Константин Морев – обаятельный угловатый человек в оранжевом свитере. Правда, во время выступлений свитер он обычно снимает: говорит, ребята из группы считают такой стиль слишком бардовским. Ему 32, он преподаёт в двух вузах и сочиняет песни. В этом году его «Гужевая повозка» подарила нам альбом «Открывать здесь»: мелодичный, глубокий, хитовый, цельный при всей эклектичности. Похоже, 2018-й вообще стал для группы отличным годом. Сложился мощный состав музыкантов, было много концертов и фестивалей, попадания в чарты, обретение взрослой и благодарной аудитории. Кажется, в русском роке как раз не хватало героя этих песен — пытливого романтика с большим жизненным опытом. Накануне Нового года лидер Константин Морев рассказал нашему порталу о новом диске, о логике развития музыкальных процессов и о влиянии географии на творчество.

—Костя, согласитесь, альбом это всегда долго и дорого. Это очевидный «напряг». Что заставляет людей в наше время не просто заниматься музыкой, а еще и выпускать артефакты?

—Что заставляет людей – мне трудно сказать. Да и что заставляет меня самого – в общем-то, сказать ненамного легче. Просто существует какая-то логика событий, которая подталкивает их развиваться тем или иным образом. Я недавно переслушал свои старые записи – двенадцатилетней давности – и сильно задумался. Интересно, если бы тогда был рядом какой-то человек, который бы мог удачно записать, свести материал, если бы эти песни были записаны более профессионально, то что было бы? А ничего. Такого просто не могло быть, потому что логика событий к тому не подталкивала. А когда подтолкнула – тогда это и произошло. То есть вот сейчас.

—Почему именно сейчас?

—Наверное, существенным было то, что к 2016 (когда мы начали записывать альбом) сложился некий полноценный состав группы, который мало-мальски концертировал и более или менее мог звучать. Сложился набор старых и новых песен, которые чаще других игрались на концертах. Многие из них или не были записаны, или были записаны посредственно. И главное – мне хотелось с давних пор записать именно студийный альбом, не дома, не на коленке, не у «знакомых ребят», а на нормальной студии. Может быть, это была прихоть, так как качество записи на домашних студиях сейчас, в общем-то, не сильно уступает профессиональным. Но так хотелось. Да и студия подходящая была, я на ней работал, записывал в 2013-2014 акустический альбом. Теперь появился состав, и нарисовалась идея альбома с более плотным звучанием. Опять же, всё логично. Всё как бы само идёт, движется, приходит куда-то. Единственный момент – я хотел записать пять новых песен (на тот момент новых – «Точку», «Сафронова» и другие), но Петр, барабанщик, настоял на том, что надо делать альбом, что это более концептуально. Я подумал и согласился.

—Но ведь вложенные средства скорее всего не отобьются. Куча времени и денег, которые молодому человеку можно потратить иначе.

—Насчет времени и денег, которые можно потратить иначе – наверное, тут всё довольно просто. Ты выбираешь что-то более важное, чему уделяешь больше времени и сил, и что-то менее важное, чему, соответственно, уделяешь меньше. Для меня тут никакого вопроса не стояло.

—Какой по счету это альбом?

—Насчет счета – вопрос сложный. Для «Гужевой повозки» это четвертый альбом. Первый был так называемый мифический, который я потом почти отовсюду удалил, потом была акустическая пластинка «Спасение от пустоты» и ещё один альбом – электрический, но записанный почти полностью в домашних студиях. Но до этого было еще несколько пластинок разного уровня – и в смысле записи, и в смысле самих песен. Они появлялись просто под моим именем (тогда – «Константин Тарновский»). Многие из них есть в Сети, например, «Апокалиптические витамины». Это, пожалуй, была вершина домашней звукозаписи для меня. Как и «Открывать здесь», она тоже есть не только в Сети, но и на диске.

—«Апокалиптические витамины»– это феерично. Вы как-то обмолвились, что получаете особое удовольствие от называния и подумывали даже о том, чтобы открыть фирму по неймингу. Как родилось название нового альбома? Почему «Открывать здесь»? Что стоит за этой фразой?

— Да, мне действительно очень нравится придумывать названия. То есть они как-то сами на ум приходят. Одно время у меня дома лежала даже бумажка, куда я выписал ряд таких названий. Помню часть из них – «Долото», «Чай с долотом», «Советские эротические рассказы»… Как видно, абсурдизм там живёт и побеждает! Потом, к сожалению, этот листочек оказался рядом с каким-то цветком в горшке, и на него то и дело проливалась вода. В итоге он, по-моему, до сих пор существует, хотя и в крайне непотребном виде… А по поводу нейминга: прямо-таки фирму открывать я не собирался, но, например, на своей первой работе я просил студентов придумывать какие-то названия для парикмахерских, салонов красоты – в качестве упражнения. Это было в художественном колледже на Никитинской, я в своё время полгода преподавал там русский язык.

— Название группы тоже родилось подобным образом?

—В какой-то момент я его придумал для того, чтобы под этой маркой выложить какие-то нелепые и странные песни, которые тогда написались (это и был так называемый «мифический первый альбом Гужевой повозки»). Потом оно как-то осталось и стало основным. Хотя у меня до сих пор есть небольшая печаль, что я не использовал другой вариант, который появился тогда – «Заварка-band». Кто знает, может, он вытеснит «Гужевую повозку».

— А название «Открывать здесь» легко вытеснило все остальные?

—Изначально у меня почему-то была идея, что альбом назовётся «Броско». Что это будет такой яркий альбом, с яркой обложкой, мощным звуком (примерно как в «Сафронове»,только еще жёстче) – и вот такая надпись – «Гужевая повозка. Броско!» Но потом показалось, что это как-то крикливо. Да и не всем песням отвечало по настроению. А название «Открывать здесь» связано, конечно, с упаковками, на которых эта фраза пишется. Я видел в этом нечто забавное: человек, который послушал альбом, будет смотреть на йогурт, сметану, сок – и тут же вспоминать нашу пластинку. И к тому же «здесь» – это ведь не только об упаковке. Здесь – то есть, в том месте, где ты находишься. Как бы намёк на некоторую универсальность этой записи. Хочешь в машине слушай, хочешь дома, хочешь – где угодно.

— А с заглавиями остальных альбомов как было?

—Часто названия появлялись случайно. Просто начинали крутиться в голове, и всё. Например, так было с предыдущей пластинкой «Концертная программа №3». Сначала планировалось какое-то другое название – не помню, какое – но чем дольше длилась запись, тем больше я в ней разочаровывался. Не в этой конкретно пластинке, а в том, как всё делалось – дома или почти дома, без привлечения разнообразных музыкантов и профессиональных звукорежиссеров.

Становилась очевидной бессмысленность такого подхода. И тогда я, как я сейчас могу предположить, решил выбрать нарочито неброское название к этой пластинке.
С некоторыми другими было иначе, например, с альбомом «Спасение от пустоты». Он был назван по песне, которая для меня была определяющей в тот период.

—Мне так и хочется добавить к вашему заголовку последнего диска еще и подзаголовок: «Песни о настоящей жизни». У него очень «антицифровой дух», я бы сказала. Причем, и на уровне звука, и на уровне языка в целом. Альбом об «уме в сердце» и «жизни на кончиках пальцев». Как вы считаете, это так? Почему? Не боитесь оказаться не в тренде?

—Насчет антицифрового духа – если он есть, то это не специально. Может быть, альбом в чём-то старомоден – но это тоже не специально. Просто песни были записаны as is – так, как они звучали у нас на концертах – плюс приглашённые музыканты, добавившие очень и очень много красок. По поводу сердцаи кончиков пальцев – не очень могу понять эти метафоры. Вы имеете в виду, что там много каких-то деталей необычных в текстах? Чего-то личного?

— Да, и это тоже. Много выпуклых деталей и ощущений.

—Может быть. Но это не черта конкретно этой пластинки. А вот по поводу трендов – сейчас уже ничего не страшно. Да и почему нужно этого бояться? Бояться этого – и то не факт! – можно тому, кто, например, попал в какую-то обойму, стал частью большого шоу-бизнеса, кто зарабатывает музыкой и должен чему-то соответствовать. До поры до времени меня волновал вопрос того, как донести музыку до слушателя – это да. Но сейчас и он перестал меня так сильно занимать. Что изменится от того, что мои песни услышать не сто человек, а сто тысяч? Глобально в мире ничего не изменится. С другой стороны, я верю в ту самую логику развития событий – в то, что если человеку нужно будет услышать эти песни, то он их услышит. Если нужно будет, чтобы они что-то ему дали – они ему это дадут. Например, есть такая исполнительница – Дарья Великодная. Когда-то она записала альбом «Голос Арктики», очень самобытный. Потом она вообще уехала неизвестно куда, то ли в Токио, то ли в США. И когда я наткнулся на её новые записи, я послушал их и понял – человека ничего не интересует, кроме собственно поиска, кроме самой музыки. Она не скрывает эти песни, но и не афиширует их. Но почему-то было нужно, чтобы я это услышал. И для меня они стали в чём-то откровением – и совершенно не важным было, в тренде они или нет. Тренд ты задаешь сам для себя. Он самый важный и есть. Наверное.

 

— На Яндекс-музыке ваша пластинка размещена в разделе «альтернатива». Почему? Чему это альтернатива?

—Этот лейбл приклеили те, кто его там размещал – то есть компания Tunecore. Ну, или люди с Яндекс-музыки. Почему именно такой, очень трудно сказать. Но я подумал – пусть так и будет. То есть, я к этому непричастен. Если в целом говорить о том, чему это альтернатива – наверное, альтернатива суете. Не альбом, а вообще наша музыка, моя музыка.

— На пластинке ведь собраны песни разных лет, разных периодов жизни. Или я ошибаюсь? Как менялось ваше мироощущение от начала к концу альбома?

—Да, там действительно разные песни. Самая ранняя – «Дубровка» – написана в 2007. Самая поздняя, «За Волгу», в 2016, как и некоторые другие. Все они в какой-то момент были важны, поэтому мы и стали их играть вживую. А потом уже возникла идея зафиксировать именно их – раз они себя хорошо показали в живой игре. Потому что бывает так, что песня хорошая, но вживую её играть как-то не нужно. По крайней мере, часто. А тут просто те песни, которые можно (было) играть. Хотя даже среди них есть те, которые исполняются очень редко, например «Аэромания».

— Удивительная песня, кстати. Очень светлая. Насколько она передаёт общее ощущение альбома?

— А никакого общего ощущения от альбома у меня, пожалуй, нет. Как нет у него и какой-то концепции в смысле содержания. В смысле формы-то она есть, хотя бы потому что это студийная запись с живыми ударными и множеством приглашённых музыкантов. И всё-таки основная часть песен там – это песни 2013-2016 годов, совсем старые только «Дубровка» и «Дубна». То есть, это примерно один период.

— Мне даже показалось, что это не просто альбом, а некий нарратив. Возможно, цикл небольших лирических и лиро-эпических новелл, которые объединены образом лирического героя. Это так?

—Я не знаю, я не оперирую этими понятиями. Мне, конечно, присуща некоторая рефлексия по поводу своих песен, иногда я слушаю какие-то старые вещи и нахожу в них то, что потом в других вещахпроявилось ярче или, наоборот, то, что потом исчезло. Но конкретизировать и не могу, и не хочу.

— Кто он вообще, ваш лирический герой? Сколько ему лет? Каков его социальный статус? Чего он хочет в жизни? Что любит и чего боится?

—Было бы, наверное, абсурдно, если бы я сказал, что «мой лирический герой – это молодой учёный рыбак из Тромсё, ему 29 лет, он боится стать сумасшедшим, стесняется того, что любит вышивать и коллекционировать пластинки» или что-нибудь в этом роде.

—Альбом начинается довольно иронично, с песни «Точка», очень похожей по духу на творчество раннего Лагутенко. Вы его любите?

—Конечно! Очень. Для меня альбом «Шамора – 1» был наглядным пособием по тому, как делается минимальная аранжировка. А остальные альбомы просто очень много слушались.

— Вторая вещь альбома – «Дубна», один из ваших главных хитов. Обычно она легко заводит зал на концертах. Если не секрет, как она родилась?

—Эта песня довольно старая, она придумалась в апреле 2008 года в Строгино. У меня была подруга из Дубны. На момент сочинения песни мы уже не так много общались. Сам этот город я очень люблю. Наверное, песня была как-то навеяна мыслями на тему отношений с той девушкой, на тему будущего, может быть… Не помню. Честно говоря, я очень редко помню моменты, связанные с самим процессом придумывания песен. Лучше помню окружающую обстановку – например, тогда это были строгинские дворы и детские площадки. Или нет? Может быть, это мне сейчас так кажется. Память очень часто достраивает события.

Первый раз я ее спел своему хорошему другу Володе – у него было старое пианино, я пришел, сыграл, а он даже сделал видео. Она тогда даже была в другой тональности. А живых концертов в то время ещё почти не было, так что вживую звучать она стала много позже.

— Альбом каким-то удивительным образом получился цельным при том, что на нем очень непохожие песни. Как вы думаете, почему? У вас была некая концепция саунда, когда вы работали?

—Хорошо, что вам так кажется, насчет цельности! Концепция была только в одном: хотелось записать эти песни именно в студии, с живыми ударными и с множеством разных инструментов – саксофон, клавишные, труба. Сделать, так сказать, себе этакий подарок. Хотелось, чтобы эти песни звучали хотя бы приблизительно так, как в голове. Хотя, например, в «Аэромании» мне слышался вообще целый симфонический оркестр. Но если бы это стали реализовывать, всё растянулось бы на ещё более долгое время. Я все-таки более-менее реалистично на вещи смотрю.

— А вот мне слышится симфонический оркестр в песне «За Волгу». Расскажите о работе над звуком. Он получился достаточно любопытным и очень адекватным месседжу.

—Работа над звуком происходила просто – сначала записывали основные партии ударных, баса, что заняло совсем немного времени, а потом делали все остальное. Весь процесс координировал Евгений Миф, которого я в шутку просил быть саунд-продюсером. На самом деле, он им не был, он просто в рамках своего вкуса всё записывал и делал сведение. Этот человек мне по духу очень близок, у нас похожий юмор, мы оба любим абсурд. И оба не любим мат, что тоже важно. Ещё очень помог Гриша Басов, который работал со звуком в песне «Вместе молодеть», а также придумал и сыграл в ней гитарную партию. Некоторые песни свел Семён, ещё один сотрудник студии Евгения Мифа – например, «Сафронова». Две песни свёл Пётр Леляев.

— Среди песен выделяется баллада под названием «Сафронов». Такая глубокая, загадочная и даже трагическая история взаимоотношений с девушкой и её отцом. Олдскульная хард-роковая аранжировка, богатое интонирование. Как вы видите слушателя этой вещи? Вообще у ваших песен есть адресат? Всегда один и тот же?

—Рассказывать слишком много нельзя, иначе потеряется что-то важное. Какой у неё слушатель – это для меня загадка. Но я знаю, что баллады в целом многим нравятся. Причем для меня самого было очень неожиданно то, что я стал придумывать песни с сюжетом. А насчет того, есть ли у них адресат – когда я их пишу, я скорее думаю о том, насколько те или иные строчка, слово или аккорд мне нравятся. И то даже не столько думаю, сколько чувствую. Если эти строчка или аккорд меня веселят, кажутся необычными, то, значит, всё хорошо. Я понял, что если слишком задумываться об адресате, о целевой аудитории, то потеряешь что-то важное. Долгое время для меня поиск аудитории и сохранение вот этого чего-то были примерно наравне. Но потом второе перевесило. Конечно, я мог бы разложить песню «Сафронов» на части, сказать, где что было, где какой момент моей жизни воплотился, но это ничего не прибавит к самой песне. А иначе получится как у Юнга – «мы лишили вещи тайны, нет более ничего святого». Я вообще недавно пришёл к выводу, что в мире, где всё очень открыто (слишком открыто!), где за тобой постоянно следят и люди, и роботы, – в этом мире очень важной вещью становится тайна. Песни – это тоже в каком-то смысле тайна, и опасно было бы во всеуслышание расколдовывать их. Я думаю, со мной любой нормальный автор согласится.

— Кто ходит на ваши концерты? Всегда ли это именно те люди, которых вы ожидаете увидеть в зале?

—Ну, это самые разные люди. Интеллектуалы, но не представители модных кругов. В основном ходят те, кто так или иначе знает об этой музыке. Это люди, часто близкие к группе и те, кого они берут с собой. Конечно, приятно, когда на каждом концерте появляются новые люди, когда-то кто-то делится песнями. Такое бывает. Но я вполне отдаю себе отчёт, что входной билет, так сказать, здесь стоит немало – и измеряется или собственно деньгами, или вложенными силами. Если бы я стал вкладывать силы именно в расширение аудитории, наверное, музыка отошла бы на второй план. Тут нужно какое-то перераспределение обязанностей.

— Мумий тролль, Ногу свело, Аквариум, Центр, Сплин, Кино… Это только некоторые очевидные влияния, которые считываются, когда слушаешь альбом. Кого я забыла? Чье влияние на уровне музыкального языка вы ощущаете?

—Очень много чьё… Понятно, что ничего не создаётся на пустом месте. В мелодическом плане одно время точно в числе влияющих были Fleur. Наши великие современники – звучит пафосно, но это так. Но для меня важны, скорее, те вещи, которые более свободны от влияний. Я среди своих песен условно вижу те, которые в принципе мог бы написать кто-то другой, и те, которые, на мой взгляд, не мог бы никто написать кроме меня. Вот они наиболее ценны. Такими я считаю, например, «Хрупкость» или «Облако». На альбоме «Открывать здесь» их как раз меньше – он более стандартен и по звуку, и по текстам.

— Уместно ли говорить не только о музыкальных влияниях? Литературных? Философских? Кулинарных? Географических? Погодных? 🙂

—Погодных, наверное, более всего! И географических тоже! Процентов пятьдесят песен я написал в Строгино, и из них добрую часть – в конкретных местах у залива, местах, известных всем, кто меня хорошо знает. И по сей день, когда я там брожу, я иногда вспоминаю – вот это тут придумалось, вот это – тут… За примерами далеко ходить не надо – та же «Хрупкость», «В глубине», «Вместе молодеть», многие более новые песни… Так что географическое, как вы говорите, влияние для меня самое важное. И я его никак не скрываю и наоборот, культивирую. Насчет погоды – тоже, думаю, есть какая-то зависимость, но не в такой степени. Она не так легко формализуется и вербализируется. А про литературные и философские вещи – вы же понимаете, что если что-то начать изучать именно как объект исследования, то найти можно много чего. Если задаться целью. Но для меня песни – не объект исследования. Они просто есть и всё. И хотя в теории я мог бы где-то в конкретных местах увидеть следы чужих мыслей и образов, это было бы как-то чересчур нарциссично, да и не пошло бы на пользу песням. Это из области некого литературоведения.

— Расскажите немного о ребятах, которые сейчас с вами играют. Как сложился нынешний состав группы?

— Сложился он очень постепенно. С Андреем Ларионовым я знаком уже давно, мы начали играть вместе в 2012 году. Это единственный музыкант, которого я нашёл в Интернете, на музыкальном форуме – и который при этом остался надолго. В моём объявлении было сказано, что репетиции проходят «на конспиративной квартире». Андрей потом говорил, что если бы этой фразы не было, он бы, скорее всего, не откликнулся. Но он откликнулся, мы стали играть вместе, долго репетировали дома. Пробовали искать кого-то ещё, но когда делали это специально, ничего не получалось. И наоборот, случайные встречи приносили новые знакомства. Так было и с Люсей и Серёжей. На одном мероприятии я познакомился с гитаристом и автором песен, Русланом Украинским. У него тогда была группа, в которой играли Людмила и Сергей, мы пробовали джемить вместе. Потом эта группа вошла в состояние анабиоза, а ребята были настроены на то, чтобы продолжать играть. Мы начали репетировать, как-то быстро друг друга поняли. Появились новые краски. В итоге Сергей стал не только на кахоне играть, но и в некоторых песнях петь основной вокал. Для прикола.

У всех в группе разный характер. Кто-то меланхоличен, кто-то, наоборот, почти всегда весел, а я где-то посередине. Эта разница в темпераменте, думаю, скорее плюс, чем минус. Все как-то уравновешивают друг друга. При этом ребята спокойно относятся к тому, что иногда я выступаю и записываюсь один.

— Недавно вы представили программу «Контурные карты». Насколько новые песни продолжают то, что было записано на альбоме «Открывать здесь»?

— Нет, новые песни совсем другие. Они более прозрачные, в них меньше электричества. Меньше какого-то подстраивания под формат стандартной песни. Есть вещи по шесть, восемь минут. Не все из них даже игрались. И уж тем более не все записаны. Запись идёт постепенно, без спешки, хотя растягивать её на годы я точно не хочу. В целом эти песни, наверное, более задумчивые. И в них больше того, что мне кажется моим. Но надо сказать, что в программе, которую мы играли вживую на квартирнике у Ольги Трущиной, были не только новые, но и некоторые старые песни, которые внезапно показались актуальными. Сыграли, например, старую вещь «Сон», тоже из таких затяжных-медитативных. Но записывать её вряд ли будем. А название «Контурные карты» я использовал всего один раз. Мне показалось, что это забавно: как бы контур такой проявляется, но ещё непонятно, что из этого выйдет. Как художник: он рисует, но сначала ты видишь лишь отдельные черты. И хотя мне более или менее понятно, как эти вещи должны выглядеть, всё равно точная картинка складывается только во время игры или записи.

— Вы же не только музыкант, но и вузовский преподаватель, историк, кандидат наук. Трудно совмещать?

— Не скажу, что трудно. Эти вещи не сильно пересекаются. Когда я работал в первом вузе, я долгое время не афишировал свою музыкальную деятельность. Сотрудники не интересовались, а студенты сами узнавали – благо, в Интернете всё можно найти. Часто приходили на концерты – был такой период году в 2012-2013.

— Не чувствуете противоречия между этими двумя ипостасями?

— Противоречия между ипостасями нет, я думаю, это просто разные грани, которые есть в той или иной мере у каждого человека. Вот Макаревич стал музыкантом – но при этом он окончил архитектурный вуз, стремился к официальному признанию, ещё до перестройки он имел возможность выступать вполне легально, зарабатывать деньги. И Цой – который работал кочегаром. Понятно, что у этих людей очень разные социальные бэкграунды, один – из семьи высокопоставленного учёного, второй – чуть ли не из работяг. Но, думаю, не только в этом дело. Просто у каждого был некий стержень, у одного такой, у другого – другой. Для них самих он, наверное, не сразу стал виден и понятен. Но в соответствии, так сказать, с этим стержнем складывалось то, что они делали – и в музыке, и вне музыки. Я думаю, так же и в моём случае. Просто именно эта модель оказалась наиболее жизнеспособной.

Раньше мне иногда казалось, что должно быть что-то одно, важное, а остальное как некое приложение. Думалось: может быть, нужно было пойти по профессиональной музыкальной стезе? Или, по крайней мере, поступать в Институт культуры? Сейчас я всё больше склоняюсь к мысли, что всё совсем не случайно происходит так, а не иначе. Восемь лет я преподавал в вузе философию, хотя никогда не считал себя философом. То, что я стал этим заниматься, было результатом (как будто бы) большой цепи случайностей. Было ли это зря? Наверное, если бы в эти восемь лет я занимался чем-то другим, то песни тоже были бы другими. Но в том-то и дело, что важен именно тот путь, который есть, поскольку он – единственный. То, что случился именно он, что другие пути «не выстрелили», совсем не случайно. Казалось бы, я мог бы избрать некий другой путь, допустим, в 22 года, когда такой вопрос стоял. Но для того, чтобы это случилось, я тогда сам должен был быть другим. Поэтому то, что происходит, всегда закономерно – по крайней мере, когда речь идёт о сферах, где возможен выбор. Тот выбор, который мы делаем, всегда единственно возможный.

Ирина Фомина, специально для Musecube