Творчество израильского драматурга Ханоха Левина, быть может, не так хорошо знакомо в России, но каким-то удивительным образом оно перекликается с отечественной литературной классикой. Так, в пьесе «Крум», если судить по представленным в ней героям и их поступкам, легко угадываются ярко выраженные чеховские ноты. Режиссер Петр Шерешевский, отталкиваясь от этих оправданных очевидных параллелей, сделал одноименный спектакль, в котором значительно усилил это родство, не забыв при этом добавить и собственных авторских отличительных черт. В результате получилась совершенно удивительная работа, которая заставляет зрителя подлинно сопереживать происходящему, полностью погружаться в действие и находить для себя целую россыпь глубоких смыслов и многозначных символов.

Герои этой истории, освобожденные режиссером от конкретных географических привязок, существуют в какой-то особой матрице тотального несчастья. Болезни, одиночество, невезение, равнодушие, подлость составляют здесь общее будничное течение жизни. Вырваться из этой поистине убийственной рутины невозможно, хотя кое-кто все же предпринимает попытки хоть что-то изменить, войти в иное русло. Получается далеко не у всех. Вот, скажем, сам Крум. Пожил на чужбине, вернулся на родину. Ничего не приобрел, правда, зато ничего и не потерял. Когда-нибудь, уже вот-вот, буквально скоро, он напишет главную книгу своей жизни, потрясающий роман и непременно прославится. А прославившись – встанет на недосягаемый пьедестал и наконец-то оторвется от прочих пошлых обывателей, включая собственную мать. Или же несчастная Дупа, жертва внутренних комплексов, общепринятых стандартов красоты и острой нелюбви к себе. Ей так тошно от одиночества, что она готова выйти замуж практически за первого встречного. От безнадежности ли, от жалости ли – не столь важно, ведь ничем хорошим это предсказуемо не кончится. Кстати, об избраннике Дупы. Одинокий пожилой холостяк-ипохондрик Тугати видит в этом скоропалительном ненастоящем браке истинное счастье, подлинный свет. Но не успевает как следует насладиться новым статусом и мучительно умирает (увы, далеко не всегда вымышленные проблемы со здоровьем являются таковыми).

Кто следующий на очереди? Пожалуй, Теруда. Здесь мы имеем дело с классической созависимостью, выдаваемой за любовь. Вместе с Крумом она раз за разом играет в жестокие бессмысленные кошки-мышки, ссора и мир нескончаемо сменяют друг друга, шантаж и манипуляция становятся прелюдией для страстного секса. При этом замуж она все-таки выходит за безумно влюбленного в нее Тахтиха, готового сносить все: и обиды, и унижения, и призрачную тень Крума за спиной. Нетрудно догадаться, что сам Тахтих при этом бурной радости или оглушительного восторга от такого положения вещей не испытывает. Но он еще отомстит сопернику в финале: сообщит Круму трагическую весть о смерти матери  максимально небрежно, царапнув ухо циничным словом «труповозка». Также не блещет счастьем и жизнь самой матери Крума: одинокая тусклая старость, чуть раскрашенная эгоистичной гордостью за сына, вечные упреки в его адрес, примитивные манипуляции, подкрепленные истериками.

А есть здесь еще и человек по имени Шкита. Вот с ним интереснее всего, пожалуй. Его присутствие в этом повествовании кому-то может показаться и вовсе излишним. Для кого-то он фигура пустая: ходит себе, молчит, попивает пиво. Но именно Шкита станет тем, кто решится хоть на какие-то перемены, попытается начать новую жизнь на новом месте, с чистого листа, без оглядки на прошлое. И ему хочется верить, хочется пожелать удачи. Кажется, именно он заслуживает подлинного долгожданного счастья. Не менее интересна и семейная пара Дольче-Фелиция. Сами их имена, конечно, откровенно намекают, что вот у них-то все в порядке, но при более пристальном рассмотрении их бодрое показное счастье окажется дешевой подделкой, непрочной облезающей позолотой. Бутылка коньяка, надежно припрятанная в потайном месте, становится спасительным эликсиром, способным раскрасить жить яркими красками.

Чужой дивной птицей выглядит в этом сюжете броская красотка Цвици. Известно, что она подруга детства Дупы, что совсем маленькой девочкой покинула родной убогий квартал. Быть может, именно поэтому Цвици и выросла совершенно иной: уверенной в себе, беззаботной и чуточку, самую капельку, равнодушной. Она врывается в пресную повседневность данного повествования, открывая остальным посредством самой себя удивительный далекий мир. В нем есть остров Капри и Лос-Анджелес, здесь можно иметь бурные отношения с неукротимым страстным итальянцем. В нем есть счастье, оформленное в образе сладкой сахарной ваты: легкой и невесомой. Цвици абсолютно уверена, что счастье дешево и доступно, а путь неудач и страданий каждый человек выбирает себе сам. На один лишь миг, после легкого поцелуя Крума, в ее глазах отразится нечто вроде недоуменного размышления о пустоте собственного беспечного существования. Но тут же она отбросит от себя эту мысль, словно призрачное наваждение. Счастливым – счастливое, неудачникам – ими же заслуженное. Никакого цинизма, просто рациональный здравомыслящий подход.

«Крум» – из тех спектаклей, которые способны сделать действительно больно, проникнув в самую потаенную глубину души. Хотя, казалось бы, с чего и чему там настолько болеть? Просто живут люди, подобно воде из сломанного крана утекает их жизнь, совершают они ошибки, расплачиваются за них, варятся в пресном бульоне собственных неудач, откладывают жизнь на сильное послезавтра, хронически не умеют быть счастливыми… Но в процессе спектакля зрители трезво и безжалостно понимают, что данная история оказывается близка многим. Слишком многим. И, возможно, этот возведенный в абсолют уголок заповедного несчастья хоть в чем-то им поможет, убережет от каких-то роковых промахов.

Неудачливое несчастье здесь окрашено серым и пахнет дешевым алкоголем. Счастливое яркое счастье вплывает ненадолго, бьет по глазам ярким цветом фуксии, угощает приторной сладостью, имеет общий дух блеска фальшивых бриллиантов. Оно чужое здесь, нелепое и неуместное, ему бы здесь и рады, но уж очень к нему подозрительно относятся. Здесь и сама география пошла наперекосяк: весь мир ограничен убогим кварталом на окраине – само собой разумеется, что невозможно поверить в существование как любого из океанов, так и вполне конкретного Лос-Анджелеса. Это иллюзия, мираж, чья-то выдумка.

В «Круме» инфантилизм в той или иной мере правит бал, и счастье очень хочется получить если не от заветной сладости, то от бодрящего укола в ягодичную мышцу – чтобы раз и готово! Все герои тут – до конца не повзрослевшие дети. Ощутить внутреннюю гармонию не помогают ни алкоголь, ни секс, и даже добрая песенка про бюро находок становится безнадежно-пессимистичной. Тут вовсе нет крепкого пафоса подлинной трагедии, но от этого почему-то куда больней. И за печаль или боль каждого из персонажей ты словно бы в ответе, хотя вовсе и не имеешь к ним никакого отношения.

Столь насыщенное перипетиями внутреннее наполнение спектакля умело помещено в подходящую скромную внешнюю оправу. Художник Надежда Лопардина создала серый мир, в котором выбранный цвет вовсе не случаен –  он и символ убийственной рутины, и пепел от сгоревших надежд, и общая невыразительность представленных характеров. Крупицы бьющего по глазам розового (это наряды Цвици и ее бойфренда Бертольдо, пинетки для будущего ребенка Теруды и Тахтиха, а также внушительных размеров секс-игрушка, переходящая от Дупы к Теруде) лишний раз оттеняют всю тоскливую убогость окружающего мира. Серость побеждает с разгромным счетом и убивает все живое. Интересно решено и пространство, поделенное на две равноправные части: в одной ведется видеосъемка, столь любимая режиссером, в другой же артисты работают в живом плане. Эти переходы делают спектакль объемным.

И едва ли не самое ценное в «Круме», впрочем, как и в любой работе Петра Шерешевского, – актерские работы. Татьяна Ишматова (Дупа) и Надежда Черных (Теруда) ярко, живо, узнаваемо воплощают архетип «страдалица». Виктор Гахов, играя роль Тугати, превращает ее в трагедию маленького человека, умело работает на грани комического и трагического. Геннадий Алимпиев находит в практически бессловесном Шките глубокие выразительные ноты, делает своего персонажа равноправным участником повествования. Светлана Балыхина создает образ матери Крума не менее узнаваемо – таких мы если не встречали, то уж непременно о них слышали. Хороша, изящна, точна Светлана Грунина в слегка карикатурном образе Цвици (она же воплощает на контрасте суровый образ доктора). Максим Шишов получает явное удовольствие, играя роль Бертольдо – страстного бойфренда Цвици родом из Италии. Ольга Богданова и Андрей Зарубин (Фелиция и Дольче соответственно)  интересно воплощают образы среднестатистической семейной пары с богатым опытом совместной жизни. Даниил Иванов замечательно хорош в роли юного страдальца Тахтиха. И центр притяжения всего сюжета – Александр Худяков в заглавной роли Крума. За время спектакля публика не раз и не два переменит отношение к его персонажу. Худяков играет человека, который так и не разобрался в себе и вряд ли уже разберется, только увязнет глубже, запутается окончательно. Он не хороший и не плохой, он просто живет, как умеет.  Кажется, именно он – тот самый один из нас. И глядя на него, мы словно бы смотримся в зеркало, чтобы с удивлением обнаружить там себя.

Марина Константинова специально для Musecube