7 февраля в рамках десятого международного театрального фестиваля «Пять вечеров» имени Александра Володина состоялся показ спектакля Центра драматургии и режиссуры А. Казанцева и М. Рощина (Москва) «Развалины» в постановке Кирилла Вытоптова.

Спектакль по пьесе Юрия Клавдиева входит в программу «После читки». Эскиз пьесы впервые был представлен на Володинском фестивале.
Каннибализм в блокадном Ленинграде долгое время был запретной темой, о которой сами блокадники предпочитали молчать. Чтобы поставить эту пьесу, конечно же, требовалась определенная смелость, режиссер оставил все самые «страшные» моменты за кадром, о них мы узнаем только из диалогов героев.

Пьеса Юрия Клавдиева, несмотря на то, что и заявлена как пьеса о каннибализме, в действительности совсем не об этом. Людоедство – это крайность, но основной вопрос, который ставит автор скорее о том, какими моральными принципами готов пожертвовать человек, чтобы выжить и про умение приспосабливаться любой ценой.
Два главных действующих лица пьесы – Мария Ильинична Развалина (Ирина Денисова), сбежавшая из разрушенной деревни женщина, вынужденная выживать без прописки в блокадном Ленинграде с тремя детьми и Ираклий Александрович Ниверин (Андрей Огонян), проживающий в соседней квартире со своей дочерью Анечкой (Софья Райзман). Мария Ильинична довольно грубо обращается со своими детьми, но, лишенная каких-либо минимальных блокадных пайков, не дает им умереть от голода. Социальные различия не мешают Анечке, дочери и Грене дружить.

По воле обстоятельств Мария Ильинична и Ираклий Александрович обедают вместе, у них завязывается беседа, однако социальные и ментальные различия не позволяют им достичь взаимопонимания. Мария Ильинична «застряла в темном средневековье» ее рассказы о вечной деревенской вражде и жестокости, колхозной жизни и голоде не вписываются в картину мира Ираклия Александровича. Ираклий Александрович, в свою очередь, пытается говорить о добром и светлом, даже берется чему-то учить детей, но все его теоретические знания в сложившейся обстановке абсолютно бесполезны.
Если опустить блокадный Ленинград, дающий постановке драматический фон, то останется вполне бытовая ситуация про людей, появляющихся непонятно откуда, прекрасно приспосабливающихся в любой ситуации и потерянных интеллигентах, с блестящими, неприменимыми в жизни знаниями.

Постановка очень тактичная, возможно, ей бы не помешали кошмарные подробности. Жизненная позиция Марии Ильиничны настолько ясна, что зритель волей-неволей ее оправдывает, не замечая всего ужаса описываемой ситуации.

У Марьи Ильиничны не возникает даже вопроса «есть или не есть», никаких метаний или угрызений совести – такая жизнь «что нашел, то и жри». Даже возражение Ираклия Александровича о том, что Достоевский не стал бы есть людей, звучит очень невнятно.
На самом деле, замалчивание блокадного прошлого имело свою неоспоримую логику. Если рассказывать о блокаде так, как было на самом деле, то ставится под сомнение подвиг, который, безусловно, совершили жители блокадного Ленинграда. Если же, напротив, пытаться сделать из него что-то героическое, то всплывают все те ужасные подробности, не имеющие ничего общего с героизмом.

Режиссер постановки пытался решить двойную задачу, поставить пьесу с провокационным сюжетом, но таким образом, чтобы она не могла вызвать широкий общественный резонанс.

На выходе получилась классическая и умеренная постановка, хотя ее умеренность — это скорее недостаток, чем достоинство.
Оправдания самых страшных поступков чаще всего звучат в убаюкивающей обстановке за обеденным столом. В завершении невольно возникает нравственный вопрос, если для того чтобы выжить нужно было забыть обо всех общечеловеческих нормах, то благодаря чему мы все до сих пор живы?

Галина Супрунович, специально для MUSECUBE

В репортаже использованы фотографии из открытого доступа