14 и 15 марта в Клубе Игоря Бутмана на Чистых прудах состоялись концерты легендарного Леонида Чижика, пианиста, гремевшего ещё в советские времена. Почти три десятилетия назад Леонид Аркадьевич покинул налу страну, но его помнят, а каждый редкий приезд на Родину концерты происходят с неизменным аншлагом.

15 марта я ехал по промозглой весенней Москве. Сверху сыпался то ли снег, то ли град, колёса месили мокроснежную кашу, а в голове крутились мысли: какой он, Леонид Чижик, как он играет, я пытался предвосхитить, предвидеть ощущения, а, возможно, и оттянуть волшебный момент, когда на сцену выйдет он, оттянуть их на мгновение, ведь за концертом последует эйфория и … пустота.

Отчего-то Чижик у меня ассоциируется именно с такой по-весеннему промозглой погодой. Кажется, я догадываюсь, почему именно. Именно в такую погоду ранней весной 1990 или даже 1991 года у меня на полке появилась двойная пластинка «Реминисценции», изданная на фирме «Мелодия». Как сейчас принято говорить – винил. Вообще, если судить по каталогам, год издания двойника – 1979-ый. Спустя более чем десятилетие случилось то ли переиздание, то ли просто дополнительный контрафактный тираж – сейчас уже не разберёшь. По ТВ показали сюжет с участием Чижика, упомянули «Реминисценции». Я поехал в «Мелодию» на Ленинском проспекте. В неразберихе цен, царившей в те годы, много винила старых лет продавалось по бросовым ценам. Магазины не знали, что с ним делать и спешно избавлялись от старых запасов. На одной из распродажных полок стояло несколько экземпляров работы Чижика.

14 марта концерт был сольным, а 15 марта Чижик выступил дуэтом с молодым немецким саксофонистом Florian Trubsbach. Представленный в Москве проект «Шопен и джаз» несколькими днями раньше уже прошёл обкатку на концерте в Челябинской филармонии, а ещё чуть раньше был записан в Мюнхене на радио.

Этот и подобный проекты вряд ли можно назвать прочтением или транскрипцией. Это глубочайшее погружение в музыку, проникновение взаимопротивоположных стилей один в другой. «Шопен и джаз» гораздо сложнее и многограннее, чем, например, инкапсуляция классики в джаз в работах Жака Лусье, а потому его, вне всякого сомнения, можно назвать работой мирового значения.

«Вчера было моё первое общение с российской публикой на джазовом уровне, — говорит Чижик и продолжает, — это было очень трогательно, я до сих пор предельно взволнован». Но то было накануне. 15 марта исполняется совсем другая программа. Каждую пьесу он объявляет в микрофон, при этом говорит сухо, и, я бы даже сказал, скучно. Прелюдию сменяет ноктюрн, за ним снова прелюдия: одна, другая… потом мазурка. Те самые малые романтические формы, в которых Шопен был так силён. Намеренно техничное фортепиано с усиленной акцентировкой и в противовес преувеличенно бравурный саксофон Флориана Трубсбаха составляют минималистичный дуэт. Звучание заведомо резкое, без лишних нот, за которые можно спрятаться, предельный аскетизм. Но без лишних нот – это не значит мало звуков. Звуков масса, но на сцене не фортепиано-оркестр, на сцене фортепиано-солист.

«У меня есть миссия в этой стране. Я должен принести эту музыку, это искусство сюда», — говорит пианист о джазе. Но он уже не один: джазовым миссионерством уже много лет поглощён когда-то его ученик, а ныне знаменитый российский джазмен Даниил Крамер.

Прелюдию №1 Чижик исполняет соло. Он сидит, сосредоточенно склонившись над клавиатурой. Психологи бы констатировали замкнутость музыканта, его интровертность. Но дело совсем не в этом: Леонид Аркадьевич как будто выбирает правильные клавиши, замешивая своё джазовое зелье. Разумеется, Шопен только для затравки, вслед за которой будет полнейший полёт фантазии. Редкие отсылки к творчеству великого романтика – всего лишь знаки, своего рода вешки, реперные точки.

Вот и мазурка ля минор, начавшись с нарочито грязного соло на саксе завершается совсем уж по-мазуричьи.

После перерыва исполняется прелюдия №4 ми минор. Исполняется шершаво, с заусенцами, и в этом есть определённая прелесть. «Я никогда не повторяю и не лакирую свои произведения, — поясняет Чижик в одном из интервью. – «Приобретая совершенную форму, они неизбежно теряют то, что импрессионисты называют впечатлением». Он создаёт музыку только здесь и сейчас и хоть, как известно, нет пределов совершенству, он двигается вперёд, только вперёд. Не зря же про Чижика говорят: «Для него главного творческого достижения нет, да и быть не может. Он процессуален, а достижение возникает в момент озарения или просветления, катарсиса».

Это в равной мере относится и к чистому джазу и вот к такому сплаву джаза с классикой.

Ноктюрн №15 вновь исполняется Чижиком соло, от оригинала не остается камне на камне. Пианист плавает в мутной воде импровизации, честно и искренне, держа нервы в оголенном состоянии, без маски, шаг за шагом взрывает породу шопеновских нот. Свобода действия, свобода самовыражения, когда нет рамок, загоняющих, ограничивающих. Публика, затаив дыхание, слушает и только изредка охает на очередном наиболее опасном вираже, а «изувеченному» оригиналу только и остаётся, что склониться перед маэстро импровизации в грациозном поклоне романтика.

Андрей Ордальонов, специально для MUSECUBE
Полный фотоотчёт Евгении Пеньковой здесьem/em