Александр Худяков: «Самое страшное – не знать, как человек себя поведет в той или иной ситуации».

 

Не так давно список осенних театральных премьер в Петербурге пополнился совершенно блестящей работой – спектаклем «Идиот» в постановке Петра Шерешевского. Сюжет классического романа внезапно оказался идеально подходящим к реалиям современности. Отдельная сильная сторона постановки – замечательные актерские работы. По этому случаю Марина Константинова встретилась с Александром Худяковым, исполнителем роли Гани, чтобы обсудить с ним премьеру, профессию, партнеров и многое другое. О театре и о жизни – в свежем интервью.

– Мы начнем нашу беседу с премьеры, со спектакля «Идиот», где ты воплощаешь образ Гани. Это весьма противоречивый персонаж, и очень интересно узнать, каково с актерской точки зрения было его играть. Ведь Ганю нельзя отнести ни к явно отрицательным, ни к положительным фигурам, его весьма сложно вообще как-то характеризовать.

– Да, мне тоже этот персонаж казался весьма неглубоким, достаточно поверхностным. Собственно, в романе у него нет какого-то завершающего эпизода: Достоевский словно бы просто оставляет его и все.

– Возможно, так было специально задумано, мол, накажу тебя молчанием.

– Накажу молчанием, да. Мне кажется, в этом есть какой-то смысл. Но, честно говоря, когда приступил к работе над персонажем, я, конечно, хотел максимально все, что есть в событийности героя, сделать явным.

– То есть обстоятельства задавали фактуру?

– Да-да. Максимально все, что озвучено. Вытащить их, досочинить образ. Есть вот обстоятельства, например, он с Настасьей и с Аглаей одновременно. В романе про этот треугольник практически не прописано, и нам сложно воспринимать такую ситуацию. Мы в спектакле сделали все более утрированно, выпукло: вот мы живем с Настасьей, отношения у нас явно не платонические, но параллельно еще Аглая. Я очень долго у Петра (Петр Шерешевский – режиссер, автор спектакля «Идиот». Прим. авт.) добивался эпизода, где я целуюсь с Аглаей. Мы пытались находить общий язык в этом персонаже, мне было важно заявить о себе в этой сцене, чтобы все происходило именно так.


– На самом деле, очень интересно порассуждать, почему такая вот нейтральность, бесхребетная невнятность в чем-то даже хуже, чем откровенно отрицательные качества. Почему это бывает куда страшнее, опаснее, как ты думаешь? Мне вот кажется, что с добром и злом все понятнее, потому что они более четко выражены (плюс-минус разные спорные ситуации) и поэтому нам ясны. А нейтральность – такая серая слепая зона, ее сложнее уловить и осознать.

– Да, ты не знаешь, чего ожидать от таких людей, что с них взять. Самое страшное – не знать, как человек себя поведет в той или иной ситуации. Подобным людям безразлична судьба других, они лишены эмпатии, хотя рефлексия им не чужда. Тот же Ганя все-таки рассуждает, размышляет, переживает, просто на несколько иную тему.

– Тем не менее, почему-то тому же самому Рогожину ты сочувствуешь и сопереживаешь гораздо больше, пусть он и преступник, в конечном счете.

– Потому что очень четкая позиция озвучена у него. Страсть. Он одержим ею, в каком-то смысле она его формирует. Я встречал подобных людей в своей жизни. Впрочем, такие знакомые, как Ганя, у меня тоже есть. Кстати, я не назвал бы их совсем уж бесхребетными – у них существуют цели, задачи, определенные принципы, они хотят пройти какой-то свой путь. Просто есть такая позиция «я смогу пробиться особыми путями». То есть немного позиция паразита. Вот как паразита я бы и определил Ганю. Он живет за счет других, достаточно инфантилен, чтобы брать на себя ответственность, ждет, когда ему помогут. Точнее, он уверен, что эта помощь придет к нему сама по себе, потому что он такой хороший. Поэтому-то Ганя так легко и воспринимает как должное новость о том, что ему перепадет цементный заводик.

– Как в той рекламе: «Ведь вы этого достойны!»

– Да, он считает, что достоин. Амбиции впереди человека идут. Демонстративная часть личности. Подобного рода люди такие подарки судьбы воспринимают как должное. Но никогда такой человек не будет испытывать подлинных страстей, равно как и не сможет, скажем, в порыве отчаяния свести счеты с жизнью. Он не сумеет себя посвятить чему-то конкретному: одному делу, одной женщине и так далее. Он станет разливаться и рассыпаться, останется в обществе серой массой, какой-то его основой. Вот именно этим и страшны такие люди, как Ганя. Подобный инфантилизм, в некотором смысле даже приспособленчество, конформизм – очень опасная штука.

– Такой своеобразный «человек-флюгер»: куда ветер подует, туда он и повернется.

– Страшно то, что в наши дни таких людей много, они имеют свои позиции, пытаются поддержать в той или иной ситуации ту или иную сторону, не имея ничего в своей голове.


– Вообще про приспособленчество в нашей отечественной матрице, конечно, можно говорить очень долго. Об этом как минимум еще Гоголь с Салтыковым-Щедриным писали. Если вернуться к характеристике Гани как персонажа, стоит отметить, что его судьбу можно рассматривать и как весьма своеобразную историю успеха. Вопрос достижения карьерного роста, пусть и достаточно нечистоплотным способом, невероятно актуален сегодня. В этом смысле Ганя такой типичный герой нашего времени, который просто стремится к успеху. И вот интересно: где грань между здоровым желанием карьерного роста и развития и уже неадекватными подлыми поступками?

– В ответственности. Когда осознаешь, что от твоих поступков зависит судьба и действия других людей, то ты начинаешь быть ответственным. В первую очередь, за себя самого, за свою жизнь. Если такого понимания нет, то ты, собственно говоря, и не являешься личностью.

– Очень хочется узнать: есть ли какая-то профессиональная специфика в случае работы с нарочито осовремененным материалом? То есть когда в качестве основы не привычная классика, но и не новая драма. Возникают ли какие-то дополнительные актерские грани, существуют ли те или иные нюансы?

– Для Пети это не первая подобная работа с классикой, ранее был как минимум «Дон Хиль» в Камерном театре Малыщицкого. Но мы же вместе писали-сочиняли-придумывали, и мне кажется, это правильный тон. Я абсолютно за то, чтобы классику перекладывать на современные рельсы, менять язык. У Достоевского очень сложные фразы.

– Да, там можно просто убить читателя одним только синтаксисом.

– Именно. В этом есть определенная трудность для восприятия современным человеком. Петр Юрьевич хочет, чтобы мы, артисты, были этими людьми, т.е. заданными персонажами. Самое главное – чтобы мы думали как они. Достоевский дал нам некие прототипы или даже архетипы, а нам уже предстоит с ними работать, искать такие характеры в нашей современности. Вот мы и пытаемся найти таких людей. Все, что я делал с Ганей, – не какое-то такое выдуманное, это есть и во мне. Мы же все не являемся идеальными. Я не отождествляю себя с ним, само собой, но и не отрицаю наличие определенных черт. И никуда от этого не деться.

– И логично теперь спросить: именно поэтому Петр Юрьевич назначил на эту роль?

– Возможно, да. Или нет (улыбается). Суть в том, что эти качества в принципе есть в каждом из нас, просто мы можем их скрывать или не отдавать себе отчет в их наличии. И жить спокойно. Или думать, как этот персонаж, причем абсолютно неосознанно. При этом я могу найти в себе и качества Рогожина, и даже Мышкина. Поэтому цель создания образа – понять и осознать общий ход мысли этого человека. Что я и попытался воссоздать.

– Я правильно понимаю, что в каком-то смысле актерская работа в таком ключе максимально близка к психотерапии и познанию самого себя через образ?

– Конечно.

– Не страшно ли бывает в такие моменты от самого себя?

– Так это рефлексия, по-другому никак. Без нее в театре нечего делать. С помощью этого я вытесняю многие свои переживания, просчитываю ход вероятных событий в той или иной ситуации.


– Хочется узнать о режиссерских приемах и принципах Петра Юрьевича. Есть ли у него какие-то профессиональные секреты, которые он применяет к артистам?

– Петр Юрьевич работает от актера в первую очередь, от человека и его личных рефлексий и переживаний.

– То есть он не отталкивается, скажем, от внешности или выбранного материала?

– Совершенно верно. Работа с Петром Юрьевичем – это всегда совместный поиск. Он может одну сцену репетировать достаточно долго, затем несколько раз переделать. Но при этом чувствует, когда то, что он делает, действительно попадет в актера и рождает в нем эти слова. Петр Юрьевич ставит актера в такую ситуацию, что артист просто не может не чувствовать ее.

– Хорошо. Проиллюстрируй это на примере одного из моих любимых спектаклей в КТМ – «Чайка».

– Итак, у нас ситуация: Треплев и Аркадина, сын и мать, их отношения. Есть сцена, где я в образе Константина обращаюсь к давним воспоминаниям из детства. И она наполнена моими личными рефлексиями на тему того, что когда-то было лучше. Я вспоминаю собственное детство, дом, где я жил. Это невероятно сильное для меня эмоциональное ощущение. Но изначально Петр Юрьевич не просил меня обращаться к этим личным сюжетам – ему не особенно интересно, о чем я там думаю. Он эти твои рефлексии никогда лично не навязывает. Он просто ставит ситуацию и смотрит, отзывается ли в тебе это. Проверяет человека в разных предложенных обстоятельствах. И все это как-то так естественно, просто, без какого-либо давления. Петр хочет в первую очередь, чтобы актер думал о вещах, которые связаны с ним лично. Мы никогда не обсуждаем напрямую, про что я играю в том или ином спектакле, и наши трактовки могут расходиться. В этом, я считаю, и есть его режиссерская сила или даже гениальность.

– В «Идиоте» сложился по-настоящему блестящий актерский ансамбль. Поговорим о твоих партнерах по спектаклю. Как вы сработались? Что ты можешь рассказать о них? Как проходила вот эта совместная работа?

– Я восхищен работой всех моих коллег. С Антоном Падериным мы работали и ранее, в спектакле «Киллер Джо», поэтому я знаю его разные особенности и нюансы. Мне нравится, что он делает на сцене, его существование в роли. Мы друг друга очень хорошо понимаем и чувствуем, уважаем и ценим, мы большие друзья и в целом близкие люди. Поэтому мне с ним работалось хорошо, весело и комфортно. С Ильей Делем мы не были знакомы до этого, но достаточно слышали, разумеется, друг о друге. Мне он казался актером совсем иного уровня, с опытом, который превышает мой. Это факт. Он действительно и раньше в профессию пришел, и ролей у него на счету больше. Мне, конечно, очень хотелось с ним посотрудничать, потому что я уважал и ценил его актерские заслуги. Мне было действительно важно посмотреть, как этот человек работает. Таня Ишматова, исполнительница роли Настасьи, – очень хороший человек, сейчас мы с ней тоже совместно работаем в КТМ, она ввелась в «Чайку». Таня прекрасная классная актриса, мне было интересно наблюдать за ней. Вообще у Петра Юрьевича есть особый вкус на действительно думающих женщин. Он по-настоящему умеет раскрывать женщину.

– Абсолютно согласна. Причем делает он это умно, тонко, без какой-то дешевой пошлости.

– Очень точно у него это получается. Мне кажется, женщины счастливы с ним работать, правда. Таня долго искала этот образ, Петр ее к этому аккуратно подводил.

– Там есть просто невероятная находка с биркой от платья. Она ее еще как серьгу в ухо вдевает. Мелочь, а такая важная в образе.

– Да, это как раз сама Таня и предложила. Что касается актеров старшего поколения: Татьяны Владимировны и Гены (артисты Татьяна Самарина и Геннадий Алимпиев. Прим.авт.), хочу сказать, что с Геной работать – большой подарок, конечно. Мне хотелось своровать у него каждую фразу, которую он говорил (смеется). Он очень точный. Как мне кажется, это и отличает хорошего актера от плохого. Гена, конечно, мастер, тут даже не поспоришь. И у Татьяны Владимировны, и у него в образе – все очень правильно соблюдено, сколько надо, ни больше ни меньше. Поэтому мне было очень ценно поработать с этими людьми. И с Аней Саклаковой, которая исполнила роль Аглаи, оказалось приятно работать. Она еще только начинает в профессии, нарабатывает мастерство.


– Если в целом поговорить о твоих ролях и персонажах, есть у тебя какой-то любимый твой образ? И кого интереснее играть: положительного или отрицательного героя?

– Мне часто задают этот вопрос, и я не знаю, как на него ответить. Честно: мне нравится играть отрицательных персонажей, я люблю их воплощать. Я люблю Билли Миллигана своего, например, или Бормана. Вот Алекса из «Заводного апельсина» я бы не назвал именно отрицательным персонажем, но это отдельный большой разговор. После «Миллигана» мне даже писали, мол, ты отвратительный человек и полная сволочь. Но у меня есть и Чарли Гордон, и Костя Треплев, и спектакль «Ч/б», где я воплощаю Рубена Гальего.

– Просто существует устоявшееся среди артистов мнение, что отрицательного персонажа интереснее играть: можно разгуляться вволю в продумывании образа и мотивации. Зато положительного обычно больше любят. И артист словно бы вынужден делать выбор: ярче проявить себя профессионально или купаться в лучах любви и славы.

– Всех моих отрицательных персонажей очень любят зрители. Возможно, в них есть особое обаяние (смеется). Но в целом мне довольно сложно ответить на такой вопрос. Хотя замечаю, что в последнее время меня склоняют как раз к отрицательным ролям. Потихоньку перехожу на сторону зла (улыбается).

– Беседа наша близится к финалу, поэтому хочется озвучить какие-то твои творческие планы. Кого бы еще хотелось сыграть, например? Или, допустим, хочется самому развиваться в режиссуре?

– Мой опыт в режиссуре пока не очень активный, и я пока не особо собираюсь в ней развиваться. В моей практике, как правило, были моноспектакли. Я их когда-то делал, чтобы обеспечить себя работой в достаточном количестве. Принимал участие в особом фестивале коротких моноспектаклей чуть ли не пять лет подряд. Это было в моей жизни, это подарило особый опыт и практику. Еще у меня есть спектакль, который я очень ценю и который я хочу развивать дальше, посвященный теме подростковых суицидов. Он чертовски сейчас актуален, на самом деле. Есть вещи, о которых сейчас надо говорить в рамках театра как социального проекта. Я очень надеюсь эту свою работу довести до ума. Если же говорить про своеобразную роль мечты… Когда мне задают этот вопрос, я всегда честно отвечаю, что хочу сыграть Хлестакова в «Ревизоре». И он, опять же, так актуален в наши дни. Но важнее даже, не кого я хочу сыграть, а с кем я хочу работать. Не так принципиальна роль, как режиссер и партнеры. К счастью, есть те, кому я в этом смысле доверяю: Петя, Дима Крестьянкин, Игорь Сергеев, Варя Светлова, Каганович, конечно же. Правда, некоторые близкие мне по духу режиссеры уехали, и это не может не расстраивать.

С Александром Худяковым беседовала Марина Константинова, специально для Musecube.
Фотографии Елены Карповой.


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.