Я к микрофону встал, как к образам…
Нет-нет! Сегодня – точно к амбразуре.
В. Высоцкий

Как бы мы ни относились к известному историческому персонажу, крылатая фраза «кадры решают всё» не лишена сакрального смысла. Не потому, что состав конкретного спектакля «сильнее» (как измеришь?) или «милее» (вообще субъективно!) – но время от времени всё сходится в точке: люди на сцене, люди в зале, Меркурий на пике и бог знает что ещё. И происходит «пробой» — чудо, таинство и откровение, о котором трудно забыть, да и к чему стараться забыть то, что было хорошо.

«Преступление и наказание» в московском Театре мюзикла – одна из нескольких инкарнаций творения Артемьева-Ряшенцева/Розовского (к большинству из коих, к слову, имел отношение один и тот же артист: недавно ушедший от нас Владимир Ябчаник последовательно предстал в образах Раскольникова, Порфирия и Мармеладова, и, наконец, дал старт работе над питерской постановкой рок-оперы). Публика испытывает к этому спектаклю самые разные чувства: от полного восторга до глубокого отторжения. Фольклорная простота подачи и «чернушное» осовременивание сюжета создают впечатление, будто постановщик отработал вполсилы – мол, вот вам набросок гения, и хватит с вас. Тут бы развернуться и уйти – но мы, завсегдатаи ТМ, так не можем: нам нужно понять, в чём секрет влюблённости в этот спектакль труппы театра. Как говорится, скажи мне, кто твой друг…

Для меня всё встало на свои места 15 октября, когда роли исполняли следующие артисты (допускаю, что это личная реакция организма, но не назвать имена не могу):

Шарманщик – Константин Соколов
Раскольников – Денис Котельников
Соня – Ася Будрина
Порфирий – Максим Заусалин
Свидригайлов – Евгений Вальц
Мармеладов – Антон Дёров
Мужик в красной рубахе – Андрей Гусев
Уличный музыкант – Марат Абдрахимов
Старуха – Антон Аносов
Мать Роди – Анна Гученкова/Елена Моисеева
Разумихин – Роман Графов

Не просто так я ставлю на первое место «шарманщика». Для меня он альтер эго самого Достоевского, и моему представлению о личности и мотивах писателя в точности соответствует то, как эту роль делает Константин Соколов. С песни под шарманку начинается вся история, это песня-притча, песня-проповедь, которую артист не просто красиво исполняет под плаксивый аккомпанемент старинного инструмента, но, что называется, «втемяшивает» нам в сознание как важнейший тезис, красной нитью проходящий через все судьбы в романе. «Зверю нет предела, а человеку – есть». Зверь ты беспредельный или человек света – решает каждый за себя.

Зверское начало притягивает к себе и побеждает людей тьмы: вижу среди них падшего Мармеладова, хищника Порфирия, ну и как апогей – мужика «Красная Рубаха» (Андрей Гусев рвал и метал, собственно, в буквальном смысле – лошадь, рубаху, Русь посконную – потрясающее выступление, от которого натурально бросало в дрожь). Изящно пританцовывая, в этом же направлении вполне осознанно движется месье Свидригайлов: барину скучно, он перепробовал всё, кроме шахмат и воздушной акробатики, а самоубийство как развлечение почему бы не ввести в моду?

Люди, несущие свет (иногда из последних сил) – мать Раскольникова, точнее, пожалуй, памятный сыну образ её; уличный музыкант – как бы нелепо ни были скроены его куплеты, человек с такими глазами не насмешку в нас вызывает, но острый укор совести; священник из снов Родиона – впрочем, отчасти «Гапон», не зря ведь линейка «денди-провокатора» отдана режиссёром тоже Илье Воеводину; Разумихин – добрый студенческий друг, утешающий без затей выпивкой да весёлой компанией; конечно же, Сонечка – тонкая и звонкая, единственная в белом среди чёрно-пёстрой толпы, хоть и прикрытая до поры тёмным пальтишком. «Разврат коснулся её только внешне» — так в романе.

Родион Раскольников, мамин любимец-первенец (в спектакле ТМ нет младшей сестрицы Дуняши, для которой брат был светом в окошке – эти отношения видели зрители студенческого спектакля МСИ им. Державина с Георгием Едуновым и Лилией Качановой). Красавец, умница, он является в общество, держа голову высоко – и тут же по ней получает, многократно и разнообразно. Ещё вопрос, что уязвляет такого человека сильнее — жестокие побои пьяной толпы в кабаке или провокационное ехидство чиновника, клеймящего его походя своими чернилами.

Позволю себе маленькое отступление. В парафразе «Графа Монте Кристо», сочинённом британцем Стивеном Фраем под названием «Теннисные мячики небес», герой бьётся над вопросом «за что» (ведь ничего плохого он никому не сделал, тот-самый-эдмон-дантес) – и получает ответ мудреца: вот именно за это тебя и возненавидели. Ты так добр и прекрасен, что люди вокруг должны или испытывать постоянное благоговение, или уничтожить этот источник слишком яркого блеска.

Денис Котельников с колоссальным актёрским самообладанием демонстрирует нам пошаговую трансформацию личности своего героя от заносчивого юнца, через травмы физические и моральные, к настоящему очеловечиванию — в любви и прощении. Есть такое выражение «тащить на себе спектакль» — это не значит, что остальные «не вывозят», напротив, центральный персонаж, как та лошадка, тянет на себе груз, который добросовестно и с энтузиазмом, залихватски крякая и тоскливо причитая, всё подбрасывают и подбрасывают окружающие. Единственный, кто приходит облегчить ношу – всё тот же Фёдор Михайлович-шарманщик, напоминающий о вечном и принимающий земное. Правда, сначала автор приятельски суёт топор прямо в руки герою – но ведь это «для его же пользы», не так ли? А то говорить все мастера, а делать за нас кто будет?

В «Преступлении и наказании» Кончаловского есть неочевидный режиссёрский ход, который становится понятным далеко не с первого просмотра. Это видения Раскольникова. В определённые моменты меркнет свет, и на сцене начинается странная вакханалия – приплясывают чудища в масках, толпа начинает выкидывать коленца диковатого флешмоба, скандируя «убить бабу», прокурор запевает матушкину колыбельную… и наконец два бреда сливаются в один: горячка Родиона вовлекает его в безумие Свидригайлова, когда уже непонятно, в чьём именно кошмаре мы находимся – засим следует апогей детского ужаса и признание в преступлении. По-моему, мне не показалось: как только Родя вымолвил главные слова «я убил» — из него физически словно бес излетел. Пусть бы и показалось – но за это всё равно спасибо Денису.

Заканчивает спектакль всё тот же шарманщик – отчаянный литератор с лукавым прищуром – перекликаясь, пожалуй, с Волшебником из сказки Шварца. Что случилось в том остроге, а, православные?

Обыкновенное чудо.

Елена Трефилова специально для Musecube

В статье использованы фотографии из фоторепортажей: Дарьи Волковой, Елены Пенкиной и Наталии Каминской