Родители назвали его в честь композитора Риккардо Коччианте – и не прогадали. Уже в девятнадцать лет Риккардо Маккаферри получил роль в «Нотр-Дам де Пари» – знаменитом мюзикле канадца Люка Пламондона и итальянца Риккардо Коччианте. Впрочем, в Италии о Пламондоне и не вспоминают – главным автором считается «грандиссимо Риккардо», как называют Коччианте на родине. Мюзикл, который не сходит с итальянской сцены уже почти двадцать лет, стал настоящим феноменом для Италии и стартовой площадкой для плеяды молодых артистов, в числе которых оказался и Риккардо Маккаферри.
Musecube встретился с итальянским Гренгуаром по случаю первого сольного концерта в Москве, чтобы поговорить об особенностях российской и итальянской публики, сложностях, связанных с игрой во втором составе, и пользе ранней самостоятельности.
«Солнечный, скромный, уважающий окружающих» – характеристики, которые приходят ему в голову, когда его просят описать себя в трех словах. Первое впечатление при встрече в уютном столичном кафе никак не диссонирует с автопортретом: когда он улыбается, кажется, что в окно действительно заглянуло яркое итальянское солнце, которого так не хватает серой московской зиме.
– Какие у вас ощущения от вчерашнего концерта?
Невероятные. Вечер был отличный. Я даже не ожидал получить столько любви. Все было хорошо организовано, Наталья (Наталия Ростова – организатор концерта. – Прим. автора) проделала отличную работу. Нет слов, чтобы описать, насколько я рад быть здесь и иметь возможность разделить с русскими мою страсть к музыке.
– Волновались перед концертом?
На самом деле нет.
– Вы произвели впечатление довольно спокойного и уверенного человека, чего нельзя сказать о вашем пианисте.
Да, он был в ужасе. (Улыбается). Дело в том, что он привык играть классическую музыку, а на такого рода мероприятии аккомпанировал впервые, поэтому он очень волновался. Я ему сказал: «Не волнуйся, русские люди очень доброжелательны и милы. И, мне кажется, они любят музыку».
– Похоже, вы знаете русских лучше, чем он.
Так и есть. (Смеется). Я посоветовал ему не волноваться, потому что эта встреча – нечто вроде большого семейного праздника, когда все собираются вместе и все рады друг другу. Это живое выступление. А на живых концертах, по-моему, люди готовы к тому, что что-то может пойти не так. Но в итоге все прошло отлично.
– Обычно певцы все-таки волнуются перед выходом на сцену. Вы знаете какие-то приемы, чтобы этого избежать?
Все зависит от выступления. Перед некоторыми выступлениями я волнуюсь. Когда ты открываешь «Нотр-Дам де Пари», поешь первую песню, на тебя направлен свет прожекторов и взгляды трех-пяти тысяч людей – это всегда немного пугает. А на таких концертах я всегда более расслаблен, для меня это скорее семейная встреча и удовольствие. Так что никаких особых приемов у меня нет. Просто глубоко дышу – и все.
– Вы впервые вышли на сцену в три года, верно?
Я, наверное, уже родился с музыкой внутри. Мой отец был певцом, сейчас он уже почти не поет в силу возраста, но когда я был маленьким, я ходил на его концерты. Я слушал его с двух-, трехлетнего возраста, так как мама брала меня с собой. И я начал не с пения, а с игры на барабанах.
– В таком юном возрасте?
Я как-то поднялся на сцену, где стояла ударная установка. Мне, правда, было уже не три, а где-то около шести лет. И я начал отбивать ритм. Когда спустя много лет я встретил того ударника, он сказал: «Ты так здорово сыграл тогда для шестилетнего мальчика». В 10-летнем возрасте я начал изучать игру на ударной установке, но потом сказал себе: «Нет, я хочу петь». Оставил ударные и посвятил себя пению.
– Вы где-то учились пению?
В Карпи (Город на севере Италии, где родился Риккардо Маккаферри. – Прим. автора) я учился в частной школе, и меня было много уроков музыки. Но я не заканчивал консерватории. Когда в 19 лет я закончил школу и переехал в Рим, я вошел в состав труппы «Нотр-Дам-Пари». Это и стало моей самой серьезной школой.
Про мюзиклы и сбывшиеся мечты
– Мог ли тот десятилетний мальчик, что пересматривал «Нотр-Дам де Пари» дважды в день, вообразить, что однажды станет его частью?
Я не мог этого представить, но очень этого желал. «Нотр-Дам де Пари» поставили в Италии в 2001-м году, и как-то мой отец принес DVD мюзикла и сказал: «Давай посмотрим сегодня вечером». Я влюбился без памяти: стал смотреть его по два раза в день – я словно немного обезумел… На первое прослушивание в «Нотр-Дам де Пари» я пришел в шестнадцатилетнем возрасте. Тогда директор по вокалу сказал мне: «Ты молодец, но еще слишком молод. Я уверен, что однажды мы будем с тобой работать». Я вернулся, когда мне исполнилось девятнадцать – и получил роль.
– Как вам это удалось? Расскажите, как вообще все это происходит – пришлось обойти сотни кандидатов?
Да, претендентов было много, 300-400 человек. Я увидел объявление о кастинге в Интернете. Для каждого персонажа была определена своя возрастная группа: для роли Квазимодо требовались актеры 19 – 27 лет, для роли Гренгуара – актеры в возрасте 20 – 30 лет. Я мог претендовать только на роль Квазимодо. Что делать? Я не смогу играть Квазимодо, это не мой вокальной регистр. И я сказал себе: «Если это единственный шанс попытать счастья, то я пойду пробоваться на Квазимодо». Я пришел и спел одну из песен Квазимодо. Директору по вокалу понравился мой голос. Так в роли Квазимодо я прошел первый и второй этап. Уже не вспомню сейчас, был ли еще третий отборочный тур, или третьим этапом было прослушивание у Риккардо Коччианте. В любом случае, последнее слово было за ним. Он захотел услышать “Danse mon Esmeralda”. Я только начал петь (напевает первую строфу), как через 10 секунд он прервал меня со словами: «Ты не Квазимодо. Ты – Гренгуар». Я такой: «Да-а-а!» (Смеется). И я спел то ли “Lune”, то ли “Le temps des cathédrales“, сейчас уже не помню. И Коччианте сказал: «Да, это твоя роль».
– Невероятная история! Скажите, работая над образом Гренгуара, вы на кого-то ориентировались или создавали роль с чистого листа?
Конечно, ориентировался, я ведь пересмотрел DVD бессчетное количество раз. (Смеется). Когда ты видел все составы, ты говоришь себе: «Это должно быть вот так». Конечно, чему-то учишься от оригинального французского каста, чему-то от итальянского, берешь понемногу ото всех и привносишь свое видение. И, естественно, с режиссерами мюзикла мы прорабатывали все аспекты движений, с Риккардо – вокальную технику. Работа была серьезная.
– Я слышала, что найти свое прочтение роли Гренгуара во время репетиций вам помогала супруга Риккардо Коччианте?
Она не руководила, а скорее подсказывала. Она ведь столько раз видела и французскую, и русскую, и английскую, и итальянскую версии. Она не столько говорила, что делать, сколько мотивировала.
– Когда играешь во всемирно известной постановке и у тебя такие предшественники, сравнения неизбежны. Наверняка кто-то скажет: «А вот Брюно Пельтье…», «А вот Маттео Сэтти…». Бывало такое? Как к этому относитесь?
Конечно, я с этим сталкивался. Особенно это актуально для Италии. К сожалению, у нас нет культуры мюзиклов – итальянцы к мюзиклам не привыкли. Для нас пойти на мюзикл – это как пойти на концерт, не знаю…“Led Zeppelin”. А если я иду на “Led Zeppelin”, то я хочу видеть оригинальный состав группы. В Италии с «Нотр-Дам де Пари» произошло примерно то же самое: первый состав играл так долго, что люди хотели видеть только их. Я не вижу в этом ничего плохого. Но я был очень рад, когда зрители, посмотрев спектакль с моим участием, – конечно, они сравнивали меня с Маттео – говорили: «Здорово. Я даже не ожидал такого хорошего Гренгуара. Я думал, что Маттео был единственным». Но увидев меня, они говорили: «Какое приятное открытие». Не все, конечно – некоторые очень привязаны к первому составу. Я нормально это воспринимаю – всем нравиться невозможно.
– Следующим вашим проектом был мюзикл «Ромео и Джульетта». Играть в «Ромео и Джульетте» было уже проще, учитывая опыт, полученный в «Нотр-Дам де Пари»?
Участие в «Ромео и Джульетте» принесло мне совершенно иной опыт. Дело в том, что это был абсолютно новый для Италии спектакль: мы не воспроизводили французскую версию, а сделали свою собственную, со своей режиссурой. Было очень интересно участвовать в создании новой постановки – репетиции заняли у нас два месяца.
– Всего два месяца?
На самом деле два месяца – это много. Обычно столько времени никто не дает. Мы создавали шоу «с нуля», и для меня каждый день был хорошей школой. По сути, это и была школа, в каждом помещении которой шли занятия: где-то занимались танцоры, где-то певцы, где-то проводились уроки актерского мастерства. Я получил невероятный опыт.
– В «Ромео и Джульетту» вам тоже пришлось проходить кастинг или вас пригласили?
Конечно, был кастинг. Когда я играл в «Нотр-Даме», Зард (Давид Зард – продюсер итальянского мюзикла «Ромео и Джульетта» – Прим. автора) сказал, что они собираются ставить «Ромео и Джульетту», и мы все приглашены на прослушивание. Кастинг проводил Джулиано Препарини (Театральный хореограф, режиссер итальянской версии «Ромео и Джульетта». – Прим. автора), и все прошло отлично.
– Имя вашего персонажа Бенволио означает «добрая воля», «миротворец». Мне показалось, что миролюбие и доброжелательность близки вашему характеру. Я не ошиблась?
Во мне действительно есть что-то от этого персонажа, я ненавижу драки (смеется), я очень миролюбивый парень. Я за любовь и доброту к людям. В этом весь Бенволио. Это точно.
– Оба ваши героя близко к сердцу принимают чужие страдания: и Гренгуар в “Luna”, и Бенволио в “Con che pietà”. Похоже, это тоже близкая вам черта: в одном из интервью вы говорили, что даже мимо брошенного на улице котенка пройти не можете – обязательно возьмете его домой.
Вы хорошо подготовились! (Смеется). Да, в моей жизни всегда были животные, мама позволяла мне держать питомцев. Она научила меня и отношению к животным, и отношению к людям. Я люблю животных, и если вижу брошенное животное, я должен что-то сделать. Я чувствую необходимость помочь. Но это касается не только животных – я люблю помогать людям. Я люблю слушать людей и готов оказать поддержку или высказать свое мнение, если им это нужною. Да, я люблю людей.
Про Италию и про Россию
– Давайте поговорим немного о вашей семье, если вы не возражаете. Говорят, что для настоящего итальянца самая главная женщина в жизни – его мама. Это правда? Вы настоящий итальянец в этом смысле?
(Пауза). Я думаю, тут дело не столько в матери или отце, а в том, как родители учат тебя и показывают своим примером, как стоять на своих ногах. Мои родители дали мне возможность жить своей жизнью. В тринадцать я уже самостоятельно путешествовал, учился в школе в Англии. И я рад, что у меня был этот опыт. Благодаря ему я способен освоиться в новом месте и жить самостоятельно.
– То есть родители не слишком вас опекали. Некоторые боятся отпускать детей от себя.
Мои не такие. И я благодарен им за это, потому что вижу на чужих примерах, как иногда людям сложно начать жизнь в новом месте, сложно общаться с незнакомыми людьми. Я счастлив быть тем, кто я есть.
– Давайте и по другим мифам об итальянцах пройдемся. Скажите, северяне и южане действительно так уж отличаются, или это очередной миф, как о медведях на улицах в России?
Они действительно отличаются. К примеру, южане очень горячие, но при этом немного расслабленные. Они живут в стиле «Не стоит волноваться, сделаю это завтра». Северяне больше работают, в их жизни больше стресса.
– Русская публика отличается от итальянской?
Когда дело касается музыки, все мы примерно одинаковые. Но если возвратиться к разговору о северной и южной Италии, то южане реагируют вот так (изображает лица восторженной публики), выражают радость криками. На севере люди показывают, что ценят твою работу, но в более уважительном формате. Не знаю, как объяснить… Они тоже очень хорошая публика, но они не так показывают эмоции, не так кричат…
– Русские ближе к северным итальянцам или к южным?
К северным. Я хочу сказать, что русская публика демонстрирует свою любовь, но делает это с уважением. Вы не переходите черту, вы уважаете артиста. Не то чтобы южные итальянцы не уважали, но они настолько эмоциональны, что… У нас есть поговорка, что когда едешь на юг, всегда набираешь вес. Потому что они постоянно тебя кормят! (Смеется). «Попробуй вот это. Съешь вон то. И это тоже». «Спасибо, я не голоден». «Нет, ты должен это съесть». Безумные люди! (Смеется).
– Раз уж мы говорим о клише… Считается, что у русских девушек особая слабость к итальянцам. Вам уже довелось это почувствовать?
(После паузы). Нет! (Смеется). Понимаете, я был в России лишь дважды. Первый раз как турист, а в этот раз у меня концерт, на котором я увидел множество людей, объединенных страстью к музыке. Но ничего более.
– Значит, пока еще не было шанса.
Пока нет. (Смеется).
– Вы говорите, что уже второй раз в России. Чем вас привлекла наша страна?
Я проводил два месяца в Австрии – моя мама австрийка – и уже знал, что работа в «Нотр-Дам де Пари» начнется в августе, но у меня будет несколько свободных недель в сентябре. И я решил поехать куда-нибудь, где я еще никогда не был. Открыл Google Maps и выбирал, куда бы отправиться. Я очень люблю путешествовать, это моя страсть. И я подумал, что было бы здорово съездить в Россию. Я смог провести в Москве только четыре дня, но я рад, что вообще получилось приехать, потому что тогда здесь состоялась встреча, благодаря которой я смог вернуться уже с концертом. В этот раз у меня не было времени на достопримечательности, я надеюсь прогуляться сегодня до Красной площади. Конечно, я ее уже видел, но хотелось бы, как говорится, освежить воспоминания.
– Россия вас чем-то удивила? Или оказалось именно такой, какой вы ее и представляли?
Русские показались мне очень организованными. А вообще цвета, соборы, история, само собой – все это очень впечатляет. В следующий раз я бы хотел поехать в Санкт-Петербург. Единственное, что мне показалось странным, это то, что не все говорят по-английски. Кто-то говорит, причем хорошо, но есть люди, которые не знают ни слова по-английски, и я не понимаю, почему так. В моем понимании сотрудники отеля должны владеть английским хотя бы на базовом уровне. Вот это было странно.
– Знаете, у меня в Турине была такая же ситуация.
Да, в Италии у нас та же проблема, я знаю.
– Но у вас-то никаких проблем с английским нет.
Я стараюсь. (Улыбается).
Про музыку и ностальгию
– Какую музыку можно найти в вашем плеере?
Я люблю итальянское ретро. Когда я посещал концерты отца, в его репертуаре были итальянские песни 60-х, 70-х годов. Я привык к этой музыке. И мне немного жаль, что сегодня уже мало итальянских исполнителей, которых я бы ценил так же, как тех, – Луччо Далла, Риккардо Коччианте, Клаудио Бальони, Тото Кутуньо…
– Как по-вашему, что самое важное для успеха певца или актера?
Для меня самое главное – вложить душу. Когда я вижу человека, который поет, но не вкладывает душу, меня это не трогает. В моем понимании хороший певец – это не тот, что берет идеально каждую ноту.
– То есть одной техники мало.
Техника нужна, но я хочу чувствовать эмоции и видеть, что человек понимает, о чем поет. Для мюзикла, например, тебе в любом случае придется работать над техникой. Если же ты занимаешься сольной карьерой, то вполне можешь не быть выдающимся исполнителем и иметь не лучшую технику, но ты можешь делить с публикой свой мир посредством своих текстов. Вчера я пел «Памяти Карузо». Каждый раз, исполняя эту песню, я никого перед собой не вижу, я думаю только о том, что я пою. Это для меня самое главное. Чувствовать текст.
– Вы уже пробовали себя в качестве автора или композитора?
У меня было несколько попыток написания песен, но пока я не готов выпускать альбом со своими песнями. Хочется, чтоб все было безупречно, и если мне не нравится на 100% то, что я сделал, то я не готов этим делиться. Когда буду готов – поделюсь.
– Для вас есть примеры в профессии? Люди, которые вас восхищают и на которых хотелось бы равняться?
Если говорить об авторах, то, например, Луччо Далла– один из величайших итальянских авторов-композиторов и исполнителей (Автор песни «Памяти Карузо» – Прим. автора). Также мне нравится, как пишет итальянский автор-исполнитель Чезаре Кремонини. Если говорить о голосах музыкального театра, то я люблю Рамина Каримлу, это один из известнейших актеров мюзиклов (Канадский певец, известный исполнением ведущих партий в вест-эндских мюзиклах. – Прим. автора).
– Вместе с коллегой по мюзиклу «Ромео и Джульетта» Фредерико Маринетти вы записали свою версию песни “Hallelujah” Леонарда Коэна. Чем был обусловлен этот выбор?
Мне всегда нравилась эта песня. И как-то в период совместной работы в мюзикле мы с Фредерико слушали музыку, и Spotify начал играть “Hallelujah”. Мы послушали ее и сказали: «А почему бы не записать эту песню?».
– Существует множество интерпретаций этого текста. Как его понимаете вы?
Это непросто объяснить. Для меня главное в ней действительно «аллилуйя». Я не придаю особого значения истинному смыслу, который несколько глубже и, возможно, имеет сексуальный подтекст. Каждый раз я пою «Аллилуйя» с разным чувством: иногда это как молитва, когда просишь что-то у Бога; иногда это благодарность, когда хочешь сказать кому-то «спасибо». Каждый раз я вкладываю в нее разный смысл.
– А с каким чувством она исполнялась на концерте в Москве?
О, этого я не могу сказать. Это секрет. (Смеется).
– Какие у вас планы на будущее?
До мая я гастролирую с «Нотр-Дам де Пари». А на следующей неделе по возвращении в Италию я займусь новым проектом: мы встречаемся с музыкантами и будем готовить новую программу: кое-что о музыке Италии и истории музыки. Я уже пишу материал.
Про увлечения и трудности профессии
– Когда появляется свободное время, как вы им распоряжаетесь?
Я люблю путешествия, поэтому, когда у меня появляется время, я сажусь в самолет и куда-нибудь лечу. Сейчас я планирую свою следующую поездку: хочу поехать в Японию, никогда еще там не был.
– А какая страна из тех, где вы побывали, впечатлила вас больше всего?
Я много раз был в Турции, и должен сказать, что Стамбул – один из моих любимых городов. Самый красивый город в мире для меня Рим – и я говорю это не потому, что я итальянец и живу в Риме, а потому, что у Рима богатая история и в этом городе множество красивых мест. Но Стамбул занимает как минимум почетное второе место. В нем столько красок, он невероятно впечатляет, и люди там прекрасные. Каждый раз, приезжая в Стамбул, я задаюсь вопросом: «В этом городе живет 17 миллионов человек, как они умудряются сохранять его в такой чистоте?». А в Риме очень грязно, и с этим связано множество проблем.
– В одном из интервью пятилетней давности вы говорили, что любите мастерить, заниматься декорированием дома, и даже сказали, что если вам нужен шкаф, то вы его не покупаете, а делаете самостоятельно. Это увлечение еще актуально?
(Смеется). Да, этим я тоже любил заниматься. Но сейчас из-за того, что моя работа связана с частыми переездами, и я не всегда знаю, где буду жить, у меня нет желания вкладываться в обустройство жилища и делать, например, стол, который, вероятно, придется оставить, когда я в очередной раз перееду. Мне нравится этот созидательный процесс, но сейчас я предпочитаю тратить деньги на другие цели. Когда однажды у меня будет свой дом, там я сделаю все своими руками! (Смеется).
– Еще у вас страсть к музыкальным инструментам: вы говорили, что покупаете даже те, на которых не умеете играть.
Очень часто, особенно когда я был в более юном возрасте, при виде музыкального инструмента я говорил, что хочу себе такой. Например, так я решил, что хочу учиться играть на трубе. Трубу я купил, но играть так и не научился. (Смеется). Поэтому инструментов у меня много, но, знаете, не то чтобы я на них хорошо играл.
– Девушки так иногда покупают одежду меньшего размера в расчете на то, что похудеют… Так и вы, наверное, думаете: однажды я освою этот инструмент.
(Смеется). Точно, так и есть!
– А на чем вы все-таки играете? Ударные?…
Я играю на ударных и немного на гитаре и пианино.
– А что еще есть в коллекции?
Труба, волынка, джембе (Африканский барабан. – Прим. автора), множество гармоник… У меня много инструментов.
– Если представить, что музыка не стала вашей профессией, как думаете, чем бы вы сейчас занимались?
Я сам себя об этом постоянно спрашиваю. (Смеется). Я не знаю. Возможно, чем-то связанным с путешествиями. Я люблю путешествовать и был бы рад поделиться этим с другими.
– Наверное, музыкальная карьера – удачный выбор в этом смысле, ведь она предполагает частые разъезды.
Это верно. С другой стороны, это достаточно сложная профессия в том плане, что ты все время встречаешь новых людей и покидаешь их, не зная, увидишься ли с ними когда-нибудь вновь. В таких условиях сложно родиться большому чувству. Знаете, у меня нет девушки, и порой я спрашиваю себя, а найдется ли вообще такая девушка, которая согласится мириться с моей профессией, будет готова ждать месяц, два месяца, год… Это ведь сложно. Но я очень люблю свою работу.
Ирина Никифорова специально для Musecube
Musecube благодарит Наталию Ростову за организацию интервью
Фотографии Александра Утюпина и Натальи Даниловцевой можно посмотреть здесь
Фотографии Татьяны Веллер можно увидеть здесь
