Я уверена, что простые люди, неученые, живут счастливее.
А. Островский, «Лес»
Александр Островский свою комедию о столкновении интересов людей с различными социальными статусами назвал «Лес», символизируя дремучестью зарослей деревьев дикость нравов благовоспитанных, но с некоторой гнильцой, дворян, кроме того, усадьба Гурмыжской «Пеньки», в которой происходит действие, со всех сторон пока еще окружена тем самым, хотя и поредевшим, лесом — драматург описывал текущие изменения в обществе, доверяя озвучивание морали актеру Несчастливцеву (который не любит подлости и считает то своим несчастьем).
Режиссёр Егор Перегудов переместил все действие спектакля на озеро во владениях помещицы, убрав — с глаз долой вовсе — тот непроходимый мрак леса и, то ли дав надежду новой реальности, то ли применяя аллегорию на аллегорию и обозначая «лес» нравов «стоячей водой». От сценографии Владимира Арефьева поначалу захватывает дух: вся сцена как минимум на ладонь выше щиколотки есть водная гладь — по ней переправляются на бревнах, сплавляют проданный лес, в ней охлаждают напитки и удят рыбу, здесь ополаскивают ноги и «топят» важные документы; задник сцены — тоже сплошь вода.
Однако минут через 10 от начала спектакля в голову любого более или менее тревожного и/или заботливого зрителя начинают лезть мысли: а теплая ли там вода? а позволяет ли здоровье артистов (в том числе немолодых) ходить, лежать, играть длительное время в воде? Еще через четверть часа становится жаль не только артистов, но и костюмеров, а чуть позже — еще и реквизиторов. Чуть погодя озеро и мостки начинают «утомлять»: при неизменных декорациях движение спектакля более чем ограничено, но и действия как такого нет…
Во всем первом акте (который длится бесконечные два (!) часа бесконечных разговоров) этой социальной комедии (!) единственными попытками вызвать в зале подобие смеха или улыбку умиления можно, пожалуй, считать диалог вокруг имени лакея Карпа да уточку в его же руках. Все остальное актёрское взаимодействие друг с другом, водой и бревнами (привет, лес!) на сцене больше тянет на выполнение этюдов (предлагаемые обстоятельства: из чемодана в лесу выпали яблоки — отчего бы ими не пожонглировать?) — при этом нет уверенности, что это проблема игры: первостепенные обстоятельства — кругом вода! Вода, к тому же, изрядно гасит звук, а лица артистов лишь изредка озарены отражающимся от воды светом…
Чтобы побудить зрителя остаться на второй акт, его нужно заинтересовать первым, а этого, увы, не происходит.
В силу насмотренности ли, эмпатии ли редкий зритель «выловит» ту самую смысловую нагрузку и попытку изобразить вот эти «плыть по течению», «уплывать из-под ног», «вода дает жизнь», «бревна выталкивают из воды всех лишних», «ваши слезы — вода!» и даже «молодые девушки топятся от горького житья у своих родных», но чтобы это всё доносило режиссёрскую мысль, она, мысль, должна считываться и быть понятной и первостепенной, но на смену мыслям о температуре воды, в которой вынуждены три с лишним часа существовать артисты, приходят мысли о том, почему в афише все же «Лес», а не «Болото», ибо смысловые акценты смещены и весьма.
Сам текст будто сопротивляется: мы говорим «лес», но подразумеваем «вода»! Здесь уж не до хитросплетений сюжета, купеческом обмане и любовных увлечениях. Ровно как в том самом монологе трагика: «Я чувствую и говорю, как Шиллер, а ты — как подъячий!», но меж режиссером и зрителем бездна — без дна.
Впрочем, милые взору и сердцу моменты здесь все же есть: фактурный занавес из коры сибирских лиственниц, редкие солнечные зайчики на потолке да возраст артисток, примерно соответствующий возрасту их героинь (впрочем, 50 лет женщины сейчас и полтораста лет назад — это две большие разницы, и тут мы снова возвращаемся к смещённым акцентам…).
Ольга Владимирская специально для MuseCube
Фоторепортаж Екатерины Гучок находится здесь
