В трилогии Авторского театра «Мы живем, под собою не чуя страны…», объединенных темой сталинских репрессий, спектакль «Ночной дозор» по повести Михаила Кураева стоит вторым. Истории, рассказанные в них – часть нашего общего прошлого, нашей общей истории. И 15 марта в музее Достоевского мы переворачиваем одну из самых страшных и трагичных ее страниц, посвященной будням охраны НКВД. Тот, кто преследовал «врагов народа» уже по определению «плохой» — таково сегодняшнее общепринятое мнение, не вызывающее сомнений. Но как быть с теми, кто своими руками сажал в тюрьмы, пытал на допросах, расстреливал ни в чем не повинных людей? В своей постановке режиссер Олег Дмитриев – ученик Льва Додина – попытался ответить на непростые вопросы, которые порой ставит жизнь.

Стол на двух табуретках, древняя этажерка, ширма – вот, пожалуй, и вся мебель, из которой состоит скудная обстановка квартиры. Перед нами – пожилой человек в служебной форменной куртке охранника, на которой надпись, словно клеймом выжигающей на его груди четыре слова – ВОХР. Эта страшная аббревиатура дословно означает «военизированная охрана», или «войска внутренней охраны республики». Это они забирали людей туда, откуда редко возвращались, и охраняли места не столь отдаленные. У зрителей нет сомнений, что перед ними – один из тех, кто повинен в трагических судьбах их предков. Но вот старик произносит первые слова. Неожиданно, но он признается в любви белым ночам Петербурга – Ленинграда, одновременно говоря: «Хорошо в такую ночь на обыск идти или на изъятие!» — что ж, этот человек определенно знает все тонкости своей мрачной работы.

Но под курткой обнаруживается старый потертый свитер с прорехами, и товарищ Полуботов в исполнении Сергея Козырева превращается в простого пенсионера. Перед ним на столе – овощи для приготовления нехитрого супа, и, надевая фартук, он принимается за готовку. А заодно и рассказывает о своей жизни, вспоминая самые яркие ее моменты. Вот та же мебель – откуда она – да описывал он ее, изымая у высокопоставленных чиновников – чьи головы не летели тогда? И теперь – рассматривая каждую деталь, бывший вертухай не торопясь рассказывает о подробностях своей прошлой жизни, складывая ее из обрывков воспоминаний. Он не ищет у зрителя не сочувствия, ни жалости. Да и откуда им взяться – всем известно, что память по крови – одна из самых долгих.

Как и всякий мужчина, Полуболотов при рассказе о своих «подвигах» — гордится, хвастается, хорохорится, словно важничая перед самим собой, с издевкой вспоминая о тех, кто прошел перед его глазами. И вот в воображении публики рисуются картины арестов, ночных пересылок, ареста за неосторожные речи и тайных погребениях. Начищая картошку, Полуболотов не забывает рассказать, и том, как сгинул бравый капитан Пильдин, распевавший песни о «товарище Блюхере», и о незаметных для посторонних «ночном дозоре» — охране подозреваемого. Делится он воспоминаниями и о тонкой психологии заключенного, который сам, без напоминания складывает руки за спину, и о вскакивавшем на любой ерундовый вопрос следователя человеке, что прошел лагеря.

Не забывает он и ночных допросах – страшной вещи, которая обессилевает осужденного, который для позволения присесть был вынужден рассказывать – нет, не о преступлениях, а то, что в голову придет. Вот и просвещали несчастные Полуболотова в самых различных областях знаний – кто лекцию по строительству читал, кто стихи. Вот и наука солдату выйдет. Словом, как просто признается бывший охранник: «Чем больше знаешь, тем жить интересней. В этом смысле моя работа много мне чего дала». Оценивать кровавую и безжалостную работу – как способ открытия чего-то нового, и не исключено – интересного – да, от такого и волосы дыбом встанут, и содрогнется даже самый равнодушный зритель.

И среди этих страшных слов так странно слышать искреннее, прекрасное в своей поэтичности восхищение песнями соловья. Более того — оценка была дана этой певчей птицей – профессиональная, с разбором трелей и малейших оттенков тональности неповторимого свиста. И тут же – контрастом – непосредственное в своей простоте повествование о том, что гробы были не столь необходимы умершим людям — их «не то чтобы хоронили, закапывали».

Уже и морковка порублена острым, как кинжал ножом, а не все еще страшные вещи рассказаны. Например, как не поделится историей об интеллигентного вида женщине, случайно попавшей в ад «перевалочного пункта», которую тот спас от неминуемой смерти в толпе, а та не сказала ему ни слова благодарности. И сравнение «царицы» с уголовниками — явно не в ее пользу. Те — обязательно спасибо скажут.

Переживает старик только об одном – нет почета у конвоиров – ни песни памятной, ни пенсии приличной. А ведь долг родине отдавали честно, да и служили государственным целям – беззаветно. И чья же это вина, что высокие идеалам, передававшиеся из поколение в поколение, оказались вмиг порушены и свергнуты. И с особой эмоциональностью Полуболотов рассказывает о своем первом задании – аресте такого же как и он охранника, предостерегшего его, молодого салагу, от шаблонности в работе.

Но вот – суп готов, и к обеду выясняется, что за ширмой все это время находится еще один человек – внук бывшего ВОХРовца, аутист, почти не ощущающий связь с миром. При виде несчастного мальчика, главный герой мгновенно становится добрым дедушкой, заботливо и ласково заботящийся о внуке. Он — очевидное его продолжение – об этом говорит даже надпись на кепке актера Станислава Никольского – «Security» — то есть тот же охранник. Но поймет ли молодой человек, чей род он продолжает? Логично придуманный режиссерский ход о «расплате» за работу палача болезнью внука усиливает эффект, производимым спектаклем, а слепленная умелыми руками инвалида страшная горгулья с вытянутым языкам подчеркивает очевидное сходство деда и внука. И мысль о том, что за грехи родителей расплачиваются их дети, переводит сложную историческую тему в вечную.

Валентина Казакова, специально для MUSECUBE

В репортаже использованы фотографии Бориса Тополянского с официального сайта Авторского театра