24 октября в Петербурге можно было услышать как время рассыпается на звуки, как останавливаются минуты и исчезают секунды, как все пространство сжимается до одного-единственного дыхания, которое ничье и твое одновременно, – в музее современного искусства «Эрарта» композитор и пианист Антон Батагов сыграл новую программу «Часы. Музыка о жизни и смерти».

Часы – устройство, в которое люди запечатывают время и делают его видимым. У времени бывает шум и бывает музыка. Часы делают время слышимым. Придумывают его бег. Для нас. Но вне зависимости от цифр и стрелок по-настоящему у всех нас есть только две вещи: жизнь и смерть. И иногда они неотличимы друг от друга.
На каждом концерте Батагова эта тема если не главная, то уж непременно побочная партия с одной и той же неизменной заключительной каденцией, которая, как след на воде от проплывающей по Лете лодки, еще долго потом тянется вслед за каждым, кто слышал, как из-под его пальцев вылетают птицы, вырастают деревья, сыплются письма, шелестят бессловесные молитвы и беззвучные голоса. На этот раз век двадцать первый плавно спланировал бумажным самолётиком в век семнадцатый, все краски смешались в единую палитру, и стало слышно, как Филип Гласс и Иоганн Пахельбель сидят по разные стороны одного и того же холста, и под их кисточками рождается единое целое, единое бесконечное.

В первом отделении звучала музыка к фильму 2002 года «Часы» режиссера Стивена Долдри, во втором – чаконы и фантазии немецкого органиста эпохи барокко. Зрители были предупреждены о длительности каждой части в 50 земных минут, было не совсем понятно, кто кого слушает – мы время или время нас.

Конечно, нет никаких законов, способных принудить музыку стать тем, чем хотим мы, а не есть она сама. Но иногда соприкосновение звуков друг с другом рождает тонкую вибрацию, дрожание материи в неуловимых паузах между тактами, где-то на самой границе с ирреальностью. И происходит это под воздействием не столько конкретной эпохи, сколько конкретного человека, выстраивающего из этих звуков вертикали и горизонтали. Наполненность композитора светом или несветом, способность или неспособность причаститься тайне тайн и сохранить ее отблеск в своих произведениях гораздо важнее, чем принадлежность к тому или иному столетию и уж тем более к некоему условному направлению в музыке. Антон Батагов не раз говорил о том, что минимализм, с которым мы привыкли соотносить только вторую половину 20-го и 21 столетие, традиционно вписывая в его стройную систему Филипа Гласса, прекрасно себя чувствовал и в 16–17 веках, а быть может, ему и вовсе тысячи лет. И в данном контексте «монологизированный дуэт» Гласса и Пахельбеля – явление совершенно закономерное и гармоничное.

Название концерта и только что записанного Батаговым нового диска с этой музыкой позаимствовано у сочинения Иоганна Пахельбеля – «Alle Menschen müssen sterben» («Все люди должны умереть»), прозвучавшего в самом конце выступления эхом в ответ на одну из композиций Гласса к «Часам» – «Why Does Someone Have to Die»? («Почему кто-то должен умирать»?). Тема смерти с самого начала была задана более чем определенно, о чём музыкант ещё и предупредил перед началом исполнения.
Почтенная публика не дрогнула — про смерть так про смерть. Правда, там, где вечные темы, неизбежны и вечные вопросы: нужно ли музыку наполнять каким-либо сверхмузыкальным содержанием, если она и так всегда больше себя самой? Правильного ответа, устроившего бы всех и годного для какой-нибудь мифической энциклопедии с ответами на все вопросы, на это вопрошание нет и вряд ли когда-нибудь будет. Возможно, кому-то действительно научиться слушать и слышать помогает знание «идейного содержания», как в случае с программной музыкой. Хрестоматийный пример Третьей симфонии Густава Малера, в которой он словесно прописал смысл каждой части, хорошо известен всем (хотя композитор впоследствии отказался от этой практики). Такие вещи действительно работают, если и не на абсолютное проникновение в изначальный замысел музыкального произведения, то, во всяком случае, влияют на интенсивность прилагаемых усилий расслышать то заветное, что известно автору и неведомо всем остальным простым смертным. Композитор таким образом обозначает единственно верный путь, по которому следует идти слушателю. Однако здесь возникает маленький, но важный нюанс: проторенные дорожки, как правило, ведут в уже исхоженные и изведанные места. Другое дело, когда без авторской «шпаргалки» приходится искать свои пути-тропинки, иногда прорубая непроходимые заросли и исцарапавшись до крови, заросли, которые, бывает, заводят так далеко и глубоко, что выбраться обратно на поверхность получается далеко не сразу. Но именно там хранятся еще невиданные тобой сокровища.

Любая настоящая музыка способна сообщить на невербальном уровне, где искать ключи от всех невидимых дверей, ведущих за пределы тебя самого и мира. Как только нам дают какие-либо слова-ориентиры, они якорем прочно цепляют нас только к одному берегу, нашему замусоренному сознанию уже тяжело отключиться от этого выданного навигатора и отбросить ассоциации, накопленные мозгом за время долгого ли, короткого ли, но существования на этой планете в виде человека разумного (или не очень, как кому повезет). Все названия, если это не «композиция №1», «чакона ре мажор», «соната для скрипки с оркестром» и т.п., волей-неволей задают вектор. Это не хорошо и не плохо, просто данность. Любое наименование музыкального произведения чем-то похоже на тему сочинения в школе. «Как я провел лето», «Женские образы в русской литературе», «Евгений Онегин» – энциклопедия русской жизни» – и вуаля! – 30 тетрадок про то, как каждый отдельный человек видит одни и те же, общие для всех, вещи. Для учебного процесса с элементами соревнования, может быть, это даже полезно. Всегда будут те, кто любит заданные темы, и те, кому на свободную тему писать интереснее. Прекрасно, что есть и то, и другое.
Лично мне свободные тмы были всегда ближе. но на этом концерте все-таки заданность направления не мешала. Музыка – это уже тот уровень, где нет деления на жизнь и смерть, а потому она может мерцать и переливаться в темноте, как у Гласса, или превращаться в ясный и чистый поток Пахельбеля. Антон Батагов рассказал, что после прослушивания диска «Alle Menschen müssen sterben» ему написал человек, спросивший, почему эта музыка такая светлая, если она о смерти. Здесь вспомнились слова Райнера Мария Рильке: «Stark ist dein Leben, doch dein Lied ist stärker» – «Сильна твоя жизнь, но твоя песнь сильнее». Сильнее чего? Смерти? Жизни?… И того, и другого. Как будто это одно и то же.

Настроить ухо на звучание органных произведений Пахельбеля на рояле получилось не сразу: и не потому, что есть привычка слушать их только в аутентичном исполнении, однако что-то внутри упорно транспонировало всё слышимое во внешнем пространстве в какие-то свои тональности, с индивидуальными высотами и тембрами. Будто в самих нотах заключена информация, от которой никуда не деться.
В течение всего концерта крепло ощущение, что Батагов-человек максимально абстрагирован от Батагова-исполнителя. Казалось, что это абстрагирование – намеренное, из опасения привнести, добавить в музыку что-то «от себя», и тем самым нарушить изначальную чистоту гармонии замысла композиторов. Обычно на его выступлениях в зале всегда темно, а на определенных концертных площадках даже разрешается сесть-лечь рядом с роялем и закрыть глаза. Когда-то на одном из таких «ночных» концертов пришло, наконец, понимание: дело совсем не в том, что выключают искусственный электрический свет в зале – искусственный свет выключают в тебе. И как только внутреннее зрение привыкает к собственной темноте, начинает пробиваться свет естественный – твой собственный и музыки, которая вдруг становится видна, почти осязаема.

При попытке переложить музыку на слова неизменно сталкиваешься лоб в лоб с когда-то прочитанным у Германа Гессе отрывком из трактата Ли Бу-Вей «Весна и лето»: «Совершенная музыка имеет свои истоки. Она возникает из равновесия. Равновесие рождается из справедливости, а справедливость рождается из смысла вселенной. Поэтому о музыке можно говорить только с человеком, постигшим смысл вселенной».

Следуя этой логике, говорить здесь и сейчас о музыке совершенно бессмысленно. Остается только слушать, окунувшись в темноту с одной маленькой лампочкой над роялем и в красоту с зажигающимися собственными огнями внутри. На таких концертах как-то сразу становится ясно, что не всё нам открыто, но всё дано. Как мы этим воспользуемся – зависит от нас самих. Музыка только иногда высвечивает ориентиры и дорожные знаки на том пути, который мы строим сами, а в свете Гласса и Пахельбеля в исполнении Батагова можно ненадолго увидеть, что этот путь – вертикальный.

Программа «Часы. Музыка о жизни и смерти».
Филип Гласс (р.1937)
The Hours (Часы) — сюита из музыки к фильму
The Poet Acts (Поэт действует)
Morning Passages (Утренние события)
Something She Has to Do (Она должна что-то предпринять)
I’m Going to Make a Cake (Я собираюсь испечь пирог)
An Unwelcome Friend (Непрошеный гость)
Dead Things (Мертвецы)
Why Does Someone Have to Die? (Почему кто-то должен умирать?)
Tearing Herself Away (Она вырывается на свободу)
Escape! (Бежать!)
Choosing Life (Выбираю жизнь)
The Hours (Часы)

Иоганн Пахельбель (1653 – 1706)
Чакона ре мажор
Фантазия ре минор
Чакона до мажор
Фантазия ля минор
Alle Menschen Mussen Sterben (Все люди должны умереть)

Немыкина Елена, специально для MUSECUBE
Фото взято с официального сайта Эрарты.