Разбираться в человеческой природе, препарировать ее, тщательно исследовать мотивы и причины тех или иных поступков, углубляться в самые интимные уголки души – быть может, первостепенная задача для любого режиссера. Петр Шерешевский, судя по всему, выпустил свой новый спектакль «Крум», чтобы приобщить зрителя к размышлениям о том, что же такое наша жизнь, кто мы в ней, полагается ли каждому из живущих счастье. Одноименную пьесу израильского драматурга Ханоха Левина он освободил от изначальной привязки к месту и времени, добавив в нее часть примет нашей отечественной жизни: от аэропорта Пулково до хитов Алсу и Александра Серова. В итоге получилась действительно универсальная и понятная всем история с грустной авторской усмешкой, истинно в духе Сергея Довлатова, тем более что дата премьерного показа совпала с днем памяти писателя.

Сценическое пространство спектакля устроено весьма хитроумно: две равноправные зоны, разделенные стеной с дверью и окном. В одной части ведется столь любимая режиссером видеосъемка, в другой же царствует живой план. Эти две параллельные реальности дружно и органично сосуществуют, время от времени меняясь и позволяя зрителям с разных точек увидеть разную же историю. Каждый в итоге сконцентрируется на чем-то своем, многие, безусловно, захотят еще раз вернуться в это увлекательное повествование. В одной из сцен публика и сама станет ненадолго частью действия, получив уникальный шанс слиться с персонажами.

На первый беглый взгляд может обманчиво показаться, что «Крум» – история, которая вовсе не блещет оригинальностью. Сюжет пьесы безупречно каноничен, основные ее идеи волновали умы и сердца многих известных авторов. Помимо уже упомянутых незримых перекличек с Довлатовым, в «Круме» остро и отчетливо ощущаются узнаваемые чеховские мотивы. Стало быть, нет у счастья и несчастья географических привязок, одиночество не имеет подданства и гражданства, никакой прогресс не может побороть отчаяние. В своем спектакле режиссер поочередно затрагивает вечные неотменимые темы кризиса среднего возраста, конфликта поколений, тщетного поиска себя. Этот спектакль еще и о том, что у других все всегда лучше и даже сахарная вата слаще, о (не)любви к себе и другим, о махровом эгоизме и искусстве манипуляции. О жизни и смерти как основах бытия, само собой, здесь тоже идет речь. Но Шерешевский в который уж раз умудряется сделать эту историю про ныне живущих современников и соотечественников, про всех и каждого из нас – и вот от этого-то невыносимо больно, больно до спазма в горле и слез. И даже добрая детская советская песенка из популярного мультфильма превратится здесь в рвущую душу философскую материю, в глухие стенания и острые завывания о несправедливости этого мира. Чему учит тебя спектакль? Не выходи замуж из жалости, не стелись перед теми, кто этого не стоит, не порти жизнь другим, не ставь себя выше других. Не строй воздушных замков, не живи пудровыми мечтами. Сделай уже хоть что-нибудь, начни с себя. Помни о смерти, наконец. Все эти парадигмы у Шерешевского изложены без какого-либо морализаторства, но уроки жизни предстоит пройти каждому. Важно, что режиссерский взгляд здесь представлен без малейшего намека на критику или осуждение. Только тихая сострадательная любовь к персонажам, одно лишь сплошное нежное сочувствие.

Практически всех героев хочется искренне пожалеть, каждого – за свою отдельную внутреннюю точку боли. Одинокий ипохондрик Тугати долгое время кажется смешным, как-то слишком по-детски наивным и нелепым, но ровно до того момента, пока не становится известно о его смертельной болезни. Роковая красавица Теруда на самом деле – жертва созависимых отношений, попутно причиняющая страдания юному, неопытному, влюбленному (и ни в чем не повинному!) Тахтиху. Хронически невезучая в отношениях Дупа мало того, что умудряется неверным шагом в виде скоропалительного бракосочетания испортить себе жизнь, так еще и беднягу Тугати дополнительно заражает отравой нелюбви. Жаль безымянную мать Крума – ах, если бы она еще не портила жизнь единственному сыну дешевыми манипулятивными приемами в виде бесконечных жалобных причитаний о необходимости семьи, брака, детей.

Тем не менее, кое-кто умудряется сформировать матрицу счастья и на этом безысходном пространстве. Дольче и Фелиция – колоритная семейная парочка с говорящими именами – воплощают здесь истинную (хоть и несколько гротескно поданную) витальность. Вот у них точно все хорошо: они любят поесть, выпить, повеселиться, они максимально непритязательны в своих желаниях и потребностях, их состоявшаяся жизнь проста, прекрасна, предсказуема. Феерически счастлива подруга Дупы Цвици, эта не менее гротескно выписанная фактурная блондинка, куколка Барби, порхающая в невесомых облаках позитивного мышления. В такой очаровательной белокурой головке просто нет места негативному мышлению, пустым глупым фантазиям. Яркая бабочка по имени Цвици не привязывается ни к месту, ни к людям – но не от цинизма или бессердечности, что вы. Подобное непосредственное естественное поведение – лишь побочный эффект ее широко распахнутого взгляда на жизнь.

Остается лишь гадать, счастлив ли друг Крума по имени Шкита. До поры до времени создается впечатление, что его абсолютно все устраивает (сиди себе, пей пиво да выразительно помалкивай), что другой жизни ему и не надо – но и он решается на отъезд, в котором видит шанс на спасительные перемены. Как когда-то покинул в зыбком поиске лучшей жизни опостылевший убогий район сам Крум.

Крум – вот уж кто показательно и эгоистично несчастен в этой истории имени самого себя. Типичный непризнанный гений, который ну вот уже завтра непременно приступит к написанию великого романа. Классический себялюбивый нарцисс, обожающий сексуальные победы, гадостный мелкий манипулятор (весь в мать!), и при этом вообще-то весьма добрый, сердечный и отзывчивый человек, не отходивший от умирающего Тугати до самой последней минуты. И вот как его судить (а надо ли?), какой меркой мерить (а стоит ли?). Все моральные вердикты – на совести зрителя.

Визуальный компонент спектакля по значимости не уступает идейному. Ах, как же здесь замечательна максимально символичная сценография Надежды Лопардиной! Пустоты привольного пространства, окна и двери, серые тона в почете. Ибо ashes to ashes, dust to dust, прах еси и во прах обратишься. Всех занесет пылью и песком времени, все растворятся в круговороте монохромного бытия. Прекратится одна жизнь, наступит новая — и так до бесконечности. Заметим, что серый – не цвет абсолютного горестного траура, а именно символ перманентной усредненности, приевшейся обыденности, безысходной будничности. Жить-то, конечно, можно – но разве это жизнь?

Про восхитительные актерские работы традиционно можно писать не абзац, а целый полноценный исследовательский труд. Шерешевский держит планку ювелирно точной работы с артистами вне зависимости от их места в повествовании. Невероятно органичная Татьяна Ишматова (Дупа) максимально узнаваемо и крайне жизненно воплощает несчастную женскую линию, не отстает от нее в этой ипостаси и замечательная Надежда Черных (Теруда). Виктор Гахов (Тугати) успешно имеет свой локальный яркий бенефис, вызывая у публики и смех, и слезы. Невероятно хороши, естественны, понятны в своих воплощениях Ольга Богданова (Фелиция) и Андрей Зарубин (Дольче). Светлана Грунина (Цвици) просто обязана устраивать на примере своей героини массовые мастер-классы «Как быть самой женственной женщиной среди прочих просто женщин». Антон Падерин полномасштабно (но как же выразительно и талантливо!) отмалчивается, читает милые стихи, а его персонаж – то ли более скромное альтер-эго главного героя, то ли философский соглядатай всего происходящего, то ли вообще серый кардинал, источник всех тихих бед, генератор убийственной скуки. Максим Шишов ярко и страстно воплощает чуточку стереотипный образ типичного итальянца. Светлана Балыхина в роли матери Крума вызывает у публики целую гамму противоречивых чувств. И замыкает эту цепь Александр Худяков – центр повествования: страдающий страдалец, эстетствующий эстет, любовный любовник, эгоистичный эгоист, несчастный несчастливец. То есть тот самый один из нас.

Пожалуй, главное в этом спектакле – найти себя. Во всех смыслах этого слова.

Марина Константинова специально для Musecube
Фотографии Елены Карповой