Уповать на стабильность означает обрекать себя на смерть

Уповать на стабильность означает обрекать себя на смертьМалый театр кукол – яркий пример творческого коллектива, идущего путем смелых экспериментов. Спектакли как развлекательные, так и остросоциальные, одинаково интересны его команде. Не так давно МТК представил резонансную премьеру – спектакль «ГУЛАГ Symphonia», а 20 декабря коллективу исполняется три года. По этому случаю Марина Константинова встретилась с режиссерами Алексеем Синициным и Чакчи Фросноккерсом, чтобы обсудить актуальную постановку, узнать о творческих планах МТК и поговорить о проблемных темах, которые так или иначе затрагивает этот театр. Подробнее – в свежем материале Musecube.

 

– Начнем, пожалуй, непосредственно с вашей премьеры – спектакля «ГУЛАГ Symphonia». Как пришла идея сделать такой проект? Что вас сподвигло на постановку?
Алексей Синицин: В прошлом году наш театр выпустил «Чайку», и это был первый опыт режиссерской работы в паре с Чакчи Фросноккерсом. Нам такая совместная работа показалась удачной, поэтому сразу после премьеры мы стали думать о каком-то другом общем проекте.
Чакчи Фросноккерс: Честно говоря, мы еще до премьеры начали обсуждать, что такого мы бы еще могли сделать вместе.

 

– Но все же меня удивляет именно выбор такой темы. Как вы решились на это?
А.С.: Так вот, мы стали думать, с каким материалом могли бы поработать. Поскольку мы в определенном смысле концептуалисты, то начали рассуждать логически, что могло бы стать продолжением «Чайки».

 

– Все равно какая-то неочевидная связь.
А.С.: Но мы вот на эту тему как-то в разговорах вышли.
Ч.Ф.: Нам необходимо было сделать нечто ровно противоположное «Чайке», взять совершенно иной материал. Разумеется, присутствовала некая идейность будущей постановки, но важную роль также играла ремесленная часть. «Чайка» – актерский спектакль, в котором было важно показать каждого. «ГУЛАГ» в этом отношении был нацелен на иные задачи: сделать спектакль практически без слов. Но, помимо этого, присутствовала еще также идейная составляющая. Мы с Лешей одинаково осмысляем наше прошлое, да и настоящее воспринимаем адекватно. Отталкиваясь от этих сугубо ремесленных задач, мы стали искать подходящий материал.

 

– И все же: как вы вышли на биографию композитора Задерацкого? Я, например, ничего о таком человеке не знала.
А.С.: Мы просто стали искать в Интернете какие-то материалы, а их там предостаточно.
Ч.Ф.: Тут надо поподробнее рассказать, это интересная история. То есть вот мы делаем-делаем этюды, все вроде бы хорошо. Но они не складываются в цельную картину. Мы мучаемся от этого. И вдруг во время одного из ночных обсуждений совершенно случайно натыкаемся на какую-то ссылку с ничего нам не говорящей на тот момент фамилией.

А.С.: Практически сразу же мы находим документальный фильм о Задерацком, замечательный совершенно.
Ч.Ф.: И понимаем: все это время фактически делали этюды как раз про его жизнь! Следующим пунктом включаем написанную им музыку и осознаем, что именно она и нужна для нашего спектакля. Дальше мы уже естественным образом стали выходить на название «ГУЛАГ Symphonia».

 

– У меня лично во время просмотра не выходило из головы слово «реквием». Почему вы не стали использовать его?
А.С.: Кажется, мы обсуждали подобную идею.
Ч.Ф.: У реквиема и симфонии все же разные посылы. В нашем спектакле мы не проводим черту. А реквием подводит итоги. Наша задача была – озвучить эту историю. Кстати, вчера к нам на спектакль приезжал сын Задерацкого. Страшный это был спектакль.

А.С.: Он сидел в зале, а мы ужасно волновались. Человек специально приехал из Москвы, на один день буквально, и все это ради нашей работы!

 

– Я хочу заметить, что спектакль в принципе страшный по атмосфере. И очень смелый (чего стоит сцена с убаюкиванием скульптуры Сталина!). И очень важный.
Ч.Ф.: На этом моменте еще и православный хорал звучит у нас! Вообще там есть три опорные точки: музыка Задерацкого, которая никак не вписывается в общую продукцию того времени, советские массовые мелодии и разные звуки, издаваемые актерами непосредственно по ходу спектакля в режиме реального времени (стук кружек, например). Все это и складывает общую симфонию эпохи.

 

– Хотелось бы вернуться к тому, что сын Задерацкого присутствовал на постановке.
А.С.: После премьеры, на следующий день буквально, с нами связались его представители. Сам Всеволод Всеволодович Задерацкий, кстати, в каком-то смысле продолжатель дела отца – он теоретик музыки, преподает в Московской консерватории.

 

– Вот еще хотелось бы уточнить: а Задерацкий погиб в лагере или вышел в итоге на свободу?
Ч.Ф.: Там настоящая горькая ирония судьбы. Он был арестован три раза, партитуры его работ безжалостно уничтожались. В 1939 году он вышел на свободу, а умер буквально за пару недель до кончины вождя в марте 1953-го. Вот и все. И вот теперь его музыка свободно звучит в нашем спектакле.
А.С.: Так вот, помощница сына Задерацкого Марина Броканова попросила представить некоторые фрагменты нашей работы, а потом сам он посетил наш спектакль. Мы пообщались. Какой-то особой дискуссии у нас не было – честно говоря, мы безумно волновались, давил груз ответственности. Ведь для него это личная семейная история. Но в итоге все прошло даже лучше, чем можно было ожидать.

 

– Высказал ли он публике какое-то мнение, или ваш разговор был таким сугубо кулуарным?
Ч.Ф.: Во-первых, мы представили его зрителям после спектакля. Кроме того, уже на поклоне была хорошо видна его реакция – стало понятно, что мы говорим на одном языке. Он вышел на сцену, без слов поклонился нам и артистам, а артисты, в свою очередь, беззвучно поклонились ему. И в тот момент стало понятно, ради чего все это затевалось. На наших глазах произошло какое-то маленькое чудо. Композитор Задерацкий незримо был с нами в этот момент. А потом мы пообщались со Всеволодом Всеволодовичем, и он дал спектаклю высокую оценку.
А.С.: Для него самым главным оказалось то, как спектакль звучит ритмически, как выстроен с этой точки зрения. Хотя ведь многое в этом отношении делалось интуитивно.
Ч.Ф.: Нам было важно понять и прочувствовать, как такое возможно: находясь в заключении, с одним карандашом, написать на старых конвертах 24 фуги и прелюдии. Вот это главное.

 

– Теперь хочется узнать следующее. Каково это – работать в тандеме? Как строится репетиционный процесс в таком случае?
А.С.: Все началось, о чем я уже упоминал, еще с «Чайки». Мне очень уж хотелось ее поставить, я носился с этой идеей в голове. И вдруг как-то соединилась у нас обоих эта мысль о «Чайке». Задумано – сделано, как говорится.
Ч.Ф.: Слава Богу, наш вектор мышления направлен в одну сторону.
А.С.: Моя любимая история про нашу работу. Мы сделали несколько этюдов к «Чайке», часть из них – совместно, кое-что – по отдельности. И уже в процессе репетиций каждый вносил правки в этюды другого. И эти изменения только шли на пользу, мы признавали поочередно, что открываются какие-то новые грани.

 

– А каково тогда актерам в таком случае?
Ч.Ф.: Мне кажется, каких-то проблем для них нет. В нашей команде не происходит недопонимания или разногласий. Никаких противоречий в таком формате работы нет. Еще мы интуитивно уважаем друг друга, пусть это и прозвучит несколько пошловато. Мы не ходим друг перед другом на цыпочках. Просто существует уважение к талантам другого человека. Прозвучит банально, но мы действительно любим то дело, которым занимаемся.
А.С.: Конечно, есть моменты, когда «не заходит» тот или иной этюд. Тогда начинается поиск компромисса, вносятся изменения, пока не достигается желаемый результат. Пока не было еще такого момента, чтобы мы вот прямо разругались вдрызг.
Ч.Ф.: Разногласия были, но совсем незначительные.

 

– Возвращаясь к вашему спектаклю о ГУЛАГе. Пока было не так много показов, но уже наверняка есть спектр каких-либо зрительских откликов. Что говорят / пишут зрители?
А.С.: Мы понимали еще до премьеры, что в спектакле есть явно смелые и неоднозначные вещи. Было ясно, что не всем зрителям они придутся по нраву. Я только сейчас осознал, сколько среди нас скрытых сталинистов.

 

– В смысле – скрытых? Их же довольно много, и взгляды свои они не утаивают.
А.С.: Оказалось, что именно так. Поэтому я предупреждал актеров о подобной позиции. После спектакля часть людей выходит и рыдает, а кто-то заявляет, что им было скучно. Пока какой-то откровенно агрессивной позиции не встречалось.
Ч.Ф.: Да, выяснилось, что не все понимают про то время.

 

– Вам не страшно, что могут какую-то жалобу, скажем, на вас написать?
Ч.Ф.: Это будет очень приятно, если подобные люди попытаются к нам применить репрессивные меры. Пускай в них наш спектакль что-то разбередит.

 

– А вы смелый.
Ч.Ф.: Я об этом думал. Вспоминал совокупную реакцию зрителей – она оказалась крайне симптоматичной. Стало ясно, что спектакль обязательно надо показывать детям и подросткам. Наши ровесники, люди за тридцать, пытаются так или иначе оправдать то страшное время, говорят, что была и хорошая мирная жизнь. Вот это как раз и симптоматично. Начало конца.

 

– Я думаю, мы уже где-то посередине, и дно пугающе близко.
А.С.: На одном из показов были наши постоянные юные зрители из одной детской театральной школы. Они увидели в спектакле гораздо больше смыслов, чем мы их туда заложили, и оставили потрясающие отзывы. Например, о сцене с курящим Сталиным один подросток написал: «Я понял, что было время, когда в нашей стране к людям относились, как к сигаретным окуркам».

 

– Не хотелось бы вам сделать спектакль о какой-либо еще неоднозначной теме из советского прошлого, скажем, о диссидентах?
Ч.Ф.: Нашему театру надо развиваться, и спектакли у него должны быть разные. Возможно все.
А.С.: В любом случае, должно пройти какое-то время. Пока ГУЛАГ прочно занял наши мысли. По правде говоря, я бы с удовольствием сделал спектакль про 90-е. Это настолько мифологизированная история, вы даже не представляете.

 

– Поясните.
А.С.: Я имею в виду вот это распространенное мнение, что распад СССР – крупнейшая геополитическая катастрофа.
Ч.Ф.: Надо понять, как расставить акценты, о чем именно говорить. 90-е оказались тем шансом, который был нам дан, а мы им не воспользовались.

 

– И вот тут хотелось бы затронуть тему всеобщей ностальгии по СССР. Возможно, все дело в желании людей обрести стабильность и уверенность в завтрашнем дне. И ищут они ее (парадоксально, но факт!) в советском прошлом, пусть даже и весьма репрессивном. А более молодые люди уже из другого поколения, с иным взглядом на вещи. Им этого возврата в прошлое совершенно не надо, они протестуют против него.
А.С.: У меня есть мысли на этот счет. Вчера в интервью с Хакамадой услышал идею, что как раз те, кто ищет стабильности, живут словно бы не в нашем сегодняшнем дне. Поиск стабильности приводит к неуспеху. Для совпадения с сегодняшним днем надо быть хрупким и нестабильным. Мне, кстати, близка такая позиция.
Ч.Ф.: Я про эту уютную стабильность рассуждал ровно до того момента, как взялся за спектакль о ГУЛАГе. А потом кардинальным образом изменил отношение к своей родной стране. Пусть я здесь появился на свет, и мой язык – русский. Но все же уповать на эту стабильность означает обрекать себя на смерть.

 

 

 

С Алексеем Синициным и Чакчи Фросноккерсом беседовала Марина Константинова специально для Musecube

Фотографии Ксении Грековой


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.