Моноспектакль одного из ведущих актеров Александринского театра, Николая Сергеевича Мартона, вызывает интерес уже историей своего возникновения: он был поставлен в честь 50-летнего юбилея актера на сцене, дабы позволить ему раскрыть свой талант для зрителя с необычной стороны – здесь он играет те роли, «в которых режиссеры его не увидели». Это, однако, не означает, что эти роли не подходят артисту: Мартон выбрал действующих лиц спектакля исходя из собственного желания, и, наверное, это значит, что-то внутри него откликнулось на их слова, значит, он сам — эти персонажи в определенные моменты жизни. А что может быть естественнее, чем играть самого себя?

Еще одна отличительная особенность спектакля отражена в его названии – спектакль идет в Царском фойе Александринского театра. Актер дарит зрителям возможность насладиться своими мастерскими перевоплощениями, преподнося этот подарок, как и полагается, в пестрящей яркими цветами, радующей глаз обертке. Царское фойе, отделанное в красном и золотом тонах, своей роскошью и камерностью будто бы сообщает о приватности события – будто вы ненароком очутились в литературном обществе, где разворачивается церемония приема нового члена, который, по очереди вытягивая билеты, демонстрирует свой широкий творческий диапазон. Забегая вперед, скажу, что название спектакля вводит зрителей в некоторое заблуждение, но об этом – позже. Напротив зрительских мест выстроена линия из десяти стульев, каждый с атрибутом персонажа, для которого он предназначен — не считая, конечно, Сальери: для него — фортепиано в левой части фойе.

Удар в гонг провозглашает начало действия, и, распахивая двери в фойе, перед нами появляется Мартон, одетый во все черное: с тем, очевидно, чтобы ничто не отвлекало зрителя от его мимики, осанки, жестов, походки и интонации – тех инструментов, с помощью которых происходит перевоплощение актера в Хлестакова, Сальери и в прочих.

Особенности ли это акустики этого небольшого помещения со сводчатыми потолками, или магия тембра, но с первым словом актера его голос окутывает присутствующих, заполняя собой всю залу и заставляя зрителей послушно следовать за интонациями – нерешительно перебирать варианты вместе с Агафьей Тихоновной, впадать в свирепое отчаяние вслед за Годуновым и снедаться завистью подобно Сальери.
Во вступительном слове актер цитирует Нину Заречную, говоря о единой «мировой душе», и эти слова подтверждаются тем, как незаметно и легко он переходит от одного монолога к другому, плавно сменяя лица и настроения. Здесь, в царском фойе, «мировая душа» – это он.

Мастерство Николая Мартона особенно заметно, когда монолог по сути своей не является монологом и в разговоре принимает участие третье лицо, ведь название спектакля обманчиво: так, например, слушая десятый «монолог», зрители становятся свидетелями разговора между Арбениным и Неизвестным, в которых по очереди, используя только шляпу и голос, перевоплощается актер. Хотя вспомогательные личности лишь помогают оживить основных персонажей. И если, заходя в фойе, мы обнаруживаем напротив зрительских мест десять пустых стульев, выстроенных в ряд, то покидая его после спектакля и оборачиваясь назад, мы видим на них десять лиц, бессчетное число раз представавших перед публикой на сценах театров поодиночке, но ни разу – до сих пор – вместе.

Ася Иванова, специально для MUSECUBE

В репортаже использованы фотографии с официального сайта Александринского театра