Некоторые самобытные группы прекращают свое существование до того, как «рок-н-ролл станет работой». Так прекратила свое существование одна из ярких групп 2000-х «Эскимо». Однако уход группы не означает потерю наследия для нас. Мы можем слушать их снова и снова, вдохновляясь, обогащаясь, успокаиваясь, и получать нужные нам эмоции и пищу для размышления в это непростое время. Именно такой мне видится группа «Эскимо», и поэтому я захотела напомнить о ней тем, кто её слышал, и познакомить с ней тех, кто ещё незнаком. В этом году их дебютному альбому «Убрать конкурента» исполняется 20 лет. Я задала вопросы, которые интересовали меня лично, надеюсь, и вам будет интересно почитать это стихийное интервью с вокалистом Гошей Ореховым, который открывает свой взгляд на творчество в целом и на наследие группы, в частности, и просто отвечает на другие вопросы. Свет угасшей звезды сияет по-прежнему! Поехали!

— Здравствуйте, Гоша! Расскажите про ваша детство.

— Аня, привет! Так, про детство. Смотри, детство у меня было очень простое, рядовое, нищее, советское… (пауза), пионерское, интересное. Не знаю. Много эпитетов тут можно подставить, просто детство было разнообразным. Не могу сказать, что я был дико несчастливым  ребенком. Или суперсчастливым я себя назвать не могу. Просто у меня не было там пончиков каких-то, излишков. Достаток был ниже среднего. Но в целом если так брать в среднем, мне мое детство нравилось и нравится до сих пор. Вообще пока ты молодой, в детстве многие вещи легче проскакивают, войны всякие, извержения вулканов, если дети пережили такое, у них проще все это проскакивает. Просто  ребенок  по-другому реальность воспринимает. Более софтово, с  хорошим недопониманием. Ну, это все неважно.

Что касается музыки, сразу скажу, музыка была не в почете в пионерском моем детстве. Дети петь стеснялись, не любили, танцы там. У нас в школе был урок ритмики, на котором хотелось куда-то заныкаться, чтобы не танцевать. Не знаю, может, в связи с тем, что общество было более традиционное. Но вот в целом мое детство формировалось так: много книг читал, много фильмов впоследствии смотрел. Попался мне человек, который на меня хорошо повлиял. Я уже готов был впасть в такое полугопницкое существование и даже впал. Но вот попался человек, который меня инициировал хорошей литературой, хорошими книгами, хорошим кино. Просто как-то так получилось.  Родители пролетарские у меня. Хотя мама хотела, чтобы я поступил в театральный, но потом ее не стало, и я в театральное не поступил, пошел работать на завод, полтора года завода было. Но это уже не совсем детство.

— А как развивалась ваша жизнь после завода? Во время работы на заводе пришел интерес к творчеству?

— Ну, если учитывать, что я пришел в музыку в 30 лет, то есть условно говоря, я попал в группу свою «Эскимо», когда  мне было 29, для сравнения там парни все были молодые: Максу было 15, что ли, он самый талантливый из нас, это было удивительно, потому что мы быстро нашли общий язык. Вообще у музыкантов это интересно происходит, если ты интересный музыкант ,то и гендерные, и возрастные различия —  несущественны. Если ты музыкант, ты сможешь сыграть интересно и с кем-то и постарше, и противоположного пола. Это вообще интересный момент! Опять же, что касается меня, то до 29 лет я умудрился много кем поработать: охранником, кочегаром, манекенщиком работал — моделью, грузчиком очень долго работал на мебельной перевозке, это такая история,  прокачавшая меня, но и здоровье подкосившая. Ну, это такой нормальный жизненный путь, который дал мне экспириенс, некий жизненный опыт, некое содержание. Я потом отчасти это, отчасти прочитанное реализовал в лирике, в текстах. Мне кажется, я в этом смысле пришел в эту нью-метальную,  хардкорную тусовку  с большим бэкграундом, с большим багажом житейским. И, может быть, это позволило более интересную лирику делать, потому что был этот опыт человеческий. Это касательно того, что тогда в жизни происходило.

— Можете назвать три-пять книг, которые вас сформировали в юности?

— Ну, касательно книг, я их прочитал в детстве очень много. Папа меня на фантастику всякую зарядил. Вот, поэтому с одной стороны ключевые книги все условно – Селинджер «Над пропастью во ржи», или там Чехов, что там еще, прям действительно интересное…(задумывается). Ну, у меня еще любимые – Астафьев ,«Веселый солдат», хотел бы сюда и Распутина добавить (писатель, современник и друг Астафьева — прим.мое) тоже, честно говоря, такой вот тяжеловатый, они одного ряда с Астафьевым. Но Астафьев – просто такое развлекательное чтиво, какое-то позитивное; О. Генри и что там ещё…  Маркес (Габриэль Маркес, писатель, лауреат Нобелевской премии, автор «Сто лет одиночества» – прим. musecube). Это все такая история, литературы хорошей много, (смеется), бесконечное количество действительно хороших книг. Другое дело, что я сейчас перестал читать. Стыдно, но я наверное книгу не брал в руки  очень давно. Последняя книжка была Дины Рубиной «Синдром Петрушки».

— А можете пару слов рассказать о человеке, который на вас повлиял, и почему вы ему доверились, тогда как в юном возрасте особо нет сильного доверия ко взрослым?

— Так а никто и не говорит, что он взрослым был. Он был просто чуваком из параллельного класса. Просто так получилось, что он как-то на тот момент в своих исканиях не то чтобы взрослее был, просто немного отстоял от других, вот. Все там слушали условные Modern Talking, вот, а он уже тогда слушал Pink Floyd, что ли. Он был ровесником, нам было лет по 14-15. Его зовут Слава, мы его называли «Слава Борода», потому что он достаточно рано обзавелся бородой (смеется),был весь на стиле, у меня даже где-то фотка есть, где он а-ля шестидесятники такой – парень в твидовом пиджаке, с бородой. Ну, это был скорее образ, но в принципе он и сейчас интересный дядька, нетривиальный, вот, очень громко разговаривает. Но вообще в жизни вот эти столкновения с людьми, которые тебя…(берет паузу) такие точки на твоем  жизненном пути необходимы. Ну, это всего касается: вот попался хороший человек – ты в одну сторону повернул. Из той серии, что у О. Генри есть новелла «Дороги, которые мы выбираем»: Акула Додсон там выбрал путь коммерции, денег, вот. Ну неважно, но вот Слава Борода для меня такой человек; какими-то кумирами у меня мало кто был, я  не могу сказать, что у меня там Че Гевара был кумиром. Просто мне было интересно какое-то мнение, и я прислушивался.

— Прежде чем вы стали частью «Эскимо», вы пробовались в несколько групп, расскажите, как вы справлялись с отказами, и что давало вам силы двигаться вперед?

— Это звучит слишком громко – «не сдаваться», «двигаться вперед», не было никаких ожиданий, когда я приходил в какие-то коллективы. То  есть  были разные группы, с десяток примерно, в том числе я пробовался в группу «Бандзинский», это был достаточно интересный хардкоровый проект на тот момент, с очень оригинальной музыкой и с какими-то своими текстами я должен был прийти. Еще я пробовался в проект «Три козла»,  и там так смешно получалось, что когда ты входишь туда четвертым и говоришь (смеется), что если ты в составе группы, то любой из четырех мог сказать – «Я — и три козла»(смеется). Смешно! (улыбается). Ну, эта группа, кстати, — остатки группы Colney Hatch: украинцы в свое время переехали, хороший такой гранжовый интересный проект был, вот, но не срослось. Бандзинский, Colney Hatch, потом еще я даже в Scang попробовался после Андрея Нильса, и не покатило по той причине, что они  сами в себе состоялись, я, послушав себя, понял, что я там не буду оригинальным, интересным: это будет группа та же самая плюс мой вокал. Как-то не получилось, не зашло. С большим уважением к парням, к Scang-у. Тем паче Scang  нат тот момент гремели, и был шанс что-то сделать, но не получилось. Вот. И кроме этого было еще много коллектиdов таких, которые no name, всякие гранжевые команды, та музыка, которая была популярной  в то время. Был момент, когда я попал в коллектив, который назывался «Джуманджи», но это не тот «Джуманджи», где Михей, это было еще до него. Вообще, когда параллелятся названия, это интересная история. «Эскимо», кстати, тоже — если порыться в интернете,  там очень много групп, либо людей, либо ди-джеев, в общем, много всяких сослагательных с «Эскимо», как российских, так и бразильских, немецких, как чертов их в ступе. Вот, ну это такое отступление. Так вот, в группе «Джуманджи»  Юра Виталь басист, потом  пришедший туда Женя Рыбников, они сделали из этого, так  слегка меня подвинув(смеется), сделали из этого «Skafandr», такой безголосый даб-кор. Потом, правда, у них были альбомы с голосом, они приглашали всех. Но, в общем, был Skafandr, условно говоря, я в какой-то момент через них прошел. Была группа, которая потом стала называться «Шаги», тоже интересный такой проект, даже не берусь характеризовать их стиль. В «Шаги»  пришел тогда Владик Креслев,  и это было интересно, но уже про другую музыку. Но все это позволило мне посмотреть и понять, чего я сам хочу. Вообще, это великая вещь, когда ты понимаешь, чего ты хочешь. Вот, и в «Эскимо» я когда пришел, я не сразу стал их частью, они меня очень долго тянули: им показалось, что я интересен, а мне  показалось, что мне не очень интересно. Но их общая увлеченность, их харизма и желание были такой силы, что я как-то проникся. Там как раз на первом альбоме («Убрать конкурента») все это слышно: метания, эксперименты, тяжело – легко, фанк — не фанк, какие-то там вставки чуть ли там не джазовые и в то же время а-ля дум такой, в этом смысле, когда я туда попал, мне было интересно, потому что там был эксперимент, потому что даже придя туда, я увидел там трубача, что для тяжелой музыки вообще необычно, не использовал  духовую секцию никто из  музыкантов. Потому что это было не комильфо, духовая секция – это скорее про ска, про подпрыгивающую такую музыку.

— Ну да, статья будет посвящена двадцатилетию альбома «Убрать конкурента», и было бы интересно послушать про остальных участников «Эскимо».Что вы можете рассказать?

 — Слушай, про остальных участников что рассказать можно, я как бы с ними больше 10-ти лет провел бок о бок. Что рассказать.. (задумывается). Интересные люди, хорошие, сейчас все состоявшиеся. Так получилось, что группа «Эскимо», как ни парадоксально, при всех наших вычурностях каких-то не были такими прям безбашенными маргиналами. То есть неформальность у нас такая была. Для меня это было больше про модность, надо себе честно признаться, что все-таки это было про ощущение себя ярким, и парни хотели как-то одеваться, и так далее. Ну, я сказал про Максима Кравцова, который сам по себе просто толковый музыкант интересный, вот, есть еще Мишка Кудобаев, который хороший музыкант на мой взгляд, ну прям действительно мелодист. Это такой тандем – Мишка и Кравцов, Кравцов, может быть, в большей степени, которые меня как бы оранжировали, они как бы свое делали, свою лирику приносили, я свое что-то добавлял с точки зрения текстов, а дальше уже происходило чудо музыки! (Смеется) Все это сглаживалось, получались какие-то композиции. Причем это реально были композиции, как пьесы: там были и коды, и вступления, и всякие интересные оранжировки, и затихания. Это было творчество, это было сотворчество, такая синергия сильнейшая. Был Слава Федоров. Ну, они, конечно, все есть, все в разных ипостасях уже, не в музыке. Сейчас практически только Максим музыкант, в смысле как музыкант – профи. Мишка дома для себя играет. Илья Веселов — наш барабанщик. Илья как бы интересный барабанщик – не сказать, что он какой-то гений, но Макс в свое время сказал, что Илья как бы музыку слышит: бывают барабанщики ровные, техничные, но которые музыку не слышат, а Илья музыку слушал и слышал, и это большое его достоинство. Еще у нас на первом этапе был ди-джей Паццо. Ди-джей Паццо. (улыбается). «Паццо» по-итальянски – это что-то вроде «безумный» или «бешеный», кажется. У нас с ним не очень долгий период был, только на первом альбоме. На втором его уже не было. Хороший чувак, интересный. Но вот с ди-джеем мы недолго просуществовали, тоже был такой тренд  –  был диджей в группе, и это было трендово. То есть turntables то что называется, скретчи всякие запускал, лупы, и это все было интересно, потому что задавало такого дополнительного внутреннего движения и грува. И соответственно была труба, Вова у нас трубач; а потом пришел Лещик – Ваня Гнедов. Ваня-Лещ, (смеется)который сам по себе нетривиально мыслящий дядька, парень тогда, сейчас уже дядька. Не квадратный человек, в общем. И был Слава Федоров. Славка – это наш клей такой был внутренний. Он ровный гитарист, не сказать, чтобы что-то там гениальное, но – ровный гитарист, но вместе с тем, такой неглупый человек и в какой-то момент самый среди нас безбашенный; и он такой вот внутренний клей: есть вот в коллективе одно-другое, а есть человек, который всех скрепляет, вот Славка был такой внутренний клей для группы. Ну, то есть у каждого своя такая функция, как музыканта и как человека, люди разные все, в общем. И самое главное, что на них смотришь сейчас, и они не престают быть интересными людьми, они все по-своему состоялись и что-то сделали, и сделали помимо «Эскимо». И ты смотришь на них и думаешь: кайфовые ребята! (смеется). Так что вот (улыбается).

— Часто, когда следишь за творчеством какой-нибудь группы, допустим, часто какие-то песни про влюбленность, про какой-то романтический опыт, из альбома в альбом кочует эта тема, и мне в связи с этим всегда интересно было: не тяжело ли музыкантам так часто влюбляться и потом перерабатывать этот опыт в песни?

— Так, про любовь, интересно. Так, гм… (задумывается). Про любовь заговорил(смеется). Любовь — она же ко всему. Любовь же ко всему может быть — к машине может быть любовь. Понятно, что для человека любовь к противоположному полу —  это такой сильный-сильный мотиватор, и чем сильнее тебя это мотивирует, тем больше ты начинаешь каких-то вещей делать или не делать, и поскольку это переживание такое мощное, то человека на что-то толкает. Есть люди, которые влюбляются с какой-то периодичностью, есть однолюбы. Люди разные. Опять же – это неоднозначная история. Есть известные люди, которые живут с женщинами 50 лет, и все с ними в порядке. Просто у рок-н-ролла такой шлейф тянется от всяких безумных, молодых вещей. Знаешь,  как в фильме «Взвод» цитируется: «веселись, юноша, в юности своей», подразумевается, что ты все равно этот период должен пройти, в том числе период каких-то метаний душевных, и в том числе любви, влюбленности. Это нормальный, естественный процесс. Понимаешь, и постольку поскольку это мощное чувство — ты не можешь не писать про него. Не получится. Это как игнорировать существенное. Любовь — это существенная  история, знаковая для человека. Можно про всякие гормоны рассуждать, но это энергия. Это то, что позволяет человеку жить, позволяет человеку двигаться. И, соответственно, я в этом ничего плохого не вижу. Самые красивые тексты, я не знаю, берешь какой-нибудь Led Zeppelin, и у них там прям отсылки к каким-нибудь средневековым менестрелям, он там воспевает к прекрасной даме песнопения (смеется), все это забавно сейчас звучит, какое средневековье, какие менестрели? (улыбается). Но в целом человек, проходя этот путь, у тех же Led Zeppelin, когда они воссоединились — они же тоже такой сборный проект, они когда соединились это была модная такая история, все песни были про baby, baby, все песни про baby, подразумевается, что эта самая крошка, с которой интересно, с которой мы отожгли. Просто любовь, ненависть — это сильные переживания, это сильные чувства.

— А сейчас вы пишете стихи, после того, как перестали петь в группе?

—  Да, был момент, когда после «Эскимо» я попытался несколько раз  войти в другие коллективы, вот, и что-то написать. На самом деле это хороший момент в том смысле, что когда есть осознание, что нужно уйти. То, что со мной произошло, то, что с нами произошло, это как раз момент такого не самого нормального ухода, но ухода. Потому что на сцене нужно что-то делать, ты не должен быть бесполезным бревном или самоповторяющимся человеком. Понятно, что сейчас есть интернет, есть технологии, есть синглы, которые херачат, извините за выражение, выпускают в огромном количестве, а сейчас выпускают синглы, потому что люди музыку в таком объеме не слушают, и соответственно появляются синглы. Это такое отступление. Вот, но то, что касается меня, я просто понял, что я иссяк, неоткуда черпать вдохновение. Из первых двух альбомов та лирика, которая была выражена, — это такое законченное, завершенное высказывание. Если сейчас что-то произойдет, неважно с чем, с «Эскимо» или я там сам что-то попробую, то, скорее всего, это будет другого уже плана музыка и я, как человек, и вряд ли это будет таким же, как «Эскимо». Вот мы пару раз собирались на репетициях, и ты видишь, что немножко все оно отодвинулось, это жаль, это да, мы все-таки не группа «Metallica»,чтобы что-то кому-то доказывать, писаться на major лэйблах, или как у Linkin Park в свое время, ненавидя друг друга, ездить  в одном трейлере, вот. Ну, то есть это хорошее какое-то разрешение ситуации. Любая ситуация как-то разрешается. И в том числе с моей лирикой: я ее написал когда-то, я сейчас ее слушаю, она мне нравится, но я уже в этом переживании не нахожусь, прошел чуть дальше. Ну, и чего-то мне жалко, чего во мне уже сейчас не хватает. Что-то пройдя, я что-то приобрел. Может быть, когда-то  тем, что я приобрел, я смогу  поделиться с людьми, может быть, это будет какая-то лирика, какие-то стихи, какие-то тексты. Опять же, я поэтом себя не считаю, ребят, типа у нас там верхушек не хватает, этот не гениальный, этот гениальный. Я сам не гениальный, я, условно говоря, одаренный, и это позволяет мне что-то там… Я просто люблю творчество, люблю как бы творить, но не хочется совсем заигрываться в  словоблудие и в лицедейство. Выходя на сцену, я помню этот странный момент, когда  манекенил, ну то есть когда моделью работал, что ты выходишь на сцену и ты ничего не делаешь. Потому что ты там никто, просто вешалка для одежды. То есть ты туда идешь и должен сказать что-то для людей, что-то донести, вот, особенно когда тебе есть что сказать. Но бывает такой момент, что это перестает переть, перестает быть интересным для тебя. Был момент, когда я просто пыжился, и это выглядело очень странно, ты пишешь текст, тебе он самому может уже не нравится. Или ты пишешь текст, парни тебе его зарубают, потому что им уже не нравится, то есть уже несовпадение. Поэтому писать-то можно, но ко мне приходят какие-то строфы, но в целом это все равно несерьезное какое-то все. Я не Вознесенский, не Бродский и не вот эти все люди, которые не могли не писать стихи. Я могу не писать спокойно совершенно, для меня это не проблема. А есть люди, сквозь которых пробивает эту тему, они пишут, потому что эта лирика идет через них. Вот.

— На самом деле, когда я размышляла о судьбе «Эскимо», я тоже пришла к выводу, что завершение карьеры в музыке — это вообще не трагедия, и не что-то такое прям ужасное, потому что музыканты выразили определенные высказывания в своем творчестве и дальше могут меняться, становиться другими людьми, интересоваться чем-то другим, то есть это нормально. Я вот когда размышляла над судьбой некоторых музыкантов, было интересно пофантазировать, кто кем мог бы стать, например. Как на ваш взгляд, кем бы мог стать Курт Кобейн, или Аврил Лавин, или Честер Беннингтон, если бы они бросили музыку? Ну, или любые другие музыканты, которых вы видите в других ипостасях, не музыкальных.

— Ну, это  странный вопрос, он не имеет отношения к «Эскимо», конечно, ну то есть понятно, что с «Эскимо» есть момент завершения. Есть у нас такой гештальт, который мы не закрыли, третий альбом, но даже если все это состоится, то это будет финальная, я думаю, точка. И если это будет, то будет чем-то другим, в перспективе. А что касается людей типа Курта Кобейна, Честера Беннингтона или там Аврил Лавин, мне сложно за них говорить: во-первых, они живут в совершенно другом мироустройстве, в другом государстве находятся. Америка — очень предприимчивая страна. По-моему, то ли у Стивена Карпентера из «Deftones», то ли у Филд (Korn), по-моему у Филди есть пару японских ресторанов в Калифорнии, то есть они уже на этих этапах становятся предприимчивыми, им приходится жить и приходится выживать. Они в другом государстве находятся, ты не можешь просто взять и перестать быть музыкантом. Ты либо спиваешься там и становишься странным персонажем, убиваешь свою печень насмерть, а потом жалуешься. Либо ты продолжаешь жить и продолжаешь что-то делать. Творческий человек, как правило, патентен. Он может может быть талантливым в нескольких областях. Хорошие музыканты – это неплохие математики. Соответственно, если ты неплохой математик, ты можешь очень неплохо и с точки зрения финансов быть подкованным. То есть у группы «Radiohead» я помню, что на каждый альбом они оформляли отдельное юридическое лицо. С одной стороны, у них очень интересная лирика, с интересными решениями и т.д. С другой стороны, это такое нормальное финансовое предприятие. Поэтому я не думаю , что в данном случае Честер Беннингтон – это скорее про духовные, душевные переживания, а не про то, как бы он мог состояться. Если бы он подумал чуть сильнее, он бы мог стать нормальным, по-хорошему, бюргером, человеком состоятельным. Аврил Лавин, по-моему, продолжает что-то делать, я вообще немного от этой музыки отошел – Аврил Лавин, Честер Беннингтон. Не та ситуация, которая мне интересна. А Курт Кобейн — он абсолютно и объективно гармоничен – в том смысле, что он делал и ухода. Просто если брать заводской, стремный Сиетл образца середины 80-х, где все это появилось, эта лирика, немного мизонтропическая. Для этого надо фильм посмотреть, есть замечательный фильм, называется «Hype!» про грандж. И там с другой стороны все заходит. Nirvana выстрелила потому, что конъюнктуре тогдашнего рынка англо-американского  был необходим новый тренд, новое явление. И Nirvana — это суть вытащенной, самой подростковой, из всей плеяды неплохих групп самая подростковая история была вытащенной. Потому что подростки – это первые покупатели этого всего. Кобейн — очень  мятущийся человек, поэтому с ним все сложнее, с Лавин – попроще, с Беннингтоном – чуть сложнее. А с Кобейном сложнее, потому что он человек мятущийся, человек ищущий, человек-струна, человек-мембрана. В том числе и его уход – резонанс на жесткость мира, на его зло.

—  В вашем творчестве и в первом, и во втором альбомах затронуто много социальных тем: насилие над женщинами, экология плохая, и т.д. И в связи с этим интересно, близка ли вам какая-то социальная активность в каком-то направлении? Может быть, благотворительность интересует? Чем-то занимаетесь или нет?

— Ну, по поводу благотворительности, это у каждого человека на совести. Совесть — такое понятие странное, давайте его вспомним. Короче, есть такая история, что благотворительность, экологический активизм – это модные тенденции, иногда не отражающие того, что человек думает. Каждый решает для себя: либо он в этом участвует, либо не участвует. Это нормально. Плюс, знаете, человек должен по мере своей брать. То есть, если у него там с семьей бардак, а он в какую-то благотворительность лезет, так лучше бы сначала с семьей разобрался, условно говоря. Кстати, со мной такая же история. Поэтому вопрос вот в чем тут: если ты можешь помочь – помоги! Если у тебя есть это желание. А если этого желания нет, то изображать из себя –  это то же самое, что я 6 лет там вегетарианил. Условно там вегетарианил – что-то ел, что-то не ел. И исходя из того, что посмотрел фильм какой-то, поддался на все эти дела. Человек — такая средневзвешенная система, то есть если у него есть возможность что-то сделать и желание – он это делает. Если нет возможности и желания – он этого не делает. Понимаете, тут даже условно столько вещей происходит, которые навязаны. И иногда благотворительность выглядит какой-то вымученной или модной. Что касается меня, то по мере того, как я могу помочь – я помогаю. Ну, если у меня есть эта возможность – конкретным людям, организациям, и так далее. Это нормально, в этом ничего такого. Выпячивать это как-то бессмысленно, понимаете, в чем дело. Можешь помочь – помоги; орать об этом… Понятно, что для финансовых организаций я как ИП выступаю там в некоторых случаях твоя благотворительность еще минус налогообложение, тут надо об этом сказать, потому что надо об этом сказать. А что касается наших текстов тогда – под каждым словом подпишусь и сейчас. Просто другое дело – что я стал более спокойно относиться, без вот этой нервотрепки: экология-экология! Ну, ты можешь мусор раздельно собирать. Едешь в какую-нибудь Индонезию, побываешь там и удивишься, как там засрано побережье. Ну, это просто история про тебя конкретно на месте. То, что ты там кого-то призывать будешь, ну хорошо, если ты там сказал кому-то, и кто-то об этом задумался, уже хорошо. Вообще, вот это мессианство – которое на сцене, которые считают себя какими-то фигурами… И я такой, я поддался этому тоже. О том, что ты как бы вещаешь – оно тебя некоторым образом делает заложником ситуации. Ты думаешь, что ты решаешь что-то. На самом деле, у тебя получилось что-то сказать – и это хорошо, радуйся этому! А то, что кто-то услышал тебя – ну так покажи своим примером, что ты можешь сделать. А кроме того, что ты орешь там красиво, как у нас Людмила Михайловна Матуленок говорила,  что пение – это художественно оформленный крик. Вот художественно оформил этот крик Кобейн, сказал что-то – для кого-то это послужило примером. Он величина, но в целом все равно на каждом человеке есть вот это – то, что ему сказали – это одно. А то, что он делает – это другое. Экология – замечательно, женщин не бить – отлично! Насилие — это все отвратительно, понимаете. Но решение все равно остается за каждым человеком. Люди могут там для себя в текстах  увидеть и  насилие  там, где его нет. Или призывов экологию менять. Люди в этом смысле странные существа.

— Я поняла Вас. Вы упомянули, что третий альбом находится в стадии разработки, а можете немного побольше об этом рассказать, может быть, есть уже рабочее название или несколько песен записано?

— Аня, альбом, скорее всего, не будет дописан. Просто в нем есть 12-14 треков, некоторые из них мы уже выкладывали, но тут вопрос вот в чем. Вопрос в том, что это как раз та самая ситуация, когда я понял, что лирика иссякла. То, что я написал, потеряло немного актуальность. Мы начали писать в 2007-м году, соответственно, сколько уже — почти 17 лет прошло, и с точки зрения музыкального материала там ничего такого, а-ля легкая ностальгия, не более того. И я еще раз говорю, что лирики там мало. Я могу прислать там какие-то треки, которые уже есть с этого альбома, но в целом  — он такой разносортица, он такой даже немножко разными людьми написан. Так и получилось, что лирика стала более мягкая, местами вообще мейнстримовая, попсовая. Но в целом это другое настроение. А дописать – я надеюсь, мы потихонечку будем что-то писать, но я даже не знаю, кому это будет интересно, вот в чем дело. Просто для себя – вообще легко. Сядем что-то там с Максом запишем, есть рабочие какие-то вещи. А как скоро это произойдет — вообще одному Господу Богу известно.

— Патти Смит в одном из интервью сказала, что музыка – это всегда торжество победы – вы согласны?

— Что касается Патти Смит… (пауза) Ну, наверное, в ее случае – это победа, да (улыбается). Я не думаю, что в других случаях это поражение, просто победа над чем? Условно там – Begemoth, есть такая норвежская… а нет, польская группа, что они там победили, мне интересно (смеется и кидает мне в личку песню Lucifer «Begemoth»). Кого они там пытались победить? Поэтому, ну, наверное, победа, в принципе. Смотря чего над чем, вот в чем дело (улыбается).

— В свое время, когда я только начинала слушать ваши песни, песня Mеa Culpa произвела сильное впечатление, интересно, это были наблюдения из жизни непосредственно, какая-то ситуация вас вдохновила эту песню написать?

— По поводу Mеa Culpa, просто есть такой момент один, когда все это происходило, как-то так сложилось вокруг меня, что несколько историй услышал про девчонок молодых, к кому там в парадных приставали, подверглись какому-то насилию, ну и поскольку это ходило вокруг да около, а постольку ты мужчина, но на уровне эмпатической связи не просто там ты парень или девушка, а на уровне эмпатии, ты понимаешь, что неважно, ну для женщины это существенно, для мужчин  тоже существенно насилие пережить какое-то. Для мужчины как для носителя мужского, грубого, темного начала, когда мужчина руководствуется только своими гормонами, неважно, как он получит объект вожделения, с насилием, без насилия, скорее всего, с насилием. Поэтому ты как какой-то самец, это есть внутри, и с этим надо как-то работать, ты видишь эти вещи и ты думаешь. Я думаю, у женщин тоже что-то такое есть, неважно. Я думаю, что есть эти вещи в тебе и хочется их изжить, в том числе в самом себе. Понимаешь, это как про внутреннее воспитание. «Mеa Сulpa» – это в католицизме люди, которые себя подвергали, самоистязали себя, такое самобичевание, понимаешь. Песня эта – такое самобичевание мужской природы нехорошей.

— Я сегодня как раз переслушивала песню «Радость», и там в начале поется, что «радость, перемноженная на радость, получается злость». Я, как ни старалась, не поняла — почему?

— Радость, перемноженная на радость  — это скорее про экспрессию. Про такую спортивную злость, когда у тебя много энергии, прыти, и когда тебе хочется каких-то свершений, какого-то действия, но тебе что-то противоречит или противодействует. Ты должен либо сдаться, либо разозлиться по-хорошему. Радость перемноженная на радость получается злость (задумывается). Это такое хорошее чувство. Злость — это же тоже такая история, у нее коннотация есть. Ты можешь по-хорошему злиться, это тоже бывает.

— Любите ли вы поэзию, и если да, кто из поэтов нравится?

— Любить не люблю, но что-то нравится, да. Любил бы, читал бы постоянно(улыбается). Цветаева, Бродский, Мандельштам, Пушкин, обэриуты в какой-то момент, иногда у современных что-то откликается.

-Расскажите про последнюю прочитанную книгу.

-Ну, это мой позор позорный (улыбается). Последняя прочитанная полностью — Дины Рубиной «Синдром  Петрушки», стоит её же не дочитанная «Русская канарейка». Постоянно перечитываю Виктора Астафьева «Царь-рыба».

— Ваша последняя песня называется «Палата н.6». В ней вы описываете действительность как палату психбольницы. И в действительности сейчас большой рост психических расстройств. Есть ли у вас какие-то рекомендации, как сохранять психическое здоровье?

— Ну, просто сейчас у многих состояние тревожности. Ментальное здоровье отдельная песня, «я сам, брат, из этих». Любимое дело, повседневные ритуалы, адекватные люди рядом, восточные единоборства практикую.

— Что для вас важно в музыке, и что вы в ней ищете в данный момент?

— Для меня в музыке важен грув в первую очередь, потом мелодия. Это и ищу. В этом смысле очень хорошо Рави Шанкара послушать. Индийской народной, да и популярной тоже неплохо. Или Messugah.

— Какую книгу (или несколько) стоит почитать, чтобы понять 21 век?

—  «Антихрупкость», автор Нассим Талеб.

— У вас на странице видела группу с кино, есть у вас любимые режиссеры, любимые фильмы?

— Данелия, Рязанов, Меньшов, Гайдай, Климов и Шепитько. Тарковский, Скорцезе, Аллен, Люмет, Кополла, Куросава, Китано, КарВай, Вендерс.

— У вас вконтакте много художественной фотографии, старинных фотографий Санкт-Петербурга. Вы любите фотографию как искусства или именно историю Санкт-Петербурга? Или и то, и другое? Кого из современных фотографов вы могли бы выделить?

— Ленинград — мой родной город. И Санкт-Петербург тоже (Улыбается). Фотографов поимённо не знаю, увы (грустный смайл).

—  У вас есть песни с религиозными темами («Голгофа»), также я заметила религиозный смысл в песне «Летай», в строчках «Летай, не смотри что вдали», по-моему, это созвучно со словами Христа в Библии о том, что «каждый день сам позаботится о себе». Такой смысл вы вкладывали? Я правильно поняла.? Какое место в вашей жизни занимает религия и занимала на момент расцвета вашей группы?

— Вера — дело личное. Но даже если абстрагироваться от христианской веры, то сам сюжет человека, отдающего свою жизнь за счастье других, очень мощный!

—  Чувствовали ли вы когда-нибудь истощение после концертов?

— Да. И это нормально (улыбается).

— Как вы выбрали название для группы?

— Название было выбрано до меня.

— Какие малоизвестные группы 2000-х вы посоветовали бы послушать?

— Прорва, Метампси, Грандшатлбанда, Протозоа, Neversmile. Мы, как «Эскимо» тоже кстати легко встаем в этот ряд (улыбается).

—  Если бы была возможность вернуться в прошлое, чтобы вы в нем исправили?

— Есть мелкие недочёты, но в целом все норм. Все есть часть опыта.

— Если бы у вас была возможность сказать всему миру что-нибудь, что бы это было?

—  Миру, в понимании мира как человечества, постоянно кто-то что-то говорит. Просто мир всё все равно все реализует через драки и кровь. Даже вполне себе внятное левое высказывание «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!» Или у Ганди с его непротивлением насилию. Это тоже было высказывание. Индийцы посопротивлялись англичанам, но перестали ли бить друг друга? Нет. (Улыбается)

Туристы до недавних пор пропадали в Папуа Новой Гвинее? Папуасы тоже часть мира, что ты им скажешь? У них цивилизация первобытно-общинного строя. Где они — и где пролетариат? В общем, мне миру нечего сказать, не велика фигура (улыбается).

— Что делает вас счастливым?

— Работа. Хорошие люди рядом. Музыка. Прогулки. Каратэ.

С артистом беседовала Анна Бриштен специально для Musecube
Фотография из официального паблика группы «Эскимо» ВКонтакте