Полумрак «Мастерской», скрип деревянных дверей, тонкие нити сигаретного дыма… «Уважаемые зрители! Проходите пожалуйста на спектакль!», — звучит такое бойкое и долгожданное из уст Стаса Шаповалова. Мы, зрители, плотно толпимся у входа, протягивая друг за другом крошечные билеты. Мы, зрители, поднимаемся по темным ступенькам в зал. Мы, зрители, еще не представляем, что ближайший час нам придется быть и не зрителями вовсе, а сотворцами. Соактерами и сорежиссерами. Ведь сегодня на театральной кухне в самом центре Москвы блюдо совершенно особенное —  «Пять подвигов» Михаила Милькиса.

Краски, лица, крик, пластика эмоции и скандал чувства. Незамысловатые гитарные мотивы и нарушение всех театральных условностей. Перед нами — сплетение  пяти подвигов Геракла и поэзии классиков русского аванграда.  Лавина энергетики выпускников Школы-студии МХАТ накрывает зрителя с головой: остается только внимать каждому движению и каждому слову, затаив дыхание, ждать новых  взрывных реплик и неординарных образов. Подвиги из мифов с невероятной скоростью чередуются с отрывками из произведений обэриутов, обретая новую концептуальность. Герои играют на кухонных приборах, поют песни на несуществующем языке, молятся выдуманному богу — создают свой театр в  театре.   «Керинейская лань» из 4-го подвига Геркакла становится Клавдией Васильевной из писем Даниила Хармса, пса Цербера персонажи укрощают в обликах тореадоров, а ужасная и непобедимая Гидра предстает в образе свечи…. За эпатажем и молниеносной динамикой сложно увидеть символ и прочитать контексты. Но как писал близкий друг обэриутов, философ-экзистенциалист Яков Друскин: «Что либо явно: видимое. К видимому предполагается невидимое…». И это, на первый взгляд, абстрактное «невидимое» становится основой всей пьесы.

«Пять подвигов» — ничто иное, как идеологический перфоманс. Несвязность композиции и разорванная линия сюжета, кажущиеся буквально с первых минут спектакля невероятно органичными, в своей системе образуют современную теогонию существования, новый миф о происхождении мира, который буквально на глазах  всего за час вырастает из исторического и культурного контекстов.

В пьесе пять героев.  Это число глубоко символично- в основу сюжета положены не просто пять самых знаменитых подвигов Геракла, и не официальный количественный состав группы обэриутов. Пять — это еще и символ человека у тибетцев, состоящий из таких первоэлементов, как «земля», «вода», «огонь», «ветер» и «небо».  Характер каждого из пятерки персонажей совершенно точно ассоциируется со стихиями. Все пять героев спектакля объединяют в себе модель человека как такового: сильного и величественного полубога от античности  и экзистенциально обессиленного существа в нашей современности. «У меня основное ощущение бессвязности мира и раздробленности времени…», — с этого отрывка из письма Введенского начинается спектакль.  Цитаты и выдержки из сочинений дуэта самых ярких обэриутов — Введенского и Хармса — цветастое одеяло потерянных мыслей, которым пытаются укрыться персонажи.

Пространство пьесы и образы героев представлены в новаторской форме. У них нет однозначной трактовки, однозначного характера и единой сверхзадачи — все это дробится на три части, существует в трех гранях, образует кубическую реальность. Реальность один — это античный мир и получеловек — полубог в его рамках, реальность два —  это авангардный мир абсурда, ведущий все человеческое  существование в пропасть «ничто», реальность три —  христианская, это смирение к жизненным обстоятельствам и трудностям. Яблоки в одном из подвигов Геракла подменяются на сцене хлебом и вином, а  герой, сражаясь в поединке, и вовсе проецирует образ Иисуса,  где вместо креста повисает на голой деревяшке.  Парадоксально  и то, что у  Иисуса при распятии было именно ПЯТЬ ран, а творчество самих обэриутов — это есть некие шрамы на теле религиозных традиций России 20-х, 30-ых годов. «Господи, среди бела дня,/ Накатила на меня лень,/ Разреши мне лечь и заснуть Господи./ И пока я сплю накачай меня Господи./ Силою твоей/», — молятся персонажи на протяжении всего действия.

В основе идеи на сопоставлении известных древнегречесикх мифов и творчества обэриутов лежит главная режиссерска концепция — изобразить деградацию человека как формы физической и духовной материи.  Скрещивание двух совершенно разных исторических пространств и контекстов более ярко и мощно изображает эту оппозицию, ведь если Геракл в античной мифологии был первым полубогом, и сила простого смертного с мощью олимпийских богов впервые соединилась в целостную сущность, утверждая величие и многозначность людей, то философия обэриутов  сводилась к экзистенциализму, основной тезис которого — бесконечность и бессмысленность бытия, «тождество нетождественного», ничтожество и никчемность человека. Ассоциативно в рамках экзистенциализма человека можно представить как вертикальную линию от бога до земли. То есть никаких условностей и разделений, весь мир существует как одно бесформенное пространство. Именно такая линия есть  в пьесе — в мифе «Керинейская лань» герой садится за стол, на котором стоит ваза, расписанная в греческом стиле, и в нее сверху сыпется песок, образуя ту самую линию человек-бог, бог- человек. Такой неожиданный микс вдвойне абсурден, и вовсе отсылает зрителя анализирующего к идее о новой мифологии. Экзистенциальной. Мифологии ничто, мироздания пустоты. Прошлый миф о происхождении людей становится условным, легенда о зарождении жизни — горькой и злой шуткой. Все настоящее — призрачным, а вместе с ним и  призрачным становится все существование.

Все из-за призрака из-за призрака
и как все ужасно!
Ужасно!
Ужасно красиво и больше….

Именно эта строчка из стихотворения поэта Игоря Жукова, в котором лирический герой рассуждает над призрачностью мифологии, может стать своеобразным эпиграфом к «Пяти подвигам». Устройство мира — фарс. Ничего не было. Не было. И самого человека, и самой жизни…
Мера художественного времени спектакля — это мгновение. Хронометр на сцене отсчитывает эти мгновения, как секунды.  А они из разных эпох,  чередующиеся друг за другом, становятся в конце пьесы гусиным пухом, плавно летающим по сцене. Получается, что и время — просто предмет, свойство природы.   Условностью становятся и предлагаемые обстоятельства актеров, и  сама реальность. Сущность «Пяти подвигов», как мгновение по Якову Друскину — «невидимое в невидимом».
Декорации спектакля трансформируются буквально каждую минуту. Домашняя обстановка сумрачной квартиры вмиг превращается в поле боя, а предметы выполняют роль гротескных символов: железная бочка становится некой машиной времени и  импровизированной сценой, а красная тряпка, которой «Геракл» укрощает разъяренного пса, символизирует кровавый цвет советских репрессий, на ошметки разорвавших жизни русских авангардистов.
«Тут я встал и далеко пошел…», — на таких словах заканчивается мифологическая феерия «Пять подвигов». Герои начинает и заканчивают с  отрицания. Отрицания с аккордами скептицизма. И их путь-
БЕС — конечен.

«…так и ползаешь по шву как звучный муравей….»
(И.Жуков)

Екатерина Ненашева, специально для MUSECUBE

Фотографии предоставлены театром Мастерская