к чему все эти буквы? К тому, что такие цветы долго не живут. Не опоздайте.

#кулябин #сонетышекспира #премияпрорыв #ТеатрНаций #МузКуб #Театр