— Сторона тут такая, что поневоле подумаешь…

— Не надо думать поневоле.

«Поздняя любовь» vs Дм. Крымов

Пьесу классика русской драматургии А.Н. Островского «Поздняя любовь» большинство из тех, кто её знает, видели в телеверсии с корифеями русской сцены: Иннокентием Смоктуновским, Евгенией Ханаевой, Вячеславом Невинным, а также известными советскими артистами Родионом Нахапетовым, Анной Каменковой, Валерием Шальных и другими. В эпизоде даже, как нынче говорят, засветился Евгений Князев. Постановка Леонида Пчёлкина отвечает всем канонам традиционного театра, пусть в ней немного и сокращены продолжительность действия и число персонажей пьесы. Подзаголовком к своему произведению автор поставил «Сцены из жизни захолустья». Как же в наше время этому соответствовать, берясь за такой материал?

Дмитрий Крымов не пошёл по пути Андрея Кончаловского, поместившего «Преступление и наказание» в антураж «лихих девяностых». Но и в стиле Малого театра ставить спектакль в пространстве ШДИ было бы нелепо. «Школа» представляет практически студийный, если не студенческий, вариант «… любви». Знаете, когда на курсе мало девочек – женские роли, от «бедности каста», играют мальчики, и наоборот. Наоборот бывает чаще, кстати. В спектакле «О-й. Поздняя любовь» взяли на вооружение оба эти приёма – бедность ведь не порок (тот же Островский подтвердит) – в ролях Фелицаты Шабловой и Варвары Лебёдкиной мы видим колоритных мужчин, а купца Дороднова и стряпчего Маргаритова изображают субтильные барышни. Грим только подчеркивает комизм ситуаций и характеров, отнюдь не пытаясь замаскировать естество исполнителей. «Нормальными» оставлены одни братья Шабловы – простофиля Дормедонт и прожигатель жизни Николай – и главная героиня, носительница той самой любви, Людмила Герасимовна Маргаритова.

Кавычки при определении «нормальный» я ставлю потому, что эта категория малоприменима к спектаклю вообще. Жизнь в захолустье, в «такой стороне, что подумаешь» нормальной быть не может, и даже не потому, что здесь прозябают впроголодь, считая копейки – а потому, что совсем рядом сияет другая жизнь. Богатые, знатные, уверенные в себе гости оттуда ведут себя с обитателями «придонья» как с мусором. В постановке Крымова эта метафора обретает физическую буквальность.

Пространство спектакля наполнено… ничем. Конторский стол – единственный предмет мебели, подающий знак, что он когда-то был уважаем. Стулья словно пытался отремонтировать криворукий Дормедонт, личность которого отмечена симптомами целого букета патологий. Свисающие отовсюду провода, о которые матерно спотыкается услужливо-тираническая Фелицата, подсказывают, что нам не нужно обольщаться тем, что история происходит так уж далеко от нас по эпохе. Костюмы не просто небрежны – они очевидно выбраны именно пациентами этой «богадельни». Им даже говорить трудно – за них временами подаёт текст проекция на стене или полуразбитый магнитофон (на него Герасим Маргаритов надиктовал массу поучений для рвущейся из-под ярма дочки). «Потребность – это когда надо, надо, надо, а нету, нету, нету», — поясняет Людмила Николаю, но вообще отсебятины в представлении трогательно немного.

Среди всего этого безумия, взятого за основу, существует главный герой – талантливый юрист в крайности Николай Шаблов. Чего мне всегда недоставало в телеверсии – это зримой испорченности старшего сына Фелицаты Антоновны. О его пороках много говорится – но видим мы его в этой ауре лишь пару раз, в бильярдной и ресторане, и то мельком. Спектакль ШДИ даёт нам мощный заряд убедительности в этой стороне богатой натуры Николя. Вадим Дубровин, положа руку на сердце, не открылся для меня сильно по-новому в этой роли. Даже в тех немногих проявлениях артиста, которые наблюдаются в Московском театре мюзикла (ладно, в этом сезоне их стало больше), драматический талант Вадима слишком очевиден и впечатляющ, чтобы «Поздняя любовь» привнесла сюда какой-либо слом шаблона. Слом Шаблова – пожалуй.

Хотя персонаж и выглядит, как остальные, – то есть, будем говорить прямо, пугалом огородным – ведёт себя и, к счастью, коммуницирует он совершенно иначе. Режиссёр вывел его на первый план, отказавшись даже от канонического финала пьесы (не скажу в чём, полюбопытствуйте). Нам представили не женский подвиг дочки разорившегося стряпчего, а трагедию талантливого-но-честного человека: он лишний буквально везде. В профессии, в высшем свете, в захолустье и даже в пороке. Дубровин играет Шаблова с юмором и сочувствием, мужественно и элегантно (несмотря на оторванный рукав и прочие приметы жизненных неудач). В цилиндре и кашне он смотрится комично, а в попытке произнести заветное «любят» — пугающе жалким. Но унижения к нему не пристают, словно к Сонечке Мармеладовой. Достоинство выпирает из его души (гусары, не сейчас – вам тоже будет чем поживиться – но не сейчас, пожалуйста) на каждом шагу.

Финал, в этой логике, выглядит совершенно закономерным. Разве что вы ожидали, выйдя из театра, оказаться в позапрошлом веке.

Говорят, кто видел театр с изнанки, больше не сможет смотреть из зала как раньше. Нам показали голые провода эмоций и мотиваций – но я уверена, от этого мы только глубже будем понимать ту самую классическую постановку, сыгранную гениями. Актёры ШДИ отнюдь не посрамили профессию, донеся каждый характер без единой потери, какими их родил на свет великий Островский.

Елена Трефилова специально для Musecube

Фотография с сайта театра